Глава 25 Мать городов русских

 

Передышка во Львове, сколь отрадная, столь и краткая, подошла к концу, подарив ребятам только волнующую историю невероятного происхождения Никиты.

Особист, следовавший за ребятами по пятам, организовал их дальнейшее перемещение в Киев. Это ведь только витии народные да популисты‑политики могут нести по кочкам «клятых москалей» или «хитрых хохлов». А на уровне вменяемых людей и связи сохраняются, и дружба, и понимание.

Так что на таком же карманном самолетике Никита «со товарищи» прибыл в столицу «незалежной». Аккурат на григорианские празднования. По старой антисоветской традиции народ что в Украине, что в России отмечал все виды Рождества, было бы еврейское – и его бы «залакировали»!

Разместились, благодаря Даниле, с прежним комфортом, в одной из частных маленьких очаровательных гостиниц, совсем недалеко от Крещатика. После прелестного Львова столица Украины закружила суетой и обилием всего: народа, зданий, звуков, запахов.

Любознательного князя мучил вопрос:

– Насть, а вот Киев – он же мужского рода?

– А какого ж еще?

– Тогда почему он – «мать городов русских»?

– Ну, это так образно говорят… – Настя вдруг тоже задумалась: в самом деле, а почему? Топографический трансвестизм какой‑то!

– Разговорчики в строю! – вмешался с улыбкой Никита, немного отошедший от осознания величия своего знатного происхождения. Особенно после споров Насти и Данилы о том, как его теперь именовать: «Золушек» или «Саженец» от слова «сажа». Сошлись на «Трубочисте»…

– Давайте лучше решим, что дальше делать. Может, в Лавру поход организуем? Там интересно: мумии всякие…

Все было ясно: мальчишка опять взял верх над стратегом, а советский беспризорник – над потомком римских цезарей.

В святая святых русского православия шла своя неспешная жизнь. Измученным проблемами и суетой мирянам она обычно кажется такой безмятежной, такой привлекательной. А чего – молись да в огороде копайся, в то время как вокруг кипят страсти и «человек человеку волк». Эх, если бы только наивные миряне знали, какие омуты скрываются за тихой гладью монастырского послушания… Отгородиться от внешнего мира – значит создать свой особый мир, а человек… что ж, он везде человек. Стало быть, грешен.

И все же святость – не пустой звук. Когда Никита, сопровождаемый друзьями, стал спускаться в дальние пещеры, сапфир зажегся своим призрачным голубым светом и разгорался все ярче по мере продвижения к местам, где в каменных нишах лежали древние мумии безымянных монахов. Настя с Данилой прошли вперед, увлекаемые почтенным бодрячком‑экскурсоводом, молотившим свою познавательную информацию со скоростью печатающей секретарь‑машинистки.

А Никита задержался возле одной из ниш, – внезапно закружилась голова и сквозь звон в ушах вдруг послышался – как странно! – низкий голос, шепчущий какие‑то слова, поначалу непонятные. Потомок полководцев и цезарей прислонился лбом к ледяному камню и попытался сосредоточиться. Такие приступы дурноты бывали с ним и раньше: то ли старые контузии давали о себе знать, то ли ужасы войны так угнетали… Но никогда никакими галлюцинациями не сопровождались.

А тут голос волнами накатывал, и вот уже до Никиты стал доходить смысл произносимых слов. Теперь не узнать увещевающий голос было невозможно: так говорил только Алексий, невинно убиенный Патриарх всея Руси…

– Сын мой, возлюбленный сын мой, перед тобой – нелегкий выбор. Доля твоя – быть хранителем реликвии, могущей изменить мир, повлиять на судьбу Церкви Христовой… Я верю – ты окажешься достойным своей участи, но… Помни: кто бы ни взошел на святой патриарший престол, – праведник или грешник, – святость сана останется нетронутой… Разные люди управляли и еще будут управлять церковью, Зло и Добро перемешаны в их душах – такова уж природа человеческая. Они могут оступаться, сеять разрушения, на первый взгляд фатальные, могут совершать, казалось бы, спасительные чудеса и подвиги, но и то, и другое равно укрепляет тело Церкви, ибо неисповедимы пути Господни…

Если раньше Никита мог лишь с великим почтением внимать словам пастыря и духовного отца, то теперь те времена прошли. Душа его обрела свободу мысли, неведомую бывшему детдомовцу. Впервые он усомнился в истинности слов, таинственным образом звучащих в его голове. Парень смотрел вслед ушедшим вперед Насте и Даниле, и протест разгорался все больше. Друг. Любимая. Что, их жизни могут быть легко принесены в жертву промыслу Божию?! Надзвездным силам?! И он должен смириться и терпеть?!! Протест окончательно набрал мощную силу. В ответ печальным напутственным словам Алексия вдруг зазвучали в сознании слова самого Никиты, горькие и непримиримые. Это говорил не вчерашний начальник охраны – говорил потомок Великих императоров, ответственный за судьбы мира. Но, в отличие от многих и многих власть предержащих, в нем билось живое человеческое сердце.

– Значит, если во славу Церкви мне придется предать Данилу и послать на смерть Настю, я должен буду это сделать? Не бывать тому! – Смири гордыню, сын мой! То, что сегодня кажется тебе злом, завтра может обернуться великим благом… Доверься Богу, не считай себя умнее Его, смирись, ибо лишь кроткие унаследуют землю… Тебе надлежит вернуться в Москву и не допустить, чтобы престол патриарший из‑за склок и интриг долго пустовал. Перстень сам укажет тебе, кто сможет стать новым Предстоятелем…

– Да как же я узнаю, кто именно, если камень по любому поводу начинает светиться?!

– Узнаешь, сын мой, все узнаешь… Но помни, перстень – опасное оружие. Я погиб из‑за него…

Поднялся странный шелест других – многих – голосов, словно души усопших праведников окружили неуспокоенную душу Алексия и, утешая, повели его куда‑то… Так ясно звучавший родной голос умолк, головокружение прошло. Мумии продолжали спать вечным сном в своих пещерах, в ледяном холоде, лишь теплились огоньки лампадок… Странное дивное благоухание разлилось в воздухе.

Перстню Никита доверял и решил, что как‑нибудь уж поймет его реакцию на «достойнейшего». Он так и не понял, что в присутствии древней реликвии мощи отшельников стали мироточить…

Тряхнув головой, парень бросился догонять экскурсию, узкий ход в скале вдруг показался невыносимо тесным, захотелось на воздух, к солнцу, пусть даже слабенькому, зимнему, окутанному низкими снежными облаками. Выйдя на поверхность, все отдышались. Какой светлой, милой и ласковой – несмотря на крепчающий мороз – показалась земля после мрачной тишины этой обители смерти!

– А ты чего там приотстал, Никита? Плохо стало? Мне тоже не по себе сделалось, так зловеще э‑э… мощи выглядели – жуть! – Настя ласково погладила любимого по щеке, заглянула в глаза и вдруг с тревогой воскликнула:

– Только… раньше ты что‑то не был таким впечатлительным! Что случилось? Быстро говори!

А Дэн, философски настроенный к смерти, хлопнул его по плечу и жизнерадостно воскликнул:

– Никитос, не переживай, мы же с тобой!

– Да я не переживаю, просто задумался… – пробормотал смущенный Никита: он очень надеялся, что его замешательство останется для всех незаметным. Не прокатило.

Помедлив, вздохнул и рассказал о странном голосе. Тут же мелькнула мысль: «сейчас скажут, что до глюков дошел!»

И точно, Настя пристально поглядела ему в глаза и проговорила с тревогой:

– Ты прямо как Жанна д’Арк, та тоже всё голоса слышала…

Данила понимающе хмыкнул:

– Я о спасительнице Франции курсовую писал в Сорбонне. Всё доказывал, что она никак не могла быть простой крестьянкой.

– А вот я читала, что «Орлеанская дева» – пиар‑проект французской короны, и что народу для поднятия боевого духа показали обкуренную девицу, а ее «голоса» – всего лишь наркотические глюки! И что ваша хваленая Сорбонна перестаралась и вдруг стала доказывать, что Жанна – чуть ли не слуга Сатаны, и ее обязательно надо было сжечь на костре… – Настя оказалась подкованной и в этом вопросе!

«Интересно, – подумал несчастный потомок римских императоров и троечник в школе по совместительству, – а есть что‑то, чего Настя не знает? Вот ничего от женщин не скрыть. С мужиками куда проще! Сейчас решит еще, что я втихаря косячок дернул!»

Князь возмущенно принялся что‑то доказывать, защищая честь национальной французской героини. Завязалась научная дискуссия, явно грозившая перейти в обиду и ссору.

Троечник устало поморщился – он вообще перестал понимать, о чем спорят Настя с Данилой.

– Стоп, стоп, стоп! Не знаю, что там слышала ваша Жанна, но я точно мысленно говорил с Алексием! Это не было моей фантазией! Он сказал, что надо возвращаться в Москву. Мы там очень нужны. С этим вот перстнем, будь он неладен.

Сказал, как отрезал. Но в душе осталось тягостное сомнение в целесообразности возвращения в Москву…

Чтобы развеять осадок от смутных догадок и ясного предчувствия опасности, было решено прогуляться по городу. Ветер заметал легкий снег, обещая к ночи настоящую метель. Горожане торопились – кто спрятаться в дому от холода, кто в костел – католиков в Киеве достаточно. Наступало их Большое Белое Рождество.

Ноги сами привели ребят к Златоверхому Михайловскому монастырю, ярко сиявшему всеми куполами на фоне серенького уныло‑зимнего неба.

В соборе толпились верующие пополам с туристами – обычная храмовая обстановка. Полюбовавшись на убранство, ребята вышли на крыльцо. Уже смеркалось.

На монастырском дворе вдруг началась какое‑то брожение. Важные священнослужители рассаживались по машинам. Сопровождающие лица суетились.

– А что за шум? – поинтересовалась Настя.

– Наверное, патриарх Феофил выезжает поздравить католиков с Рождеством, – заметил многомудрый Данила.

– Да вот же он сам! Видите того осанистого седобородого епископа? – узнал Феофила Никита. Он видел архиерея‑схизматика мельком в годы работы у Алексия, когда тот наезжал в Киев. Преданный Москвой анафеме за раскол, Феофил не смирился и продолжал служение на посту главы Украинской автокефалии. Надо сказать, официально пока так и не признанной ни одной поместной православной Церковью.

Толпа, высыпавшая на паперть, приветствовала столь уважаемого в Украине человека. Люди кланялись и тепло улыбались старцу. Он, улыбаясь в ответ, оглядел народ и вдруг нахмурился. Никита поймал внимательный взгляд и понял: его узнали.

Кортеж выехал за ворота.

Сидя в машине, Феофил продолжал хмуриться и что‑то обдумывать. Наконец он тихо проговорил, наклонившись, начальнику своей охраны, сидевшему впереди:

– Ты сейчас видел в толпе высокого парня, такого, знаешь, русского богатыря, в черной вязаной шапочке – менингитке? – украинский богатырь ответил утвердительно. Цепкий взгляд бодигарда не мог не отметить эту каланчу.

– А известно ли тебе, что этого гарного парубка Дамиан вот уж три недели разыскивает? Он ведь был начальником охраны покойного Патриарха… Краем уха я слыхал, что там после странной смерти Алексия одна реликвия пропала. Важная.

Голос архиерея стал жестким и властным. Отрывистым, не терпящим возражений. – Займись‑ка этим молодцем. По‑тихому, но плотно. Мне эта реликвия нужна.

По выходе из монастыря «группа товарищей» решила заглянуть в местный торговый центр. Судьбы мира – дело, конечно, серьезное, но и «дело молодое» тоже никто не отменял. Насте приспичило купить что‑то там из одежды. На входе в магазин серенький мужичок‑особист отстал: кротко решил, что никуда не денутся, а после шопинга он охрану и слежку восстановит. Парни заходить в отдел женского белья постеснялись и заскочили в соседний, со всевозможными сувенирами.

Пересмотрели всякие безделушки, обсудили роскошный подарочный глобус‑минибар, Данила пофлиртовал с красоткой‑продавщицей. Заскучали… Насти всё не было.

– Слушай, Никита, а они всегда так долго белье выбирают? – Данила начал нервничать.

– Ну, не знаю, долго вообще‑то, а что? – Никиту сувениры настроили на благодушный лад. Очень понравилась трубка‑люлька из верескового корня, с чеканной крышечкой. Он давно хотел перейти с вонючих сигарет на ароматный табак, да все как‑то руки не доходили. На войне трубка казалась обузой и пижонством. Вот и стоял, раздумывал: купить, что ли? А Настя… Ну – забурилась там в свои дамские дела, подумаешь! Ничего страшного.

Потом заглянули в парфюмерный: Никита решил побаловать любимую подарком. Хотя изысканный парижанин Данила и твердил ему, что «духи человек должен выбирать сам».

Консультант, вертлявый паренек с пестрым шарфиком и замысловатой стрижкой, зачарованно глядел на красавцев и бубнил что‑то заученное про «древесную струю и цитрусовые ноты». Чистоплотного Данилу очень насмешил аргумент: «Запах остается на теле три дня!» Никита морщился – все пробники пахли как‑то совсем непривлекательно, тяжело, душно.

Он так и не понял, что к неземным ароматам примешались вдруг металлические «ноты» опасности. Жизнь не всегда позволяет дарованиям проявить себя четко и ясно… На подмигивания Сапфира никто не обратил внимания – тот в последнее время то и дело начинал проявлять активность, причин для которой обнаружить не удавалось.

Когда через полчаса девушка так и не появилась, ребята рискнули зайти в отдел, вызвав ироничные улыбки окружающих. Им даже попытались помочь с выбором, решив, что молодые люди ищут подарки любимым.

Это немедленно вогнало парней в краску. Однако Насти нигде не было…

– Скажите, а вот к вам тут девушка заходила… В норковой шубке, красивая такая, с русой косой… – спросил более бойкий Данила.

– А, эта… Так она давно ушла, ей у нас ничего не приглянулось, – суховато ответила немолодая продавщица и недовольно поджала губы: чего от москалей и ждать‑то? Разбаловались там в своей сказочно богатой Москве – нефтяные реки, парафиновые берега!

Та‑ак… Началось. Стоило только чуток расслабиться.

Надежда, что Настю занесло в еще какой‑нибудь бутик – мало ли? – заставила ротозеев ринуться по универмагу. Но тщетно – девушки нигде не было. Ребята вернулись к отделу нижнего женского белья, уже нисколько не думая о соответствии заведения их статусу «настоящих мужчин». Молоденькая продавщица вспомнила, что пропавшая «дивчина» разговорилась с какой‑то дамой и они вроде бы вместе вышли.

Какая‑такая дама?!

А такая, «ни мазанная, ни сухая», тоже дорого и даже роскошно одетая. В широкополой шляпе, сбоку – брошь с яркими стразами… Лица не разглядела. Пальто‑пелерина, опушенное темным мехом, запомнилось лучше всего. Женский взгляд…

 

– Только… – девчушка замялась, словно не была уверена в своих мимолетных наблюдениях «краем глаза», – ваша‑то была бледненькая очень, похоже – задумалась, все в пол смотрела. Я еще подумала, может, потеряла что?

Настю похитили – ясно невооруженным глазом. Наверное, чем‑то одурманили. Но – как, кто?! Здесь‑то кому это понадобилось?!

На Никиту страшно было смотреть. Он во всем винил себя, проклинал отдел сувениров, глобусы‑трубки и раз даже в сердцах так саданул кулаком по стене, что чуть было не проломил ее, несчастную бутафорию гипсокартонную.

Данила мучительно пытался сообразить и проанализировать, торопливо и растерянно бормотал: «Слушай, слушай, а если она…» Но ничего путного в голову не приходило.

На выходе из универмага у стеночки скучал бдительный дядечка. Без всяких преамбул и сыскарских конспираций Никита подошел к нему и с убитым видом заявил, что Настя пропала. Выслушав нехитрый рассказ, побледневший особист утек в сторонку и стал куда‑то названивать.

– Поступило предложение… ну, оттуда… – мужичок ткнул пальцем в небо, – вернуться в гостиницу. А то как бы вас поодиночке всех не похитили. Борьба начинается. Нешуточная. Безжалостная. Учтите это. Советую не ускользать от меня. Ну‑ну, по глазам вижу, что уже намылились! Я – человек маленький, но еще пригожусь.

Растерянные «гарные хлопчики» поплелись в гостиницу, чтобы еще раз обмозговать происшедшее. Тут даже всемогущий перстень был бессилен: подчинять своей железной воле оказалось некого…

Патриарх Феофил отпустил охрану и остался в своих покоях один, при свечах, горевших в массивном серебряном канделябре. Он сидел у массивного дубового стола, задумчиво вертел наперсный крест, изукрашенный каменьями, и так глубоко задумался, что и не заметил, как дверь тихонько отворилась, словно от сквозняка. Вдруг повеяло холодом, и в комнату скользнуло что‑то: не то тень, не то маленький человечек, сотканный из мрака. Тень тут же юркнула в темный угол, за спину окаменевшего патриарха, и растворилась. Казалось, ничего не произошло – только язычки пламени свечей метнулись на мгновение… Но это было страшное мгновение.

Телефонный звонок заставил Феофила вздрогнуть и прийти в себя. Он судорожно глотнул, поперхнулся, на мгновение стало трудно дышать. Взгляд, заметавшись, остановился на мобильнике. Растерянно глядя перед собой, патриарх выслушал четкий доклад: девушка схвачена и находится «где надо». Остается только связаться с ее «кавалером» и обозначить условия сделки. Как связаться? А никак – сам придет. Феофил тоже хорошо запомнил настороженный взгляд парня – проскочила между ними какая‑то искра. Знал умудренный жизнью пастырь: теперь, после исчезновения любимой, точно сам нарисуется.

Старец откинулся на жесткую спинку кресла. Что‑то по‑прежнему мешало ему свободно дышать. Подумалось: «годы, годы…» Перед глазами возникло лицо Никиты, и вдруг накатила лютая злоба. Захотелось бить по этому ненавистному лицу пастырским посохом – в кровь, до изнеможения…

Старец вытер со лба испарину. «Да что со мной сегодня?» Но эта мысль растворилась в новом приступе всепоглощающей злобы.

Если бы в комнате находился кто‑то еще, от его внимания наверняка не укрылся бы странный красноватый блеск в глазах священнослужителя…

 

Глава 26 Нежданная помощь

 

Настя медленно приходила в себя. Последние события помнились смутно, фрагментарно, словно и не с ней они происходили… Незнакомая женщина с алым кружевным лифчиком в руке, вдруг что‑то спросившая… Что‑то про свой возраст и приличия… Легкий укол – словно забытая на обновке булавка… Потом – тягучая вялость, лишенная воли и сил, полная лишь леденящей тревоги: как там Никита, он же с ума сойдет…

Когда сознание окончательно прояснилось, оказалось, что девушка находится в комнатке, напоминавшей больничную палату. Только тяжелая дверь со множеством замков не походила на больничную. Окна тоже не было…

Раздался слабый шум, и дверь отворилась. Вошедший молодой человек ласково улыбнулся и проговорил:

– Ну, очнулась, наконец? Давай разбираться: как тебя зовут? Откуда ты?

– А… где я?

– В больнице. Вас нашли на улице, в бессознательном состоянии.

Настю вдруг обуял ужас. Что это за больница с бронированными дверями?! Все – вранье. И она приняла решение.

– Я… не помню…

– Что, как вас зовут, не помните? – улыбка из ласковой стала холодной, напряженной. Так режиссер смотрит на актрису, которая вместо заученного текста вдруг стала пороть отсебятину.

– Нет… ничего не помню… – Настя попыталась улыбнуться и в глазах заблестели слезы. Уж если пороть отсебятину, то – талантливо!

– А где я? – вновь спросила она, словно плохо понимая, что ей говорят.

Молодой человек резко встал и стремительно вышел, плотно закрыв за собой дверь. Что делать дальше, он явно не знал. Стало быть, и никаким врачом не был.

Настя закрыла глаза, вдруг подумав о подсматривающих камерах. Лучше притвориться на самом деле ничего не помнящей, обессиленной. Единственное, что вселяло некоторую надежду: с ней явно говорил обычный человек, а не «порождение тьмы». Если, конечно, бандита можно назвать «обычным человеком».

А в это время Никита и Данила сидели в гостиничном люксе и лихорадочно строили догадки. Опять нечисть вылезла? Лилечка решила о себе напомнить? – Знаешь, Дэн, у меня из памяти не выходит этот взгляд Феофила… Тяжелым он стал, мрачным, когда меня узнал. В Черногории мы уже проходили нездоровый интерес пастырей, может, и тут так? Дался им перстень!

– Все может быть, – Данила хмуро глядел куда‑то в угол. Его детская вера в доброго Боженьку, обитающего в нарядных расписных церквях, никак не хотела смириться с тем, что все не так просто. – Ясно одно: надо ехать в монастырь и что‑то попытаться выяснить. Больше ведь зацепок нет? Лилечка анафемская – та бы тут давно брачные танцы плясала.

– Только нам надо себя как‑то изменить. Иначе от нас врассыпную все побегут! И толком ничего не узнаем, – в Никите проснулся бывший разведчик‑камуфляжник.

– Ага, я наряжусь гимназисткой, а ты – моей собачкой.

– Только если волкодавом. Точно врассыпную все побегут! Ладно, шутки в сторону, давай туда просто поедем, попытаемся разузнать хоть что‑то. Не дает мне покоя взгляд этого схизматика…

– Одно скажу: ехать надо не в монастырь, – нечего ему ночью в монастыре делать, – а в резиденцию Феофила. Сейчас гляну, где она тут находится… – и князь полез в свой ноутбук, все выяснил, и ребята отправились на Пушкинскую улицу отвоевывать свою девушку.

Радостная рождественская атмосфера растаяла без следа. Не до того было.

На Пушкинской улице было почти безлюдно, вьюжно. Ребята потоптались у входа, решая, как быть дальше. Вдруг из ворот выглянул неприметный монах – опять монах, да достали уже эти долгополые! – внимательно оглядел посетителей и вдруг тихо проговорил, что господина Лазарева уже ждут по важному делу. Даже не осведомился, кто перед ним и зачем… Словно Никиту вправду ждали и, похоже, – с нетерпением! Повеяло металлическим запахом опасности, но отступать было нельзя и некуда: Настя, бедная Настя нуждалась в помощи!

Увязавшегося было Данилу попросили не вмешиваться и ждать у ворот. «Много, мол, званых, да мало избранных»! Никита молча кивнул ему: типа, «не дрейфь, лучше тут поляну секи». И пропал за дверью, ведущей в патриаршие покои.

Данила остался один. Обошел высокую ограду, примерился и вдруг ловко перемахнул ее, темной молнией мелькнув в свете фонаря. Притаился у какого‑то сарайчика. Шло время. Ветер унялся, падал снег, и князь спрятался в полутьме под каким‑то старинным навесом, куда почти не проникал свет.

Так прошло несколько минут. Он стоял, как часовой на посту, готовился к… даже сам не знал к чему, но весь превратился в клубок нервов: бдительно наблюдал за дверью в дом. Интуиция подсказывала: ничего хорошего от этого приглашения ждать не приходится.

И тут дверь вдруг скрипнула, и в светящемся проеме появился огромный мужчина, по виду – священник. Густым голосом коротко бросив кому‑то, пискнувшему неразборчиво за его широкой спиной: «Провожать не надо, сам дорогу найду», он было двинулся к воротам, рассекая пространство словно океанский лайнер. Но, как только дверь захлопнулась, неожиданно легко, по‑юношески развернулся и внимательно глянул туда, в сумрак, где стоял продрогший верный Данила… Которому, кстати, показалось, что где‑то – и не так давно – он уже этого человека видел. Но где, когда?

– Молодой человек, можно к вам обратиться?

Данила, поколебавшись секунду, выступил из тени, приблизился с опаской.

– Скорее, юноша, надо уходить – Настя в опасности, – голос незнакомца звучал твердо и убедительно.

– Вы… вы знаете про Настю?!

– Я много чего знаю, но об этом потом, потом! Главное – мне известно, где она!

– А Никита? – только и смог вымолвить светлейший князь.

– За него пока не волнуйся. Он под защитой реликвии!

«Та‑ак… И про перстень знает! Все всё знают, один только я брожу тут в потемках! Светлейший называется!» – и князь, оглянувшись на зашторенные окна, последовал за странным человеком. Имя девушки определило однозначный выбор.

Настя лежала на больничной койке, закрыв глаза от режущего неоново‑мертвенного света, но чутко прислушиваясь к звукам, еле‑еле доносившимся из‑за железной двери. Там раздавались шаги и смутно гудели голоса. Вдруг все стихло и на пороге возник давешний «доктор». С непонятной брезгливостью взглянул на девушку, словно та была любимой сестрой, убежавшей из дома с цыганами. Обратился к спутнице, в которой Настя узнала ту самую «даму», что разговорилась с ней в универмаге. Только вместо широкополой стильной шляпы и модного пальто на ней была докторская белая шапочка и накрахмаленный халат, а вместо красного кружевного лифчика в руках она, как дура, вертела стетоскоп, очевидно, не зная, что с ним дальше делать. На шею бы повесила, что ли, как это делают настоящие врачи! Но вот – не догадалась. Маскарад насмешил бы «невольную пациентку»: и не такие переодевания пришлось наблюдать за последние дни. Как в детском саду, ей‑Богу!

Но было совсем не до смеха. Испуганная не на шутку Настя попыталась сесть в кровати.

Женщина приблизилась, задушевно стала задавать вроде бы самые обычные врачебные вопросы: «кто, откуда, что помнишь?» Однако Настя как завороженная смотрела ей в лицо и по каким‑то легким уколам памяти вдруг поняла, кто перед ней…

Лилечка?!

Разумеется, ничего общего с разбитной девахой из венецианских воспоминаний не было: ни внешность, ни возраст, ни голос даже отдаленно не напоминали. Но… Острый взгляд, недобрым лучом вспыхнувший на полном румяном лице, – таком приятном, располагающем! – не позволял впасть в заблуждение.

«А неискусно румяна‑то наложила! – пронеслось в голове Насти. – Не обманешь, мы тебя всякой видели, гадюка!»

Решила и дальше притворяться беспамятной. В изнеможении откинулась на подушку. Но и похитители были не так просты…

– Везите ее на электрошок, там все быстро вспомнит! – приказала дама возбужденно, более не пытаясь казаться «приятной во всех отношениях». Какие‑то странные волны прошли по ее лицу, оно позеленело от злости и потеряло всякую привлекательность. С такими лицами изобретают абажуры из человеческой кожи и раскладывают золотые коронки по сафьяновым мешочкам.

Вбежавшие санитары подхватили Настю под руки, грубо, уже не церемонясь, сорвали с кровати и потащили по коридору. Видимо, здесь эту даму слушались беспрекословно.

В новом кабинете ее бросили на кушетку и стали готовить к процедуре. Очевидно, выглядевшая одурманенной девушка не вызывала у них особых опасений – ее даже не связали. Рядом на стеклянном столике были разложены инструменты, мало похожие на медицинские… Клещи, кривые иглы, зажимы…

У Насти, и правда, потемнело от ужаса в глазах.

Дама подошла вразвалочку, – она все больше напоминала переодетого мужика. Жестом отослала санитаров. И уже совсем мужским голосом она мрачно спросила:

– Что, милая, страшно? Подожди, это только цветочки!

– Что вам от меня нужно? – пролепетала Настя.

– Перстень.

– Я не понимаю… – голос девушки неподдельно задрожал.

– Все понимаешь, не морочь голову! – дама криво усмехнулась. – Если твой друг не отдаст перстень в обмен на тебя, ты должна будешь украсть реликвию и передать мне.

У Насти мелькнула мысль: «А тогда электрошок‑то зачем? И все эти орудия пыток?»

Но Дама словно читала ее мысли:

– Вот что ждет тебя, если ослушаешься! Ты снова попадешь сюда и пощады уже не будет. Не волнуйся, я сумею до тебя добраться, как бы тебя ни охраняли! Так что тебе лучше выполнить то, что я сказал!

«Сказал… – Настя постаралась не подать виду, что заметила оговорку чертовой бабы. – Значит, вселился в тетечку и командуешь, гад?! «Белой дамой», значит, прикинулся? А, «красный карлик»?»

– А теперь позабавимся! – «Белая дама», хрипло дыша, надвинулась, нехорошая улыбка стала шире. Она видела ужас девушки, это, как и полная беспомощность жертвы, явно доставляло жгучее наслаждение. Только в наспех подведенных глазах сквозила жажда еще каких‑то наслаждений, заставившая Настю содрогнуться.

Но одного оборотень совершенно не ожидал: что еле говорящая пленница вдруг схватит со столика скальпель и вонзит его в грудь мучителю! Раз, другой! Хлынула ярко‑алая кровь, существо отшатнулось и вдруг… рухнуло на пол. Видимо, на какое‑то мгновение власть Зла над чужим телом прекратилась. Настя с ужасом смотрела на лежащую женщину, залитую кровью.

Но времени вникать в устройство оборотней не было.

Успех придал силы. В коридоре, куда выскользнула девушка, никого не было, и она осторожно стала двигаться вдоль закрытых дверей, умирая от страха, что какая‑нибудь вдруг сейчас распахнется. Голова кружилась, и каждый шаг давался с трудом…

Сзади послышался легкий шум. Обернувшись, Настя увидела медленно бредущую по стеночке «даму» – за ней тянулся бурый след. Но оборотень на глазах набирал силы, кровь, еще секунду назад фонтанчиком бившая из груди, остановилась. Злобный взгляд полыхнул из‑под сбившейся набекрень белой шапочки. В руке существо сжимало окровавленный скальпель.

– Не уйдешшшь, сссукааа! – грозно прошипело оно.

Бежать было некуда – последняя дверь в торце коридора не поддавалась. «Вот и все. Прощай, Никитушка…» – из глаз Насти брызнули слезы. Обессилев, она привалилась к запертой двери и стала оседать на пол, теряя сознание.

Вдруг на другом конце коридора раздались торопливые шаги – и из‑за угла вынырнул Данила, сжимавший ножку стула. На лбу парня виднелась багровая ссадина. За его спиной высился огромный бородатый человек.

Оборотень оглянулся и зашипел – уже яростно, испуганно. Отчаянно.

Спасители остановились. И тут незнакомец решительно выступил вперед, сверля взглядом светлых глаз сжавшуюся, – как перед прыжком, – мерзкую тетку. На лице отразилось нечеловеческое напряжение, но было совсем непохоже, что он боится!

Бормоча скороговоркой какие‑то слова, человек‑гора медленно, как сквозь толщу воды, двигался на врага, над которым сгустилось странное темное облако. Оно меняло очертания, извивалось, но с каждой секундой таяло. Одновременно и противник терял силы, съеживался, закрывал лицо руками и уже не шипел, а истерично визжал дурным надрывным голосом: «Неуйду‑неуйду‑неуйду!!!»

Данила тем временем бросился к Насте, уже не обращая внимания на бьющееся в корчах тело оборотня. Подхватил ее на руки, прижал к сердцу, ожесточенная гримаса воина сменилась нежностью… Вся его первая настоящая любовь готова была раскрыться, выплеснуться, – несмотря на суровые зароки и запреты, которыми бедный мальчишка окружил для себя девушку своего друга… Перстень? Да при чем тут перстень?! Нужна ему эта безделица! Так, просто повод поиграть в гонялки‑стрелялки с монстрами! Только не в компьютере, а в жизни.

За один взгляд Насти князь готов был отдать все самые волшебные перстни мира! Молча, ни словом, ни взглядом не обозначив своей страсти.

К счастью, любимая окончательно потеряла сознание, так и не успев ничего понять.

Но ведь для рыцаря самое главное – спасти возлюбленную! И Данила со счастливой улыбкой обернулся, светлые кудри его стояли дыбом, и он напоминал растрепанного Ланселота с Джиневрой на руках. После победоносной битвы с драконом.

Эскалибур был его мечом, Олифан – рыцарским рогом. Боевым конем неисправимого романтика был, – конечно же! – Россинант…

А Настя была его королевой!

Существо еще корчилось на полу, издавая змеиное шипение все тише и тише… Вот отвратительный звук сменился последним мучительным стоном… Незнакомец стоял над ней, бормоча таинственные слова, и лицо его словно источало слабый свет. Но свет стал меркнуть, и на зашорканном линолеуме осталась лежать женщина, и в ней не было ничего примечательного, кроме белого окровавленного халата. Скальпель с тихим звоном выпал из ослабевшей руки. Воцарилась ватная тишина… Незнакомец пошатнулся, но овладел собой и сказал негромко:

– Данила, тебе надо скрыться в укромном месте и оберегать девушку. Я объясню, куда надо ехать и как можно быстрее! А я пока должен заняться хранителем перстня. Ему сейчас тоже нелегко. Ведь Никита не знает, что мы спасли Настю. И еще… Не стыдись своей любви и не бойся ее – мы не властны над чувствами. Но! Должны быть властны над поступками. И не волнуйся, – бородач бросил быстрый взгляд на распростертое у ног тело, – эта женщина останется жива, ее раны не смертельны. Она просто ничего не будет помнить. А теперь пошли!

– Но кто Вы? Откуда… – и тут Данила вспомнил, что мельком видел незнакомца, когда посещал московский храм на улице Радио!

– Да, вижу, ты вспомнил, – улыбка промелькнула на бледном от недавнего напряжения лице мужчины. – Меня послал Серафим, твой духовный отец. Зовусь Сергий. Остальное – потом. А то, что ты видел – обычная практика экзорцизма, изгнания бесов. Как видишь, подействовало! А за тот удар прости – не успел я вовремя выключить охранников, – тут Сергий резко обернулся, в глазах мелькнула тревога.

А Данила вспомнил, как они ворвались в здание, как на них остервенело набросилась охрана, санитары, и вот‑вот должен был закипеть неравный бой, как вдруг все противники стали медленно падать, не оказывая никакого сопротивления. А странный гигант просто стоял и смотрел на них… Но один из нападавших все же успел двинуть князю по лбу – искры из глаз посыпались!

В глубине здания раздался шум – шаги, голоса. Таинственный Сергий бросился к двери, которую так и не смогла открыть Настя. Поколдовал с замком, и та внезапно распахнулась – прямо в освещенный одиноким фонарем двор, где бесновалась настоящая метель.

Шум приближался.

– Очнулись, аспиды и василиски! – неожиданно‑весело пробормотал экзорцист и ловко протиснулся в узкий проем всей своей огромной массой. Следом выскользнул князь с Настей на руках, они мгновенно растворились в кутерьме снежинок и завываниях ветра.

Подбежавшие санитары бросились оказывать помощь своей начальнице, проклиная таинственных террористов, совершивших дерзкий налет на лучшую в городе психиатрическую клинику.

Однако потом, на допросах в прокуратуре, они так и не смогли описать внешность нападавших. Их перебинтованная начальница, оказавшаяся полькой по происхождению, вообще ничего не понимала: помнила только, что вышла из своего кабинета и собралась в универмаг за рождественскими покупками. Истовой католичкой была…

Пока шла борьба за Анастасию, в патриарших покоях на Пушкинской улице разворачивались свои события. Никита стоял перед Феофилом, который мягко увещевал его отдать перстень и покаяться в грехах – воровстве и гордыни: мол, присвоил себе господин Лазарев церковную реликвию и пользуется ею как избранный!

Запиликавший в кармане мобильник охранник тут же отобрал, лишив пленника связи с внешним миром. То, что он в плену, Никита уже сообразил, несмотря на «отеческий» тон владыки. Но до поры до времени тревожился не особо, полагаясь на чудесную силу перстня. Просто хотел по‑хорошему договориться, без крайних мер. Начни бузить – а Настя‑то все еще непонятно где… И что им, аспидам, в голову тогда взбредет?

Парень, уже повидавший всяких охотников за святыней, мрачно слушал архиерея и молчал. Вызывающее молчание стало раздражать Феофила, нотки пастырской кротости в его голосе сменились приступом истеричной ярости, совсем старца не украсившей.

– Как же ты, ничтожный, посмел так поступить? А, господин Лазарев?!

– А никак! – вдруг дерзко ответил Никита, а сам подумал: «Сейчас еще смердом обзовет, а то и по матушке склонять станет… Недолго отцом родным прикидывался – ишь как переменился!»

Протянул вперед руку, украшенную сияющим сапфиром.

– Он сам выбрал меня хранителем, я не напрашивался! Попробуйте снять перстень – я не возражаю отдать его. Слишком много с ним хлопот!

Патриарх не выдержал искушения и, как одержимый, алчно вцепился в руку, тщетно пытаясь скрутить кольцо. В глазах плясали безумием уже явственные языки багрового пламени. Камень засветился так ослепительно, что старец отпрянул с криком, дуя на пальцы, словно обожженные неведомым огнем. Никита между тем ничего не почувствовал, лишь легкая усмешка скользнул