Глава 14 Пещера Хранительницы Гор

 

Одна беда миновала, а вторая была тут как тут. Затихший было ветер вновь усилился, донося жуткий волчий вой – теперь он слышался совсем близко, со дна котловины. Ружья‑ружьями, а от этой напасти надо было спасаться немедленным бегством. Начался путь наверх – выбирали наиболее пологие места, но и на них подниматься было с каждой минутой все тяжелее. Стая следовала на некотором отдалении, не приближаясь и не отставая. Никита, оглянувшись, смог различить на снегу не менее пяти огромных – или так со страху показалось? – зверюг. Бесстрашие – оно ведь не означает, что страх неведом, – просто надо найти мужество его преодолеть! Однако, странное дело – перстень молчал, словно не чувствовал никакой опасности…

Монахи боялись выстрелить – вдруг опять лавину вызовут? Только этого не хватало! Но волки почему‑то сохраняли дистанцию.

– Выматывают… хитрые, черти! – шепнул легконогий Данила запыхавшемуся Василию. А может, и Николаю – братья были удивительно похожи. Когда‑то «кабинетный червь» прочел в одной из книжек о тактике волков: брать измором. Много чего в книжках пишут, да только в жизни порой все куда причудливей выходит…

Вдруг Никита резко остановился: впереди, за кустами, мигнул огонек – и тут же погас. Потом опять блеснул.

– Ну, братцы, кто бы это ни был, а нам туда надо, совсем стемнеет скоро, пропадем мы в горах – ночью‑то… – проговорил один из братьев. И, удвоив усилия, маленький отряд быстро дошел до относительно ровной площадки, на которой ребята с удивлением разглядели человеческую фигуру, держащую в руках допотопный фонарь, едва ли не слюдяной. Огонек зажженной внутри свечи то почти гаснул, то разгорался. Но еще больше они изумились, когда обнаружилось, что это – старая женщина, в меховом полушубке и алтайском малахае, из‑под которого выбивались белые пряди… Она сделала призывный жест и заторопилась в расселину, видневшуюся в скалах. Делать нечего, выбирать не приходилось, да и сил карабкаться дальше не осталось даже у мужчин, не говоря уже о Насте, которая от всего пережитого едва держалась на ногах.

Через несколько минут, следуя за огоньком, невольные скалолазы оказались у прочной деревянной двери в проеме, вырубленном в скале. Женщина встала перед ней, еще раз взмахнув рукой. Но призывала она не только людей. Вот чудо! Обгоняя отряд, к ногам старушки бросились… волки! Да, это были матерые, страшные звери, желтые глаза блестели в свете фонаря… Но они ластились к бабушке, как щенки, только что не урчали. А она трепала их по мощным загривкам и – неожиданно молодым голосом – ласково называла забавными, домашними какими‑то, именами: Дружок, Малашка… Кто бы мог подумать, что огромный белый волк – это Снежок?! Клыки с Никитин мизинец! Монахи стали мелко креститься, изумленно взирая на эту сцену единения человека с дикой природой.

Наконец звери угомонились и, совершенно не боясь ребят, – словно знали их всю жизнь! – ускользнули внутрь непонятного жилища удивительной женщины. Она выпрямилась, внимательно глядя на измученных мужчин, окруживших плотным кольцом едва не падающую в обморок девушку. Медленно кивнула в сторону двери, из‑за которой пробивалась полоса яркого света. Типа приглашала войти…

Внутри оказался широкий проход куда‑то вглубь горы, и через минуту усталая команда увидела своды большой пещеры – метров пять высотой. Она показалась уютной, да в тот момент таким показалось бы любое человеческое жилище.

Углубление в скале являло собой очаг, над огнем висел булькающий медный котелок. Аромат от него шел обалденный! Душно не было: дым улетал вверх – каким‑то образом здесь была устроена отличная тяга. В отдалении от людей уже разлеглись волки, напоминая собак, пригретых страстной защитницей животных. У Насти в доме жила одна такая, сердобольная, – пятерых разномастных приютила! На нее еще соседи длинные жалобы в ДЭЗ писали: мол, «вонища, и звери разгуливают без намордников». Однако здесь это не выглядело «вопиющим нарушением». Да и все вокруг старухи казалось естественным, единственно возможным, словно только так и должно было быть.

Было жарко натоплено. Ребята скинули куртки и опустились, вернее – рухнули! – на шкуры, расстеленные на каменном полу пещеры и принялись оглядывать нежданное пристанище. По стенам были развешаны пучки трав, какие‑то чучела… Наверное, ребята не особо удивились, если бы обнаружили там скальпы или черепа.

Дрова в очаге уютно потрескивали, варево кипело – котел был большим, и с малых лет вечно‑голодный Никита уже стал глотать слюнки. Примерно те же чувства отразились и на лицах его спутников, а Настя, привалившись к широкой спине своего парня, так вообще глаз отвести не могла от огня! Хотя они уже слипались от усталости. Есть же предел человеческой способности вмещать впечатления, тем более – такие!

Старушка села на покрытую ветхим вытертым ковром – и откуда он тут? – низкую тахту. Ни слова не говоря, внимательно воззрилась на гостей. Она не приказывала, не требовала: просто ждала – слов, объяснений… И столько в этом ожидании было ласкового участия, что молчать дальше показалось просто невежливым.

И Никита, повинуясь молчаливому ожиданию, начал рассказывать. Вспыхнувшая симпатия быстро переросла в безграничное доверие. Никто из ребят его не останавливал, а братья‑иноки и вовсе слушали во все уши, тем более, что не особо успели разобраться в возложенной на них миссии. И в своем офицерском прошлом, и в нынешнем монастырском бытии, они не привыкли к разъяснениям и комментариям: надо – значит надо, и точка!

Все, все, что знал, что сумел понять не больно велеречивый Никита, он постарался донести до внимательной слушательницы, морщинистое древнее лицо которой поминутно менялось вослед рассказу.

Примечательное, надо сказать, лицо!

Когда стало возможным рассмотреть его как следует, ребята не нашли в ее чертах ничего «горно‑алтайского». А поначалу им подумалось, что это местная «шаман‑апа» какая‑то… Бабушка оказалась европейкой, и в молодости, очевидно, была редкостной красавицей!

В завершение своего рассказа Никита сдернул перчатку с руки: камень в перстне стал прозрачно‑васильковым! Искренняя радость и неподдельное изумление оживили облик старушки, разгладили морщины, – сейчас перед завороженными непрошеными гостями затерянной пещеры сидела женщина, чей возраст уже трудно было бы определить… Впрочем, почему непрошеными? Тихим голосом, произнося русские слова чуть странновато, с устаревшими оборотами, таинственная женщина стала говорить, словно отвечая на невысказанные вопросы. «Так моя прабабушка мне в детстве сказки рассказывала! – с удивлением подумал Данила. – Теперь в России изъясняются совсем по‑другому…»

– Я и не знала, что доживу до этой минуты и увижу Знак! Но с недавних пор стали сбываться пророчества, и по приметам я поняла, что время наступило, и сегодня ждала вас. Вот, друзей своих выслала навстречу, чтобы вы с дороги не сбились и прямиком ко мне в пещеру пришли… Когда расслышала грохот лавины, думала, что придется самой вмешаться в схватку с посланцем Зла, да Бог отвел – вы, молодцы, сами справились! Товарища вашего жаль, он был хороший человек… Лавина та не случайно пронеслась, не от выстрела. Запомните: у Зла большие возможности. Но оно пока не всемогуще…

– Откуда вы знаете, что Петро погиб? – вырвалось у Никиты.

– О, я многое знаю. Но, как сказано в Писании: «Во многой мудрости – много печали…» – с этими словами удивительная женщина встала и удалилась куда‑то вглубь своего необычного жилища, исчезнув за огромной медвежьей шкурой, прикрывавшей вход, надо думать, в личные покои. «Покои… Какие странные слова приходят на ум!» – подумал уже ничего не понимающий Никита. Эх, как ему, солдату, не хватало сейчас уверенного командира…

Когда старушка вернулась, гости ахнули: перед ними предстала моложавая дама в длинном палевом платье, с переливчатой брошью на груди, опушенной серебристым мехом. В руках она держала маленький, обитый кожей и медью сундучок. Светлые густые волосы были убраны в высокую прическу и заколоты… «Аграф…», – тихо произнесла Настя, восторженно наблюдая метаморфозы. От ее сонливости не осталось и следа!

Шелк пышного платья струился мягкими складками, дама словно сошла с парадных портретов начала XX века. В пещере вдруг посветлело, будто под сводом зажглись свечи огромной дворцовой люстры. Стены заискрились, словно припорошенные алмазной пылью, развешанные на них травы налились яркими красками.

Но ребят поразило не только чудесное преображение: в тонких чертах ее лица проглядывало что‑то знакомое…

– Как вы похожи на… Екатерину Великую! – изумлению Насти не было предела! – Только гораздо красивее!

– Конечно, милая, похожа – ведь я урожденная графиня Бобринская, пра‑правнучка императрицы! [2] И назвали меня в ее честь! – мелодичный голос звучал с редким достоинством. – Этот наряд – все, что осталось у меня от канувших в Лету времен…

– Позвольте представиться – князь Даниил Милославский, – Данила вскочил и, вытянув руки по швам, коротко, по‑офицерски, кивнул: «Enchante, madame!» [3]

Как завороженный, поднялся и Никита, пробормотав хрипло:

– Никита… Лазарев… А это Настя… Анастасия Большакова…

Назвались и братья‑монахи, изумленно глядевшие на непостижимое превращение. На всякий случай перекрестились – не бесовщина ли?

– Ах, вот как?! Так ведь с вами, князь, мы даже находимся в дальнем родстве! Je suis contente de vous voir, mon prince! [4] – обратилась она к Даниле, порозовевшему от смущения и тихо прошептавшему лишь: «Moi aussi…» [5]. Воспитание опередило изумление: заставило парня подойти, предложить руку и проводить даму к ее месту.

– А вы, Никита, тоже, как говорили когда‑то, «из бывших»? – милостиво обратилась Екатерина к гиганту. – В вас чувствуется порода…

– Я? Хм… – бедный детдомовец совсем растерялся. – Нет, я – сирота и родителей не знаю.

Женщина бросила на него странный взгляд и медленно проговорила:

– Нет, ошибиться невозможно… Впрочем, об этом после.

Верный Данила пришел на помощь побледневшему товарищу:

– Ваше сиятельство! Позвольте спросить… А как же вы попали сюда, в дикую глушь, и что делали здесь все эти годы?! – в Даниле проснулись все его великосветские предки. И Никита, и смиренные иноки, и даже «советская дворянка» Настя смотрели на них с невольной улыбкой, вовсе не чувствуя себя вторым сортом: настоящим аристократам не свойственно заострять внимание на собственном благородном происхождении. Благородство потому и благородство, что не способно никого задеть, тем более – обидеть.

– Долгая это история… Долгая и необычная… – взгляд Екатерины затуманился. Хотя… в те годы, после переворота, многие девушки из благородных семей были вынуждены как‑то выживать, не полагаясь больше на родственные связи и знатность рода. Как раз знатность и была главным ужасом тех лет! Мы с матерью сначала бежали из Петрограда к адмиралу Колчаку – надеялись примкнуть к освобожденной царской семье. Освобожденой…

Когда адмирал был разбит и казнен, пришлось скрыться в Сибири, прикинуться бедными мещаночками‑беженками. Судьба занесла в захолустный Барнаул, где мать и арестовали, как «бывшую». И как можно о живом человеке так говорить – «бывшая»?!

В спокойном голосе дамы на миг проскользнуло искреннее недоумение. Очевидно, вся мудрость мира не смогла победить ее девичью наивность. Но она продолжила:

– В день ареста я ушла давать уроки французского жене местного большого начальника. Уж зачем ей это понадобилось – не знаю. Она мне и шепнула на прощанье: «домой не возвращайся – хуже будет». Я не послушалась, побежала: а маму уже забрали…

Много лет спустя я узнала, – до меня иногда все же доходят новости из человеческого мира, – что в тридцатые годы этот пламенный большевик поплатился головой за все свои заблуждения… Сгинула и его супруга… Впрочем, не буду отвлекаться. Сердобольная соседка наказала бежать в горы, объясняла, как попасть к добрым людям. Мол, спрячут и помогут…

Только тех добрых людей я долго искала. Да так и не нашла. Страх тогда вселился в человеческие сердца. Рассеялись добрые, попрятались, а то и злыми прикинулись. От прежней жизни ничего не осталось. Легко ли было мне, фрейлине императрицы, блуждать по горам и кого‑то искать? Да, да, я была представлена ко двору! Вот, видите – это не просто брошь, это бриллиантовый шифр! Все фрейлины его носили…

Меня, полумертвую, погибающую, нашла местная женщина, привела к себе… С тех пор я тут и живу. Она среди местных слыла… как это? – шаманкой! Многому меня обучила, у людей это волшебством иногда зовется, а то и колдовством. Говорила, что сразу разглядела во мне преемницу, что долго, очень долго ждала такую, – чтобы она через муки и страдания прошла. Чтобы не тянуло обратно в мир. И правда: я тогда стала бояться людей, хотелось быть от них подальше… Так я стала ее наследницей… Не улыбайтесь, молодой человек! – женщина вдруг строго посмотрела на Никиту.

– Наследство серьезным оказалось: ведь я попала тогда к самой Хранительнице гор! Никто не знал, сколько ей лет, но по обмолвкам я скоро поняла, что жила она здесь с незапамятных времен… Однако всему приходит конец. Когда добрая женщина умерла, Хранительницей стала я… Может быть, поэтому я так молодо выгляжу? – Екатерина не смогла удержаться от грустной улыбки. – Ведь мне уже больше ста лет. Но долгий век не всегда награда…

Никита помрачнел. Он, как никто другой, уже смутно понимал: если ты выбран – пощады не жди.

Николай с Василием снова перекрестились, не зная, как реагировать на подобные признания: а что, если эта самая «хранительница» – все‑таки нечисть и бесовское наваждение? Когда мир оказывается сложнее наших о нем представлений, он чаще всего не радует, а пугает… Впрочем, их настороженные взгляды нашли на мерцающем граните пещеры небольшую старинную – совсем потемнела! – икону. Вроде успокоились маленько.

У Данилы вытянулось лицо. Радостное изумление от неожиданной встречи прошло. Наступил черед тягостных сомнений. Ведь даже столкнувшись с чудом, мы к следующим чудесам все равно оказываемся не готовы. На то они и чудеса.

И лишь Настя по‑прежнему восторженно смотрела на сказочно преобразившуюся женщину. Бедняжка уже ничему не удивлялась: вспыхнувшая симпатия была слишком велика, чтобы рассеяться от двух слов, пусть и не очень понятных. Хранительница гор… А может быть, женщины и правда чувствуют не так, как мужчины? Быстрее и легче привыкают к стремительным переменам привычной жизни. После ручных волков, после всего, чему ей пришлось стать свидетельницей, девушка готова была выслушать и не такое! В конце концов, между колдовством и чудом разница заключается лишь в том, кто их творит! И слабому человеку не всегда под силу понять это, принять верную сторону… Насте хотелось верить странной женщине, верить в ее добрую волю.

– Не пугайтесь! – рассмеялась графиня. – Я не сумасшедшая! Быть Хранительницей гор, в равновесии поддерживать мир вокруг – это тяжелое служение. И горам, и людям… И зверям, – она бросила быстрый взгляд на смирно лежавших поодаль волков. – Но нам, дворянам, к службе не привыкать. Это потом уже придумали, что мы – лишь обезумевшие от богатства и вседозволенности баре.

Когда не жалеешь себя – и горы, и звери, и люди тоже начинают тебе служить! Но не это главное, и вся моя сила и власть ничто в сравнении с Тайной, доверенной мне… Тайной, ставшей смыслом моего существования. Ах, милая, – обратилась она к Насте, – с какой радостью я бы оставила Вас у себя, обучила бы всем премудростям. И ушла затем к моей названной матери… Понимаете, человеческая сущность – не есть нечто непреложное, она может покидать тело. Тогда о тебе говорят, как о таинственном мистическом существе… Может вновь вернуться, и ты опять – человек, и пора, наконец‑то, пора умирать…

Никита при этих словах издал протестующий возглас! Женщина грустно улыбнулась и продолжила:

– Но Вы, Анастасия, еще очень привязаны к этому миру. Более того, Вы любите! Мне так и не довелось испытать земную страсть… Что ж, у каждого своя судьба. Вам суждено бороться и любить, мне – жить затворницей, помогать, хранить… Иногда становится страшно: я понимаю, что должны свершиться самые мрачные события, чтобы у меня появилась преемница, лишившаяся, как и я когда‑то, надежды и веры в людей. Чтобы вновь обрести любовь к людям, беспомощным, страдающим… Но вы попали сюда именно для того, – просто запомните мои слова! – чтобы самая главная надежда человеческая победила! Мне теперь необходимо рассказать вам о тайне, но… Я вижу, вы едва живы.

Несмотря на в высшей степени важные и серьезные слова, гости не могли скрыть крайней степени усталости: иноки так вовсе уже, незаметно для себя, заснули, повалившись на шкуры… Остальные были не лучше.

– Позвольте предложить вам одно снадобье, оно придаст силы. Ведь уж скоро утро, а вам еще надо многое узнать. Ваши спутники пусть отдыхают… Скоро, очень скоро им предстоит исполнить свой долг…