Глава 20 Чудеса Санта Клауса

 

– Теперь, когда мы многое обсудили, я советую вам, дети мои, не возвращаться обратно в Россию до поры до времени… В аэропортах вас может подстерегать опасность. Мне кажется, что наилучшим выходом будет незаметно исчезнуть из Рима и отправиться в Бари, а оттуда на пароме – в черногорский Бар. Для переправы документы не нужны. Вы говорите, что на родине вас считают погибшими? Не думаю… Но, даже если и так, то для Врага вы живы, его куда труднее обмануть, чем ГПУ или ФСБ… Чтобы восстать, ему нужны реликвии. Пока проявил себя только перстень, и Враг его должен чувствовать. Мы совершили обряд, так было необходимо, но… тем самым дали Злу возможность всегда знать, где перстень…

Ребята молча слушали слова Знающего, и радостное возбуждение, охватившее их после гробницы Святого Петра, медленно угасало…

– Я направлю с вами письмо тамошнему архиепископу, и вы будете приняты достойно. А теперь, – как это по‑русски? – с Богом! – голос старика неожиданно дрогнул…

Ребята вернулись в гостиницу. Настырной Лилечки нигде не было видно. Очевидно, высокое начальство припахало ее на ниве «сопровожданса и оживляжа». Данила сразу засел за перевод древнего текста, начатый еще в хранилище знаний. А Настя с Никитой уединились в номере: отдохнуть и «всячески подготовиться к дальнейшему путешествию». Мало ли в каких условиях окажутся – надо загодя утолить тоску друг по другу. Так торопились утолить и предусмотреть, что забыли закрыть дверь на ключ. Когда через пару часов радостный князь постучал и поторопился войти, он пулей вылетел со своими переводами, красный как рак. Готовились к превратностям пути влюбленные очень основательно. Перстень теперь снимался с пальца без сопротивления и таки был снят и засунут в тумбочку. А чтоб не подглядывал! Отношение к реликвии стало как к живому существу. Ну, как к преданному породистому псу: все понимает, но ни говорить, ни даже лаять – не может.

Наконец влюбленные угомонились, и Данила смог более или менее связно изложить итоги своего титанического труда. И что бы Настя с Никитой без него делали?!

– Понимаете, тут, конечно, пришлось домыслить значения кое‑каких слов, но я старался избегать поэтических вольностей и отсебятины. Текст идет… как это? – сплошняком! – тогда не знали ни «красной строки», ни абзацев. Конечно, некоторые указания за давностью лет теперь неясны и малопонятны: никто не помнит этих названий, так что я их пока опустил. Постараюсь только мало‑мальски ясную суть передать… Вот, слушайте:

Манускрипт   Так было, так есть и так будет.

Восставший из тьмы пробудится к свету. И доступно станет Ушедшему то, что хранят Настоящие и осознают Грядущие.

И сосредоточится в руках Человека сотворенное Высоким Небом.

Пятеро стучат в сердца людские, но лишь немногие души слышат их.

Безымянный перст вершит судьбу Гипербореи. Следуя от венца к венцу, отвечая кровью на кровь, изменяя предначертанное, озарится светом на деснице Последнего, идущего путем Первых.

Изменив его путь, Непорочная Рука укроет Венцом правителя чело Прозревшего и свершится Пророчество. Ибо не должны быть вдали друг от друга Глава и Десница.

На древней земле, освященной мудростью Величайшего, страданиями Искупившего жестокость неведающих, откроется Тайна Венца. Но лишь Трем сердцам, бьющимся как одно, будет дано удержать то, что достанется Поверженному.

За пеленой Бескрайней Любви, в тени Горы Бессмертных, взращенные лукавством и праздным словом сохранят Взор, проникающий в Вечность. И в малом обретается Великое, а Любовью будет искуплена Потеря.

И только Слышащий сердце свое увидит Солнце во Тьме.

И перед Взором Единственной, преклонив Венец, сияющий багровым заревом, Избранный уничтожит Завесу Прошлого и возложит Настоящее на алтарь Будущего.

На холме Волчицы, вблизи Камня, соединившего в себе Небесное и Земное, застынет сверкающая Слеза Искупившего. И встанут Добро и Зло, подобно Ангелам Света и Тьмы, по разные стороны Пути истины.

И обретет Человек право Божественного Выбора между ними, познав ценою жизни многих, что – истинно, а что – ложно.

Под сенью Небесного Пришельца хранит силу Существовавшая Изначально. Она не знает сомнений, ей ведомо Последнее Слово, и только ее касанием Правда обретает Силу Истины. На истинном же Она не оставляет следа.

В Ее власти сделать прошлое – будущим, а черное – белым.

Она бессильна без Властелина, но и Властелин бессилен без Нее.

Тот, кто был рожден в Сиянии, но исчез во Тьме, откроет Врата Хаоса, а Ищущий постигнет смысл Великого Замысла, начертанного на Скрижалях Вечности. Силою Пятерых соединит несоединимое и обретет Истинную Сущность.

Без поэтических вольностей, разумеется, не обошлось. Ошарашенные многозначительным и витиевато‑запутанным текстом, его пафосом и тяжеловесными оборотами, Никита с Настей молчали и пытались осмыслить, что бы все это значило. Потом попытались перечесть написанное, – каждый на своем уровне. Запутались еще больше, тщетно придавая словам разные смыслы и воображая уже невесть что. Данила собрал свои бумаги и устало посоветовал не ломать голову, все равно сразу не одолеть этой премудрости. Заметил лишь, что добраться до остальных сокровищ – дело будущего – туманного и не совсем достоверного… Теперь хоть бы от преследований оторваться!

Переезд в Апулию, в старинный городок Бари, занял почти весь следующий день. Ехали на арендованном втихаря стареньком сером фиате – Данила оказался мастером на такие махинации. Отель покинули засветло, никто из возможных преследователей и не дернулся. Даже неприметный мужичок, поселившийся через два номера. Рим прощался с русскими хмуро, шел легкий снежок, и похолодало.

Но по дороге на юг распогодилось, Италия – даже зимняя – все равно была прекрасна и чарующе живописна. Холмы, убегающие вдаль, какие‑то селения… Все дышало спокойствием, и не верилось в плохое… Этим Европа россиян и завораживает. Глядя в окно машины Настя нараспев произнесла ахматовские строчки:

Я не была здесь лет семьсот,

Но ничего не изменилось –

Все так же льется Божья милость

С непререкаемых высот.

Данила тоже вспомнил какие‑то стихи, завязался поэтический дуэт, и Никита с наслаждением их слушал: его детская душа была открыта поэзии, из которой он не знал ни строчки… Разве что «жил‑был у бабушки серенький козлик…» Где «козлик» был понятнее и ближе «бабушки», которую детдомовец никогда и не знал… Тем не менее покой казался обманчивым, и сквозь элегическое настроение пробивалась тревога и ожидание чего‑то неожиданного, немыслимого… Жуткого.

Город Бари – последний оплот Византии на италийском берегу – встретил их обычной мешаниной средневековой старины и новодела, глаз уже замылился красотами и все воспринимал не как событие, а как должное. Да и устали в пути…

Данила дорогой рассказал о нем все, что знал сам: подготовился, хитрец, Интернет прошерстил! Никита, которому в качестве начальника охраны пришлось немало поездить с покойным Алексием, обычно изучал путеводители на обратном пути из города.

– В начале предыдущего тысячелетия, когда Вильгельм Завоеватель вторгся в Англию, юг Италии оказался под властью норманнов, изгнавших оттуда сарацин – да‑да, сарацины были не только в Испании! Норманны довольно долго тасовали там свои микроскопические княжества, пока не попали под власть Неаполитанского королевства. Кстати, именно от северян‑норманнов у многих южных итальянцев светлые глаза и волосы. Они вовсе не обязательно такие смуглые… маврообразные! Хотя сами говорят: «Все, что южнее Неаполя – уже Африка».

– А как в Бари попали мощи Николая Угодника? – перебила Настя, которую насыщенная событиями история этой земли стала утомлять. – Он же был епископом в Мирах Ликийских, а это где‑то в современной Турции…

– Итальянские купцы – как раз во времена владычества норманнов – перевезли его мощи сюда, но в Турции, в Домре, до сих пор сохраняется пустой саркофаг. Он вообще был мощный старик, уникальная личность! Своему оппоненту Арию по морде надавал за ересь на Вселенском Соборе, даже от архиерейства его за это отлучали… Тебе, Никита, особо полезно будет Храм Николы посетить: он ведь защитник не только моряков, но и невинно оклеветанных! Попроси его рассеять подозрения в твоей причастности к смерти Алексия.

– А еще он – избавитель от напрасной смерти… – тихо прошептала Настя, хорошо помнившая азы православия. Сумрак грядущих событий окончательно нагнал на нее грусть…

– Ну, если только Никола сам явится Дамиану! Может, тогда в Патриархате и поверят… А что, он может! Явился же нам Алексий! – ни о чьей напрасной смерти Никита думать категорически не хотел.

А смерть была рядом, она уже ползла к ним глубокими подземельями, что соединяют мир в некую единую систему, для человека незримую и человечеству доселе неизвестную… С отъездом превращенного в девицу помощника Хозяин стал нервничать, потерял покой, и все ему мерещилось, что изворотливые русские, а с ними и перстень окажутся потерянными для него, что путь к остальным реликвиям будет закрыт… Как иглой его пронзила радость, когда он понял, что перстень обрел полную силу и, стало быть, его можно почувствовать на куда большем расстоянии, чем раньше! И Хозяин решился!

Его подземелье было связано сетью древних ходов с другими залами – и так по всей планете. Там, в сырости и мраке, обитали существа пострашнее мерзких ящеров и реликтовых огромных пауков, скорпионов и мокриц. Но не они страшили Повелителя Зла, они как раз служили ему… Страшили люди… Нет ничего ужаснее для Господина, чем встреча со вчерашним рабом, который больше не боится и полон сил. О, если бы прежние силы не иссякли! Он бы показал этим людишкам! Но сил не было, от былого могущества осталась лишь, – пусть зловещая и жуткая, – но всего лишь Тень… Ничего‑о, еще покажет!

Тем не менее, не полагаясь на силы втиснутого в женский облик Серого Мастера, не доверяя никому Хозяин решил совершить вылазку и завладеть манускриптами. Это позволило бы отнять Сапфир и найти остальные реликвии. И, наконец‑то, уничтожить живучих и докучливых русских! Никто из людей никогда не сопротивлялся Хозяину так долго и так стойко…

И он пустился в путь, сверяясь с внутренним компасом, стрелку которого неудержимо притягивал чудесный перстень.

А в тот день по римскому отелю металась Лилия Серая, она поняла, что ее провели как девчонку! Однако, сосредоточившись, она быстро собрала вещи и выехала на автовокзал, бросив свою экспедицию на произвол судьбы. Не находил места и неприметный мужичок – не гнев Серафима страшил его, а собственная самонадеянность и беспечность удручала. Ведь было же сказано: «не упускать из виду ни на час!» Исчезнувших следовало найти во что бы то ни стало. Но он не чувствовал Синий Сапфир, он не понимал, куда теперь надо ехать и как могут лечь пути беглецов. Однако, полученные из Москвы ценные указания тех, кто обладал стратегическим мышлением, а не плел тактические кружева, заставили особиста тоже рвануть на автовокзал!

Все пути вели в Бари. А вы все: «Рим, Рим!»

Данила заявил, что поедут они в самых лучших условиях, и купил баснословно дорогие билеты. Мотивировал это не столько привычкой к комфорту – богат, богат, кто спорит! – сколько тем, что в высшем классе проще остаться незамеченным. А вот в третьем, на который нацелились ребята, они оказались бы на виду у толпы любопытных пассажиров «средней руки». Среди которых легко могли затеряться и враги. Бедный Никита напрягся. Он если и ездил в таких условиях, то исключительно по долгу службы, которая не оставляла времени на приятности и роскошества. Однако Настя, довольно быстро вошедшая во вкус «красивой жизни», начала любимого нежно успокаивать и отвлекать рассказами о морских приключениях Святого Николая: «Представляешь, даже убившегося насмерть матроса воскресил!» Эх, как бы хотелось бывшему спецназовцу оживить своих боевых товарищей, сказать им: «А вы, небось, решили, что – все?! Ан нет, дудки, – еще повоюем!» Но он святым не был и мог только мечтать, направляясь в храм. Уехать из славного города, не поклонившись такому любимому и почитаемому в России Николаю, было бы неразумно и даже просто невежливо.

Да, святые сильны не только прижизненными чудесами и непоколебимой верой, они и после смерти продолжают объединять верующих, внося в дело мира куда больше пользы, чем все политики и партии, вместе взятые.

Храм встретил их сумраком и насыщенной внутренней жизнью: поклониться столь славным мощам всегда много желающих, а просто по‑туристически отметиться – еще больше. Но странное дело: как только наши паломники вступили под его сень, народ стал мало‑помалу рассасываться и скоро они остались у раки с честными мощами одни. Было похоже, что людей охватила какая‑то безотчетная тревога, – как, к примеру, животных она охватывает перед природным катаклизмом. Конечно, время было уже позднее, но все‑таки? Люди уходили спешно, хотя никто их еще не просил «очистить помещение».

Тревога передалась и Никите, вновь ощутившему леденящий запах смерти. Он стал торопить друзей покинуть храм, словно не был он наилучшей защитой!

На выходе их встретила пустая площадь… Город как будто вымер, даже бродячие собаки попрятались. Закатное небо налилось багровым светом, надвинулось, резко похолодало. Пожалуй, слишком резко – мороз стоял не хуже алтайского… Ребята тесно сбились в кучу, стоя на древних стертых ступенях и оглядывая пространство перед собой, не в силах двинуться дальше.

И тут же с ужасом увидели, как плиты, которыми была вымощена пьяцца, зашевелились, и в образовавшуюся расселину стало протискиваться нечто… Это даже фигурой нельзя было назвать – так, сгусток мрака, очертаниями напоминавший карлика в длинном плаще.

Никита, окаменев, мысленно взмолился перстню: «Сделай так, чтобы ЭТО исчезло, рассыпалось, обратилось в бегство на худой конец!» Но на существо Сапфир не действовал. Оно приближалось, и холод становился все невыносимее, и, казалось, не было в природе сил его остановить – ни человеческих, ни ангельских. Ни звука не доносилось из кривых улочек, выходивших к собору. Мир оставил ребят, принес их в жертву, спасовал перед воплощенным Злом…

– Так вот оно какое… – едва слышно проговорил Данила, серый, как стены церкви.

Однако подползающая Тень не была всемогущей! Вдруг позади раздался тихий скрип резных створок дверей собора, и из‑за спин безжизненных статуй, в которые превратились Никита, Данила и Настя, вынырнула невысокая худая фигура в странном одеянии: риза не риза, сутана не сутана… Через плечо переброшена епитрахиль с вышитыми крестами. Что‑то до боли знакомое почудилось Насте в этом свидетеле их бессилия. А человек бодро метнулся по ступеням храма и встал перед жутким карликом, лица которого разглядеть под капюшоном было невозможно. Неведомый храбрец был совсем не молод: лысый, седобородый, сутулый. Но весь его облик дышал такой уверенностью и силой, что Тень попятилась. А незнакомец взмахнул зажатой в руке книжицей и на неизвестном языке стал кричать какие‑то слова – не по‑итальянски и уж точно не по‑английски… Настя первой очнулась от ледяного оцепенения и прошептала: «Господи, он же по‑гречески… ругается! Мы же проходили греческий в Универе, я понимаю! «Афоризменос»… «анафематизменос»… – это же означает «отлученный»… «изгнанник»… «проклятый»… Там и похуже слова…»

Ожили ошеломленные ребята! Ожил и камень, выпустивший ликующий синий луч, от которого Тень стала лихорадочно увертываться, все ближе приближаясь к пролому в каменных плитах, откуда она столь неожиданно появилась. При этом очертаниями стала более всего походить на огромного мерзкого паука.

Старик наступал на нее, в ярости сыпал греческими словами, и было видно: внезапный союзник нисколько не боится страшного паукообразного карлика, а только презирает его! Следом за ним плечом к плечу шли парни, окончательно забывшие недавний ужас позорного ступора. В какой‑то момент незнакомец обернулся, блеснув широкой белозубой улыбкой, и прокричал:

– Вре, палликарья, эмброс! Эмис tha ники апо афтос!

Настя, следовавшая словно сомнамбула за любимым по пятам, переводила: «А ну, молодцы, вперед! Мы победим его!»

Наконец сгусток мрака, сверкнув красными крысиными глазами из‑под капюшона, исчез в расселине, плиты легли на место и ничто больше не напоминало о загадочном появлении. Тут вновь потеплело, повалил снег, сквозь пелену которого стали доноситься привычный городской гул: взвизгивания шин, лай собак, голоса неугомонных итальянцев…

 

Стоя под падающими снежинками, одевшими его фигуру в слабое сияние, незнакомец вновь широко улыбнулся, весело глянул на девушку, восхищенно сказал «Ти ореа!» и медленно взошел по ступеням обратно в храм. Секунда – и он тоже исчез, только двери вновь скрипнули… Ребята остались одни.

А на пьяцце как ни в чем не бывало стали появляться люди, то спешащие куда‑то, то степенно гуляющие после трудов праведных… Самая что ни на есть обыкновенная обстановка. Даже обыденная… Никто не подозревал, что за пару минут до этого загадочный старец вымел Зло из города, как хозяйка выметает метлой из дома ядовитого скорпиона, брезгуя даже раздавить его!

– А… что это он тебе сказал? – спросил Никита. Ему было ужасно стыдно за свое секундное замешательство, и он пытался скрыть стыд за притворной ревностью. – Чумовой старикан, неужели местный батюшка? Одет только как‑то странно…

– Он сказал: «Какая красавица…», – словно во сне проговорила девушка и зарделась. Казалось, силы стали возвращаться к ней. – Ребята, вы что, до сих пор не поняли, кто это был?

– Поняли… – за себя и за друга ответил Данила, которого тоже мучила совесть. – Этот старик не только на Рождество местной детворе подарки раздает, он еще на многое горазд, как я посмотрю! Вот мощь! А мы даже спасибо ему не сказали!

И тут нервы не выдержали: Настя вдруг беззвучно расплакалась, и Никита принялся ее утешать, шептать ласковые слова, а князь, как маленький мальчик, бегал перед ними и переживал, и размахивал руками, и комментировал поведение таинственного старца: «А он ка‑ак даст, а тот ка‑ак брык!»

Ребята медленно побрели в сторону порта, чтобы успеть на вечерний паром. Им было невдомек, что из‑за угла узкого, как чулок, переулка за ними внимательно наблюдали выпученные от ярости глаза «звезды московского метрополитена» балаболки Лилии… Но ярость ее была с изрядной долей злорадства! Атака Хозяина провалилась, и госпожа Серая, прекрасно видевшая его позор, мстительно думала: «Теперь ты поутихнешь, чертов заморыш! А то все «упустили!» да «бестолочь»!! А сам?! Затолкал меня в это ненавистное тело, гад!»

За другим углом стоял позеленевший от пережитого мужичок‑особист, ставший невольным и до смерти напуганным свидетелем происшествия. Но, поскольку все остались живы, спокойная уверенность постепенно вернулась к нему. Служаке было проще всех: за его спиной маячила могучая организация, думающая и решающая за него.

Посадка на паром подходила к концу. Наша троица едва успела взойти на палубу и разместиться. Впереди их ждала Черногория, недавно вынырнувшая из братоубийственной войны, охватившей Балканы… Приведя себя в порядок в своих каютах, Никита с Настей решили прогуляться по палубе. Данила сослался на головную боль и остался валяться на кровати. На самом деле он решил осмыслить происшедшее и понять, куда дальше может привести их судьба… Или что, вот так скитаться до скончания лет?! Скитаться вечно не хотелось.

Настя смотрела на черную морскую воду, и временами ей казалось, что среди пляшущих на волнах огней мелькают налитые кровью крысиные глаза таинственного Врага. А Никита разглядывал публику и вдруг присвистнул:

– Насть, глянь, это не Лиля там, у поручней?!

– Нет, ты что! Какая‑то старушка… Как ты мог перепутать разбитную пошлую девицу с почтенной матроной?

И верно, когда ребята приблизились, ошибка стала отчетливой: у леера одиноко стояла пожилая женщина в жемчужно‑сером пальто и невероятно элегантной шляпке. Она, судя по всему, принадлежала к высшему обществу, до которого Лилечке было семь верст плыть и отнюдь не водой. Мягко улыбнувшись, дама уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг Никите пришла в голову хулиганская мысль: «Остановись!»

Перстень на руке посверкивал тревогой.

Женщина покачнулась, сделала еще шаг и неожиданно рухнула на палубу, потеряв сознание. К ней кинулись люди, среди восклицаний Настя услышала часто повторяемое «виконтесса». Даму усадили в шезлонг, привели в чувство.

Она услышала приказ, но не подчинилась. Та‑ак…

– Это у меня от свежего воздуха… Ах, мы живем в таких задымленных городах… – дама пыталась найти причину для столь экстравагантного происшествия. – Упасть в обморок… фи, так неэстетично!

Однако низкий хриплый голос заставил Настю отпрянуть. Она за руку потащила растерявшегося Никиту прочь, шепчу на ходу:

– Это она, она, ты был прав! Надо же – приличной прикинулась, графиней величают, слыхал? Да я этот голос из тысячи узнаю! – парень не сопротивлялся, лишь мельком оглянулся и увидел, каким долгим тяжелым взглядом провожает их почтенная матрона. Сомнений не осталось: Лиля это или нет, но существо явно их знало и, судя по всему, преследовало. Что это было именно «существо», подтвердила реакция перстня: он в отсутствие угрозы погас, успокоился и больше не выказывал тревоги всю оставшуюся дорогу.

В роскошной княжеской каюте они все рассказали Даниле. Решили при сходе на берег затеряться в толпе и пока не ехать к католическому епископу, куда их направил падре Микеле. Всю материально‑техническую сторону пребывания на древней земле Черногории оживившийся Данила вызвался взять на себя.

– У нашей семьи давние и прочные связи с этой страной. После бегства из Петрограда мой прадед оказался именно здесь – он был женат на черногорской принцессе, чьи сестры вышли замуж за второсортных великих князей. Долго жил в Цетинье, древней столице края. Потом уже был вынужден бежать, когда Черногорию захватили неуемные сербы. Их король Александр Карагеоргиевич был одержим идеей «Великой Сербии» настолько, что лишил автономии даже местную православную Церковь, пытками вырвал у митрополита Митрофана‑Бана отречение… От сербов и у русских только неприятности были всегда, вечно они канючили и выпрашивали у России помощь, тряся панславянской идеей! А чего стоит начало Первой Мировой, с тупым уродом Гаврилой Принципом? Не эта дурацкая война – не было бы никакого «октябрьского переворота» и последующих ужасов. Наверняка и Второй войны не было бы…

– Ладно, князь, мы не сомневаемся, что тебе тут красную ковровую дорожку будут стелить от трапа до гостиницы и от спальни до «толчка», – не выдержал самолюбивый детдомовец, тут же получивший подзатыльник от смущенной Насти: она с некоторых пор Данилу обижать никому не позволяла, даже Никите! – Давайте спать, что ли, ехать же еще несколько часов. А день завтра предстоит нелегкий.

 

Глава 21 Филермоса

 

Раннее утро у берегов Черногории было слегка туманным, тихим, безмятежным… Городок Бар приближался, море сливалось с опаловым небом…

Но обмануть ребят уже было трудно: слишком многое осталось за плечами, слишком часто невероятные события сменялись такой вот безмятежностью, чтобы поверить в ее истинность.

Народ высыпал на палубу, все ждали, когда же паром наконец причалит. Среди пестрой толпы мелькнула и зловещая черная фигура таинственной «виконтессы»: казалось, она торопится сойти на берег раньше других, совсем не по‑аристократически протискиваясь и работая локтями. Но, когда троица оказалась на пристани и Никита, обернувшись, увидел спешащую за ними следом даму, он уже хотел вновь приказать перстню: «Останови ее!» Однако дама и сама прежде всех приказов остановилась, зашаталась и осела на мостовую, покрытую легкой изморозью. Зеваки окружили ее, позволив «группе товарищей» нырнуть в ближайший к порту переулок и ускользнуть от преследования… кого? Непонятно. Эти непонятки были хуже всего. То ли дело – из‑под плит лезет красноглазый карлик! Вот – Враг, а вот – мы, гордые и непоколебимые. А когда опасность разлита в воздухе – откуда ждать удара? Страшно втройне и всё…

«Странно, – подумал Никита, быстро шагая впереди и почти волоча за собой Настю, – вроде еще ничего не успел толком даже подумать, а эту перезрелую «мадам виконтессу» уже плющит и колбасит по‑черному!» Видно, тут не только в перстне дело.

Серый Мастер в новом образе пожилой аристократки ничего не понимал. Тело отказывалось служить, приступы дурноты все учащались и мешали выслеживать Сапфир. Вот и сейчас преследуемые скрылись и, скрипнув зубами, «госпожа графиня» почувствовала лишь, что перстень где‑то там, в паутине узких переулков. Но догонять не было ни сил, ни желания: сознание наполнял непонятный страх, дрожали руки‑ноги и прошибал обильный пот… Понять, что за неведомая преграда встала на пути, было выше сил и ума изворотливого Мастера. И не было рядом всезнающего могущественного Хозяина, который сейчас, изнемогая от злобы в глубоком подземелье, переживал горечь поражения… Люди стали ускользать из‑под власти Зла. Это бесило и пугало одновременно.

Тем временем Данила, уверенно ориентируясь в незнакомом городе, – как всегда, подготовился и включил в мозгу свой несравненный «навигатор», – вывел друзей к автобусной станции. Быстро разобрался в направлениях маршрутов и объяснил, что сейчас они поедут к митрополиту Амфилохию, представителю Сербской православной Церкви. – А тут есть еще какая‑то церковь? – спросила Настя, чутко уловив недосказанность в интонациях молодого князя.

– Да, лет пятнадцать назад вновь образовалась и автокефальная черногорская Церковь, но ее митрополита я совсем не знаю, а вот с сербским духовенством моя семья слегка знакома…

– Слушай, тут что‑то много Церквей, митрополитов и святынь! Что, самосвяты какие‑то?

– Зачем самосвяты? Все как надо, рукоположены по всем правилам! Только страна эта – хоть и маленький, да лакомый кусочек! Расположена хорошо, а лежит – плохо. То есть… Короче, всем хочется к рукам прибрать! – Данила запутался в хитросплетениях русского языка.

– Ладно, поехали к твоему митрополиту, – последнее слово Никита предпочел оставить за собой. Хоть маленький, но вождь все‑таки! Опять‑таки надпись на перстне грела: «И всяк во власти моей!»

Настя искоса взглянула на любимого, попутно подумав, что он все чаще стал надуваться, как павлин, и важничать. Хотя история ничему человечество не научила, умная девушка помнила, что из всяких задрипанных художников и нищих семинаристов иногда получаются монстры похуже того злобного красноглазого карлика… Все начинается с малого, вроде как безобидного – например, с желания во что бы то ни стало быть первым. Или чтобы твое слово оказалось последним и решающим!

Никита ощутил задумчивый взгляд Насти и неожиданно помрачнел: понял, что если «титул кольценосца» его ко многому и обязывает, то уж точно не к напыщенной гегемонии.

– А туда долго ехать? – смущенно пробормотал минивождь микро‑отряда.

– Да тут все рядом! – обрадованно воскликнул Данила‑миротворец, тоже почувствовавший напряжение, искрой промелькнувшее в воздухе.

В резиденции Амфилохия в Цетинье ребят встретили несколько растерянно. Секретарь митрополита заметался, услыхав пышный титул Данилы. Настоящих князей он отроду не видал и, очевидно, считал их вымершими как динозавры.

Наконец, в приемную монастыря вплыл седобородый старец. Глаза его сияли такой любовью к ближнему, что ближние испуганно попятились.

Его Высокопреосвященство милостиво заговорил с Данилой сначала по‑французски, потом и по‑гречески, потом перешел на какие‑то другие языки, демонстрируя редкую образованность и не обращая внимания на тот прискорбный факт, что собеседник уже ничего не понимает. Кроме того, он еще более милостиво поглядывая на богатырские стати Никиты и сумрачно – на прелести Анастасии, присутствие коих в мужском монастыре выглядело противоестественным и недопустимым. Хотя девушка и косынку повязала, и держалась скромнее некуда. Надо думать, у Амфилохия о противоестественном были свои оригинальные представления.

Чудесного перстня он не заметил никоим образом…

Владыка охотно предоставил гостям приют в своей резиденции, и их немедленно разместили в опрятных гостевых кельях, сделав великое исключение для Насти.

Слегка передохнув и перекусив нехитрыми монастырскими разносолами – рождественский пост еще длился, – ребята отправились осматривать достопримечательности города. Данила настаивал, что самое главное – посетить Филермскую икону Божьей Матери, ласково называемую в этих местах Филермосой. Она, по преданию, была написана самим апостолом‑евангелистом Лукой, с тех пор считающимся покровителем художников. Все их средневековые сообщества так и назывались «гильдия святого Луки». Здесь же, в монастыре, находится чудодейственная десница Иоанна Предтечи, но ей поклониться еще успеется… А потом можно съездить и в Острог, к мощам Василия Острожского, средневекового сербского святого, успешно противостоявшего мусульманской экспансии…

– Понимаете, – с жаром говорил князь, по привычке размахивая руками, – в средневековой Черногории была теократия, страной управлял митрополит, и только благодаря православной вере народ сумел сохраниться и выжить в мрачном нашествии турок. Только в XIX веке власть перешла к светским владыкам…

Когда Данила увлекался рассказом, он становился воинственным и непримиримым. А в обычной жизни ему и в голову не приходило делить людей по религиям! Бедный князь: ему так хотелось порадовать друзей содержательной культурной программой! А то всё погони какие‑то да ужасы…

Хранилась икона в местном музее. Подаренная некогда императору Павлу, она после революции извилистым путем оказалась в Черногории. Много святынь находилось на этом крохотном пятачке земли. «Может, не перстень, а эти святыни оказывали такое действие на многоликую «Лилечку»? – подумал Никита, вспомнив серию обмороков почтенной итальянской графини.

По узким улицам Цетинье за троицей следовал тенью давешний неприметный особист. Он уже мало что понимал в передвижениях его поднадзорных. Знал лишь, что за каждый прокол в их безопасности можно поплатиться головой…

Черным пауком настырно волоклась следом и «виконтесса», которую вел за собой магический Сапфир. Тошнотворная дурнота ни на миг не покидала ее, а на подходе к музею скрутила окончательно. Невыносимо страдая, существо лишь злобно думало о сумрачных подземельях, где, без сомнения, прохлаждался сейчас побитый Хозяин…

Прославленная икона являла собой небольшую, потемневшую от времени доску в богатом окладе. Лик Богородицы тихо светился в одиночестве, без младенца Христа. Лука ее писал или нет, но это явно был прижизненный портрет просветленно‑печальной женщины…

Ребята долго стояли перед образом, созерцали святыню… Украдкой Никита выставил вперед кулак с перстнем, который светился и все набирал силу… Видать, икона и вправду была необыкновенной!

Уставшая от событий Настя с грустью задумалась о судьбе несчастной Марии, потерявшей сына и неожиданно для всех вставшей на Его путь, что было настоящим подвигом для женщин того времени. О том, что понятие «мужественный» все‑таки очень условно и, возможно, следовало бы придать подобное значение слову «женственный», лишив его легкомысленно‑кокетливого оттенка, всех этих рюшек и кружавчиков… Она смотрела перед собой и вдруг мысленным взором увидела жуткую картину…

По тесной улочке неспешно шествуют воины в блестящих кирасах и шлемах. Они пиками подгоняют человека в хитоне, волочащего на себе деревянный крест… Настя смотрит на эту казнь вроде как из темного переулка. Вокруг оживленно гудящая пестро одетая гуща народу; раздаются выкрики на непонятном языке, человек падает, опять с великим трудом поднимается. Из толпы протискивается молодая женщина и вытирает ему платком избитое в кровь лицо… Испуганный мужчина в богатой одежде гортанно кричит, вроде как зовет женщину по имени… Процессия скрывается за углом дома… Настя вдруг чувствует свинцовую усталость. Шатаясь, подходит к большой каменной чаше с водой. Светловолосый юноша почтительно поддерживает ее, смутно напоминая кого‑то… И в своем отражении видит не старую, но увядшую женщину. Смутно знакомую…

Девушка вздрогнула, видение исчезло столь же внезапно, сколь и появилось. Вокруг по‑прежнему были музейные стены, увешанные картинами, стояла гулкая тишина… Но светловолосый парень так и остался стоять рядом, только одет оказался в современную одежду и звался Данилой… Он осторожно держал Настю за руку и с тревогой шептал: «Пойдем скорей на воздух, ты что‑то побледнела сильно…» – Да‑да, пойдемте, – так же тихо прошептала испуганная Настя, все еще видя перед собой лик той женщины, что отразилась в воде… Филермоса! Вот ведь привидится же такое!

Никита тоже вышел из глубокой задумчивости, и по замкнутому взгляду стало ясно: какие‑то видения не миновали и его. Но на сей раз он почему‑то не стал делиться впечатлениями…

Прочие музейные экспонаты после такого не произвели впечатления, и ребята решили, что «культур‑мультур» на сегодня хватит. Выйдя на свежий воздух, они свернули в ближайший переулок, не успев заметить, как вдалеке на брусчатке тротуара неприметный мужичок пытался помочь пожилой даме, в очередной раз пытавшейся «отбросить коньки» в судорожных конвульсиях…

День прошел в безмятежных прогулках по городу. К вечеру парни захотели перекусить по‑настоящему и зашли в уютный ресторанчик. В ожидании заказа стали одним глазком следить за новостями, идущими по большому телевизору, висящему в углу. Новости были местные, и вдруг Никита тихо присвистнул, заметив знакомую восторженную физиономию:

– Смотри, братан, твой митрополит что‑то говорит по‑ихнему!

Данила прислушался и с удивлением констатировал:

– Он рассказывает, что сегодня Цетиньский монастырь посетил «князь Милославский со товарищи», находящийся в Черногории с культурной миссией… Что был оказан достойный прием… Это с какой‑такой миссией?! Не к добру он раструбил о нашем приезде, ох, не к добру…

Впрочем, особого значения придавать этому, скорее забавному, инциденту не стали. При ненормальном количестве архипастырей борьба за прихожан могла идти и на таком уровне.

Вкусно поев разных рыбных деликатесов, «культурные миссионеры» решили вернуться в монастырь. Но путь туда неожиданно оказался многотрудным.

 

Глава 22 В застенках

 

На очередном повороте переулка к ребятам вдруг кинулся молодой щупленький монашек – скорее послушник, – что‑то непонятно лепечущий и размахивающий длинными рукавами рясы. Он казался неподдельно взволнованным и, насколько Данила мог понять, звал их на помощь. Настя растерянно прошептала:

– Что‑то там случилось… нехорошее, надо бы помочь, а, ребята?

– Нехорошее – не то слово! – так же тихо сказал Никита, вновь ощутивший запах опасности, пробивающийся сквозь аромат ладана, которым была пропитана ряса монаха. Ему бы стопорнуть свое маленькое войско, да неудобно стало перед любимой: скажет еще, что на доброе дело страх не пустил!

Улочка была пуста, вечернее солнце заливало розовым светом верхние этажи каменных старинных домов, тесно прилепившихся один к другому. Но монах быстро стал карабкаться куда‑то вверх по стертым ступеням: между зданиями был проход, ведущий на соседнюю улочку.

Словно завороженная, наша троица следовала за суетливым человечком, тревожно переглядываясь и не обращая внимания на яркое сверкание перстня. Что мог им сделать этот заморы