Спутывание верхних уровней абстракции

 

Слова, как мы видели на лестнице абстрагирования, находятся на более высоких уровнях абстракции, чем «объекты» восприятия. Чем больше слов у нас есть на крайне высоких уровнях абстракции, тем лучше мы можем осознавать процесс абстрагирования. Например, термин «гремучая змея» опускает каждое важное свойство собственно гремучей змеи. Но если слово ярко запоминается как часть комплекса ужасающих случаев с настоящей гремучей змеёй, само слово способно вызвать такие же чувства, какие вызывает настоящая гремучая змея. Есть люди, которые бледнеют, лишь услышав слово.

Отсюда и происходит магия слов. Термин «гремучая змея» и настоящая змея считаются одним и тем же, потому что они вызывают одинаковые чувства. Это похоже на вздор, и, да, это вздор. Но с точки зрения ребёнка, этот вздор оправдан. Как объясняет Люсьен Леви‑Брюль в своей работе How Natives Think (Как Думают Аборигены), примитивная «логика» работает по такому принципу. Нас пугает существо; нас пугает мир; следовательно, существо и мир – это «одно и то же» – возможно, не совсем одно и то же, но между ними есть некая «мистическая связь». Леви‑Брюль называл чувством «мистической связи» то, что мы называли «неотъемлемой связью» в обсуждении лингвистической наивности. Таким способом словам приписывается «мистическая сила» и появляются «страшные слова», «запретные слова», «недопустимые слова» – слова, которые приобретают характеристики вещей, которые они обозначают. Такие чувства в отношении силы слов, вероятно, несут ответственность за такие социальные явления как активная кампания начала 1930х годов, которая обещала вернуть процветание за счёт частого повторения слов: «Процветание – не за горами!»

Наиболее общий случай спутывания уровней абстракции демонстрируется, когда мы реагируем на двадцать второго республиканца, с которым мы сталкиваемся в своей жизни, так, будто он идентичен абстракции «республиканца» в нашей голове. «Если он республиканец, то, скорее всего, он либо нормальный – либо невыносимый», мы часто говорим, путая экстенсионального республиканца с нашей абстракцией «республиканца», которая сформировалась не только из двадцати одного республиканца, которых мы встретили, но также из того, что нам когда‑либо рассказывали о «республиканцах».

 

«Евреи»

 

Для того чтобы прояснить эти принципы, мы воспользуемся примером, который загружен большим числом предрассудков: «Мистер Миллер – еврей». Такое утверждение может вызвать у некоторых «христиан» достаточно известную сигнальную реакцию, которая может принимать такие формы как: автоматическое заключение, что Мистер Миллер не тот человек, с которым людям нравится встречаться в обществе, хотя, конечно, в бизнесе «евреев» избежать сложно; автоматическое исключение его из списка арендаторов в многоквартирном доме арендодателем или из студенческого сообщества или загородного клуба человеком, в них состоящим; автоматическое ожидание своеобразных финансовых практик; автоматическое подозрение его в коммунистических взглядах; автоматическое избегание.

В этих случаях «христианин» принимает экстенсионального Мистера Миллера за свою абстракцию высокого уровня – «еврея», и ведёт себя так, будто Мистер Миллер является этой абстракцией. (См. диаграмму в параграфе Процесс Абстрагирования в предыдущей главе.)

Так случилось, что слово «еврей», в результате некоторых исторических событий, обрело сильные аффективные коннотации в христианской культуре. Евреи – небольшая группа в христианском мире средневековья – были единственными людьми, кому разрешалось законом давать деньги в займы под проценты, потому что среди христиан ростовщичество было вне закона. Их не допускали к агрокультуре и большинству других профессий, потому что они были «не‑христианами», и по этой причине суеверные христиане их остерегались. Тем не менее, некоторое число евреев приходилось терпеть, потому что для развития бизнеса необходимы были кредиторы. Поэтому для христиан стало нормальным занимать деньги у евреев, чтобы достигнуть своих целей в бизнесе, и при этом поругивать их, чтобы удовлетворить собственную совесть. Этот случай схож с сухим законом в США, когда считалось нормальным покупать товары у бутлегеров, чтобы удовлетворить алкогольную жажду, но в то же время осуждать их за «беззаконие» в беседах, чтобы удовлетворить совесть. Кроме того, многие крупные предприниматели и аристократы, которые оказывались должны много денег евреям, с радостью обнаруживали, что для того чтобы избежать выплат долгов можно было просто распускать слухи среди простого народа, подстрекающие негативные настроения в отношении евреев под предлогом «крестовых походов», и это впоследствии приводило к резне. В результате, евреев либо убивали, либо же они прощали долги, чтобы спасти собственные жизни. Такие риски вынуждали евреев поднимать процентные ставки, так же как риски полицейских рейдов заставляли поднимать цены на контрабандное спиртное. Повышенные процентные ставки приводили к ещё большему недовольству христиан. Таким образом, слово еврей обзавелось сильными аффективными коннотациями, которые одновременно выражали страх христиан перед не‑христианами и недовольство людей по отношению к заёмщикам, которых считали «скупыми», «бессовестными» и «хитрыми».

Моральные запреты денежных займов исчезли, особенно после того, как начали возникать новые формы христианства, отчасти, чтобы была возможность заниматься этим делом. Тем не менее, аффективные коннотации слова «еврей» сохранились даже до сих пор. Они проявляются в таких употреблениях слова как: “He jewed me out of ten dollars” («Он сбил цену на десять долларов» – слово «еврей» используется как глагол), “Go on and give him some money; don’t be such a Jew ” («Дай ты ему немного денег; не будь таким евреем»). В некоторых кругах матерями считается нормальным ругать непослушных детей словами: «Если будешь продолжать безобразничать, я продам тебя еврею».

Вернёмся к нашему гипотетическому Мистеру Миллеру, которого представили как «еврея». Те, для кого эти коннотации имеют силу, и кто по привычке путает то, что в его нервной системе с тем, что вне её, считает, что Мистер Миллер – «человек, которому доверять не стоит». Если Мистер Миллер успешно ведёт бизнес, это «доказывает», что «евреи – умные»; если Мистер Джохансен успешно ведёт бизнес, это доказывает лишь то, что Мистер Джохансен – умён. Если бизнес Мистера Миллера прогорает, предполагается, что он всё равно «где‑то припрятал деньги». Если у Мистера есть странные или не общепринятые привычки, это «доказывает», что «евреи плохо вписываются в культуру». Если в своём поведении он неотличим от американца – значит, он «пытается выдать себя за одного из нас». Если Мистер Миллер не даёт деньги на благотворительность, то это потому, что «евреи – скупы»; если же он щедро даёт деньги на благотворительность, он «пытается выкупить себе место в обществе». Если Мистер Миллер живёт в еврейской части города, это потому, что «евреи склонны собираться в группы»; если он переезжает в место, где нет других евреев, это потому что «они пытаются везде пролезть». Короче говоря, Мистеру Миллеру автоматически выносится приговор, независимо от его поступков.

Сам же Мистер Миллер может быть богатым или бедным, образцовым семьянином или жестоким мужем, филателистом или скрипачом, фермером или врачом, офтальмологом или дирижером. Если, в результате наших сигнальных реакций, мы станем переживать за наши деньги, как только встретим Мистера Миллера, мы можем оскорбить человека, от которого мы могли получить финансовую, моральную или духовную выгоду, или мы можем не заметить, как он попытается флиртовать с нашей женой – то есть, мы поступим совершенно неуместно по отношению к данной ситуации. Мистер Миллер – не идентичен нашим идеям о «еврее», независимо от того, какие у нас могут быть идеи о «евреях». «Еврея» созданного из интенсионального определения слова, попросту нет.

 

Джон до, «преступник»

 

Другой пример спутывания уровней абстракции можно найти в случаях подобных следующему. Предположим, что есть человек по имени Джон До, которого представили как человека «недавно вышедшего из тюрьмы после отбывания в ней трёх лет». Это изначально находится на достаточно высоком уровне абстракции, и тем не менее, это сообщение. Отсюда, однако, многие люди взбираются на ещё более высокие уровни абстракции: «Джон До – бывший заключённый …он – преступник!» Но слово «преступник» не только находится на более высоком уровне абстракции, чем «человек, который провёл три года в тюрьме», но также, как мы обсудили в Главе 3, является суждением, в котором подразумевается: «Он совершил преступление в прошлом и вероятно совершит больше преступлений в будущем». В итоге, когда Джон До устраивается на работу и вынужден сказать, что он провёл три года в тюрьме, потенциальный работодатель, автоматически спутывая уровни абстракции, может сказать ему: «Вы же не думаете, что я беру на работу преступников!»

Мы можем предположить из сообщения, что Джон До полностью перевоспитаться, или же вообще был несправедливо лишён свободы; и всё же ему приходится блуждать впустую в поисках занятости. Если он от отчаяния, в конце концов, скажет себе: «Раз все обращаются со мной, как с преступником, я могу с таким же успехом стать преступником», и совершит ограбление, кто несёт ответственность за его поступок? Однако если Джона До поймают, то те, кто отказался брать его на работу, читая об ограблении в газете, скажут: «Я ж говорил! Хорошо, что я не нанял этого преступника!»

Читателю наверняка знакомы случаи, когда слухи растут по мере своего распространения. Преувеличения слухов во многом происходит из‑за неспособности некоторых людей воздержаться и не карабкаться к высшим уровням абстракции – от сообщений к заключениям к суждениям – а потому спутывать эти уровни. Исходя из таких «рассуждений»:

 

Сообщение: «Мэри Смит вернулась в общежитие после двух часов утра в прошлую субботу».

Заключение: «Держу пари, она на гулянках пропадала!».

Суждение: «Она жалкая потаскуха. Я это понял, когда впервые её увидел. Мне она никогда не нравилась».

 

Когда мы основываем наши поступки в отношении наших собратьев людей на таких поспешных суждениях, не удивительно, что мы порой делаем жизнь окружающих и свою собственную несчастной.

В качестве последнего примера такого типа спутывания, обратите внимание на разницу между тем, что происходит, когда человек говорит себе: «Я потерпел неудачу три раза», и что происходит, когда он говорит: «Я – неудачник!» Это разница между здравомыслием и саморазрушением.

 

Миры иллюзий

 

Осознанность абстрагирования готовит к тому, что вещи, выглядящие похоже – не похожи, что вещи, которые называются одинаково – не одинаковы, что суждения – это не сообщения. Кратко говоря, она предотвращает наши глупые поступки. Без осознанности абстрагирования – то есть, без навыка задержки реакций, который вырабатывается с большей осознанностью того, что видеть – это не то же самое, что верить – мы не сможем отличить розы от бумажных роз, интенсионального «еврея» от экстенсионального Мистера Миллера, интенсионального «преступника» от экстенсионального Джона До.

Задержка реакций – признак зрелости. Однако в результате плохого образования, пугающих опытов в детстве, устаревших традиционных убеждений, пропаганды и других влияний в жизни, у всех нас есть то, что можно было бы назвать «зонами безумия» или лучше – «зонами инфантилизма». Есть определённые темы, о которых мы никогда не можем «ясно мыслить» из‑за наших предрассудков. Некоторые люди, в результате детского опыта, не могут сдержать страх при виде полицейского – любого полицейского; страшный «полицейский» в их голове «является» экстенсиональным полицейским вне их головы, который даже не думает кого‑то пугать. Некоторые люди бледнеют от вида паука – любого паука – даже безобидного паука в аквариуме. Некоторые люди могут начать вести себя агрессивно, когда слышат слова «антиамериканский», «нацист» или «коммунист».

Образ реальности, созданный в наших головах неосознанным абстрагированием – очень далёк от «карты» какой‑либо существующей «территории». Это иллюзорный мир. В этом вымышленном мире все «евреи» пытаются вас обмануть; все «капиталисты» – толстые тираны, которые курят дорогие сигары и злобно посматривают на профсоюзы; все «общественные работники» праздно «облокачиваются на лопаты» и между тем «купаются в роскоши». В этом мире также все змеи – ядовиты, автомобили можно воспитывать ударами в глаз, а каждый незнакомец с иностранным акцентом – шпион. Некоторых людей, которые проводят слишком много времени в таких иллюзорных мирах, впоследствии отправляют в учреждения, под замок, но, как известно, многие из них всё ещё на свободе.

Как нам уменьшить зоны инфантилизма в нашем мышлении? Один из способов – это чётко уяснить, что «неотъемлемой связи» между словами и тем, что они обозначают, не существует. По этой причине, всегда полезно изучать иностранный язык, даже если мы его нигде больше не используем. Другие способы уже были предложены: осознать процесс абстрагирования и понять в полной мере, что слова никогда не «скажут всего» о чём‑либо. Лестница абстрагирования – адаптация диаграммы, разработанной Альфредом Коржибски, чтобы наглядно показать отношения между словами, «объектами» и событиями – создана, чтобы помочь нам понять и сохранить осознанность процесса абстрагирования. На неё стоит смотреть чаще. В своей изначальной форме – в которой деревянные элементы связаны верёвками, чтобы её можно было не только увидеть, но и потрогать – её сегодня используют психиатры в лечении психических расстройств и умопомешательств.

 

Применения

 

Читателям, желающим попрактиковаться в анализе неадекватных реакций, описанных в этой книге, рекомендуется собрать информацию о схожих случаях, описать их и попытаться найти источник тумана в голове. Скорее всего, у читателя получится найти множество примеров среди своих знакомых, ораторов, писателей и других людей в общественной жизни. Стоит также добавить, что некоторые примеры можно найти в себе.

 

 

10

Классификации

 

Истинное значение термина стоит искать в том, что человек с ним делает, а не в том, что он о нём говорит.

Перси Ульямс Бриджман

 

Именование вещей

 

На рисунке ниже изображено восемь объектов. Предположим, что это животные, среди которых четыре больших и четыре маленьких, четыре с круглыми головами и четыре с квадратными головами, и ещё четыре пары со скрученными и прямыми хвостами. Предположим, что эти животные бегают по вашей деревне, но так как вам пока нет до них дела, вы их игнорируете, и никак их не называете.

 

 

Однажды вы замечаете, что маленькие животные едят ваше зерно, а большие – не едят. Появляется различие, и абстрагируя общие характеристики животных A, B, C и D, вы решаете назвать их gogo; а животных E, F, G и H вы решаете назвать gigi. Вы прогоняете gogo, и не трогаете gigi. Однако у вашего соседа был другой опыт; он узнал, что животные с квадратными головами кусаются, а животные с круглыми головами не кусаются. Абстрагируя общие характеристики B, D, F и H, он называет их daba, а A, C, E и G он называет dobo. Ещё один сосед обнаружил, что животные со скрученными хвостами убивают змей, а с прямыми хвостами – нет. Он различает их, абстрагируя другой набор общих характеристик: A, B, E и F он называет busa, а C, D, G и H – busana.

Теперь представьте, что вы стоите вместе со своими соседями, когда мимо пробегает E. Вы говорите: «Вот бежит gigi»; ваш первый сосед говорит «Вот бежит dobo»; ваш второй сосед говорит: «Вот бежит busa». Сразу возникает разногласие. Что же это было на самом деле, gigi, dobo или busa? Как его правильно называть? Вы стоите, спорите, и тут приходит четвёртый человек из другой деревни, который называет его muglock, съедобное животное, в отличие от uglock – несъедобного животного – и это совсем не помогает разрешить ситуацию.

Конечно же, вопрос: «Что это на самом деле? Как его правильно называть?» – это бессмысленный вопрос. Под бессмысленным вопросом имеется ввиду вопрос, на который невозможно ответить. Вещи возможно «называть правильно», если существует неотъемлемая связь между символами и символизируемыми вещами, а мы с вами видели, что её не существует. То есть, в свете вашего интереса защитить ваше зерно, вам нужно отличать животное E как gigi; ваш сосед, который не хочет, чтобы его кусали, считает практичным отличать его как dobo; другой сосед, которому хочется видеть, как убивают змей, отличает его как busa. То, как мы называем вещи, и где мы проводим границу между классами вещей, зависит от наших интересов и назначений классификации. Например, животные классифицируются по‑разному в мясной, кожевенной и меховой промышленностях, и в биологических исследованиях. Ни одна из этих классификаций – не более конечна, чем какая‑либо другая. Каждая из них полезна в своём назначении.

Сюда входит всё, что мы воспринимаем. Стол «является» столом для нас, потому что мы можем понять его отношения к нашему поведению и интересам; мы за ним едим, работаем, кладём на него вещи. Но для человека, живущего в культуре, где столы не используются, это может быть большой табуреткой, небольшой платформой, или бессмысленной структурой. Если бы наша культура и воспитание были другими, наш мир выглядел бы совсем по‑другому.

Например, многие из нас не видят разницы между щурёнками, щуками, лососем, корюшкой, окунями, палтусами и скумбриями; мы говорим, что это «просто рыба, а я рыбу не люблю». Однако для ценителя морепродуктов, эти различия реальны, потому что для него они означают разницу между хорошим блюдом, другим хорошим блюдом и не очень хорошим блюдом. Для зоолога важны ещё более тонкие различия, так как у него есть другие более общие цели. Поэтому, когда мы слышим утверждение: «Эта рыба – представитель семейства спаровых, Lagodon rhombides», мы принимаем его как «истинное», даже если нам всё равно, не потому что этому «правильное название», а потому что так она классифицируется в наиболее полной и общей системе классификации, которую разработали люди глубоко заинтересованные в рыбе.

Следовательно, когда мы что‑то именуем, мы это классифицируем. Отдельный объект или событие, которое мы именуем, не имеет имени и не принадлежит к какому‑либо классу до тех пор, пока мы его туда не отнесём.

Приведём ещё один пример. Предположим, что нам нужно дать экстенсиональное определение слова «кореец». Нам бы пришлось указать на всех «корейцев» живущих в определённый момент и сказать: «Слово «кореец» обозначает в данный момент этих людей: А1, А2, А3…Аn». Теперь предположим, что среди этих «корейцев» рождается ребёнок, которого мы обозначим Z. Экстенсиональное значение слова «кореец», определённое до существования Z, не включает Z. Z – это новый индивид, не принадлежащий к какой‑либо классификации, потому что мы классифицировали, не принимая Z в расчёт. Почему же тогда Z – тоже «кореец»? Потому что мы так говорим. И говоря так – относя его к классу – мы определяем в значительной степени отношения к Z в будущем. Например, у Z всегда будут определённые права в Корее; в других странах его будут считать «иностранцем» и будут применять к нему законы для «иностранцев»; ему разрешат переехать в США, только если он будет соблюдать поставленные условия и предъявленные требования.

То, как работают классификации особенно хорошо видно на примерах «расы» и «национальности». Например, автор данной книги по «расе» – «японец», по «национальности» – «канадец», но его друзья говорят, что «в сущности» он – «американец», потому что он думает, разговаривает, ведёт себя и одевается в целом так же, как другие американцы. Из‑за того, что он – «японец», законы не дают ему возможности стать гражданином США; так как он – «канадец», он располагает определёнными правами на всей территории Британской Империи; в силу того, что он – «американец», он хорошо ладит со своими друзьями и преподаёт в американском учебном заведении без особых трудностей. Эти классификации – «реальны»? Безусловно – да, и влияние, которое они оказывают на то, что он делает или не делает, составляют их «реальность».

Несколько лет назад ходила история о ребёнке «чешских» иммигрантов, которым дали право въехать в США по квоте. Однако ребёнок, из‑за того, что он родился на «британском» корабле, был «британским гражданином». Квота на британцев была уже заполнена на тот год, и поэтому иммиграционными властями было решено «не допускать» новорождённого «в США». Как решилось дело – неизвестно. Читатель может привести подобные примеры из своего опыта.

Рассмотрим подобный пример: «Этот человек – «негр»?» По определению, принятому в США, любой человек, у которого есть хотя бы малая доля «негритянской крови» – то есть, если его родители или предки были классифицированы как «негры» – является «негром». Логически можно было бы с тем же успехом сказать, что любой человек с наличием хотя бы малой доли «белой крови» – является «белым». Почему мы говорим одно вместо другого? Потому что первая классификация удовлетворяет удобству тех, кто создаёт эту классификацию.

Классификации не сильно сложны на уровнях собак и кошек, ножей и вилок, сигарет и конфет, но когда мы имеем дело с классификациями на высоких уровнях абстракции, например, такими, которые описывают поведения, социальные институты, философские и моральные проблемы, возникают серьёзные сложности. Когда один человек убивает другого, это предумышленное убийство, временное помешательство, непредумышленное убийство, несчастный случай или акт героизма? Как только процесс классификации завершён, наше отношение и поведение может определяться совершенно по‑разному. Мы вешаем убийцу, отправляем помешанного в психбольницу, освобождаем жертву обстоятельств и награждаем героя.

 

Туман в голове

 

К сожалению, люди не всегда осознают, как они приходят к своим классификациям. Не осознавая характеристики экстенсионального Мистера Миллера, которые не указываются за счёт отнесения его к классу «евреев», и присваивая Мистеру Миллеру характеристики, которые подразумеваются за счёт аффективных коннотаций термина, люди выносят окончательные суждения о Мистере Миллере, говоря: «Что ж, еврей есть еврей. Тут ничего не поделаешь».

Нам не стоит поддаваться таким несправедливостям в отношении «евреев», «католиков», «республиканцев», и т. д., возникающим из‑за поспешных суждений, или – как их стоит называть – сигнальных реакций. Термин «поспешные суждения» предполагает, что таких ошибок можно избежать, если думать медленнее; это, конечно же, не так, ведь некоторые люди думают очень медленно, но лучших результатов не достигают. Нас интересует то, как мы блокируем развитие нашего разума такими сигнальными реакциями.

Давайте разберём дальше пример о людях, которые говорят: «Еврей есть еврей. Тут ничего не поделаешь». Как мы уже отметили, они путают обозначенного, экстенсионального еврея с выдуманным «евреем» в их голове. Таких людей, однако, можно заставить признать что «есть исключения», напомнив им о некоторых «евреях», которыми они восхищаются; например, Альберт Эйнштейн, Хэнк Гринберг, Яша Хейфец, Бенни Гудмен. Опыт убедил их принять к сведению, что есть, по меньшей мере, несколько из множества «евреев», которые не вписываются в их предрассудки. В этот момент они обычно триумфально заявляют: «Исключения подтверждают правило!»[15] – а это всё равно что сказать: «Факты не считаются». В крайне серьёзных случаях с людьми, которые так «думают» можно наблюдать, что их лучшие друзья могут быть Айзеками Коэнами, Исидорами Гунсбергами и Эйбами Синэйкосами; и тем не менее, в своих объяснениях они скажут: «Я совсем не думаю о них как о евреях. Они просто друзья». Другими словами, выдуманный «еврей» в их голове остаётся неизменным, не смотря на их опыт.

Такие люди не могут учиться на опыте. Они продолжают голосовать за «республиканцев» или за «демократов», независимо от того, что республиканцы или демократы делают. Они продолжают протестовать против «социалистов», независимо от того, что социалисты предлагают. Они продолжают считать «матерей» священными, и не важно, каких матерей. Комитет рассматривал дело одной женщины, которую врачи и психиатры признали безнадёжно душевнобольной. Комитет должен был вынести решение о том, нужно ли поместить её в дом для душевнобольных. Один из членов упорно отказывался голосовать за помещение. «Господа», сказал он с глубочайшим благоговением в голосе, «вам стоит помнить, что эта женщина – мать». Похожим образом такие люди продолжают испытывать ненависть по отношению к «протестантам», независимо от того, к каким протестантам. Не осознавая, что в процессе классификации были опущены характеристики, они не замечают важных различий между тем, когда термин «республиканский» применяется к партии Авраама Линкольна и к партии Уоррена Гардинга: «Если республиканская партия устраивала Эйба Линкольна, то она устраивает и меня».

 

Корова1– это не корова2

 

Как нам избежать попадания в такие интеллектуальные тупики, или если уж мы попали в такой тупик, как нам из него выбраться? Один из способов – это запомнить, что практически все утверждения в обычном разговоре, дискуссии и общественных разногласиях, приобретающие форму: «евреи есть евреи», «республиканцы есть республиканцы», «бизнес есть бизнес», «мальчишки всегда остаются мальчишками», «женщины – водители есть женщины – водители», и т. д. – не истинны. Давайте рассмотрим одно из этих утверждений в контексте реальной жизни.

«Не думаю, что нам стоит идти на эту сделку, Билл. Разве это честно по отношению к железнодорожной компании?»

«Да, забудь ты! В конце концов, бизнес есть бизнес».

Такое утверждение, хотя и похоже на «простую констатацию факта» – не простое и не констатация факта. Первое слово «бизнес» обозначает обсуждаемую сделку; второе слово «бизнес» задействует коннотации слова. Таким образом, в предложении говориться: «Давайте рассматривать эту сделку, не обращая внимание на честь, чувства или справедливость, как и предполагает слово «бизнес»». Схожим образом, когда отец пытается оправдать проказы своих сыновей, он говорит: «Мальчишки всегда остаются мальчишками»; другими словами: «Давайте относиться к действиям моих сыновей с приятным изумлением, как мы это обычно делаем в отношении тех, кого мы называем «мальчишками»», хотя рассерженный сосед, конечно же, скажет: «Мальчишки, чёрт бы их подрал! Маленькие хулиганы, вот они кто!» Это не информативные высказывания, а директивы, которые предписывают нам классифицировать обсуждаемый объект или событие данным способом, чтобы мы чувствовали или поступали так, как предполагают термины классификации.

Есть простая техника, позволяющая избегать вредных влияний таких директив на наше мышление. Альфред Коржибски предложил снабжать наши термины «индексами»: англичанин1, англичанин2…; корова1, корова2, корова3…; коммунист1, коммунист2, коммунист3… Термины классификации сообщают нам о том, что общего индивидуумы в этом классе имеют; ИНДЕКСЫ НАПОМИНАЮТ НАМ ОБ ОПУЩЕННЫХ ХАРАКТЕРИСТИКАХ. Отсюда мы можем вывести общее правило для мышления и чтения: Корова 1 – ЭТО НЕ корова 2; еврей 1 ЭТО НЕ еврей 2; политик 1 – ЭТО НЕ политик 2, и так далее. Это правило, если его запомнить, поможет нам избежать спутывания уровней абстракции и заставит нас подумать о фактах в тех случаях, в которых, не подумав, мы можем начать скакать к выводам, о которых впоследствии можем пожалеть.

 

«Истина»

 

Большинство интеллектуальных проблем составляют проблемы классификации и номенклатуры. Сегодня до сих пор идут дебаты между американской медицинской ассоциацией (АМА) и антимонопольным отделением министерства юстиции о том, считать ли медицинскую практику «профессией» или «предпринимательством». В АМА хотят иммунитет от законов, запрещающих «ограничение свободы торговли», и поэтому настаивают, что медицина является «профессией». В антимонопольном отделении хотят остановить некоторые экономические практики связанные с практикой медицины, и поэтому настаивают, что медицина является «предпринимательством». Сторонники обеих групп обвиняют друг друга в «искажении значений слов» и «неспособности понять простой английский язык». Кто прав?

Как правило, такие вопросы решаются обращениями к этимологическим словарям, чтобы найти «настоящие значения» слов «предпринимательство» и «профессия», изучением прошлых судебных решений и различных научных трудов. Решение, однако, принимается не на основании обращений к авторитетным источникам прошлого, а в зависимости от того, что хочет общество. Если общество хочет, чтобы АМА имела иммунитет от антимонопольных обвинений, оно, в конечном счёте, добьётся решения верховного суда об «определении» медицины как «профессии». Если же общество хочет обвинений в сторону АМА, оно добьётся решения в пользу определения медицины как «предпринимательства». В любом случае общество получит желаемое решение, даже если придётся ждать, пока все текущие члены верховного суда умрут, и по этому вопросу созовут новый комитет. Когда желаемое решение будет официально объявлено, люди скажут: «Истина восторжествовала». Кратко говоря, общество считает «истинными» те системы классификации, которые приводят к желаемым результатам».

Научная проверка «истины», как и социальная проверка – исключительно практическая, но «желаемые результаты» – сильно ограничены. Результаты, которые желает общество, могут быть иррациональными, суеверными, эгоистичными или гуманными, а результаты, желаемые учёными, состоят лишь в том, чтобы наши системы классификации производили результаты, которые можно прогнозировать. Классификации, как уже было отмечено, определяют наше отношение и поведение с классифицированными объектами или событиями. Когда молнию классифицировали как «свидетельство божьего гнева», не предлагалось никаких действий, кроме молитв, чтобы избежать попадания молнии в людей. Однако как только её классифицировали как «электричество», Бенджамин Франклин добился определённого контроля над ней с помощью изобретения молниеотвода. Некоторые физические расстройства раньше классифицировали как «одержимость демонами», и предполагалось, что можно было «изгнать демонов» различными заклинаниями. Результаты были неясны. Но когда эти расстройства классифицировали как «палочковые инфекции», были предложены решения, которые приводили к более предсказуемым результатам. В науке ищут только системы, которые наиболее широко можно применять с пользой. Они используются и считаются «истинными» до тех пор, пока не изобретут более полезные классификации.

 

Применения

 

1. Применений этой главы настолько много, что здесь можно привести лишь несколько.

a. Что имеет ввиду человек, который говорит: «То, что люди обычно называют зайцами, на самом деле – кролики, а то, что они называют кроликами, на самом деле – зайцы»?

b. Что происходит, когда судья выносит решение о том, что данная фирма занимается или не занимается «межштатной торговлей»? Является ли «корпорация» «лицом», или нет?

c. В чём разница между «проводником в вагоне» и «стюардессой в самолёте» (1) с точки зрения выполняемых услуг и (2) с точки зрения социального статуса? И почему эта разница существует?

d. Какие различия подразумеваются в криминологической теории, когда место, куда определяют правонарушителей называется (1) тюрьмой, (2) исправительным заведением для несовершеннолетних преступников и (3) учреждением социальной реабилитации, и какие различия возникают в таких вопросах с выбором персонала, обращение с заключёнными, план помещений, мебель и организация зданий и территорий?

e. Когда спортсмен «любитель»?

f. В чём разница между «пособием» и «социальным страхованием»?

g. Является ли Британия (март 1941 года) «демократией», или нет – и что следует из ответа на этот вопрос?

h. Нам иногда говорят, что проблемы мира – «экономические», иногда, что они – «политические», иногда, что они – «духовные». Что люди имеют ввиду под такими утверждениями?

2. В свете нашего изучения классификаций, нам стоит также обратить внимание на юмор. Вам не кажется, что по большому счёту юмор строится на изменении привычных классификаций таким образом, что вещи начинают казаться совсем другими?

 

В былые времена любил красивую и добрую,

И клятвой под венцом с ней жизнь связал:

С тех пор, так изменились её ум с физиономией,

Что я б ту клятву нынче лжесвидетельством назвал.

 РОБЕРТ ЭРЛ НЬЮДЖЕНТ

(1702–1788)

 

Может ли это быть причиной, что люди, которые видят вещи только в своих привычных классификациях, обычно считаются не остроумными, и что люди, которые «думают в одном направлении» и видят жизнь в рамках одного доминирующего интереса, обычно не располагают чувством юмора?

Внимательные читатели смогут найти много применений в науке, этике, праве, бизнесе и повседневной жизни.

 

 

11

Двустороннее ориентирование

 

Широко уважаемое искусство полемики внесло немалый вклад в естественное несовершенство языков…. Это происходит неизбежно там, где интеллект и правота человека оценивается по его навыкам дискутировать. И если такие победы вознаграждаются… не удивительно, что роль звуков ошеломляет, притягивает внимание и возвышается в человеческом уме; что бы человек ни сказал в протест или в защиту любого вопроса, победа присуждается не тем, на чьей стороне истина, а тем, за кем было последнее слово в споре.

Джон Лок

 

В таких выражениях, как: «В каждом вопросе нужно выслушать обе стороны», присутствует предположение, часто незамеченное, что у каждого вопроса в своей основе есть только две стороны. Мы часто строим рассуждения на противоположностях, когда предполагаем, что то, что не «хорошо» должно быть «плохо», а то, что не «плохо» должно быть «хорошо». Это предположение усиливается, когда мы волнуемся или злимся. К примеру, во время войны, многие люди считают, что тот, кто не «стопроцентный патриот» скорее всего – «иностранный агент». У детей проявляется такая же склонность. Например, когда им преподают английскую историю, первое, что их интересует о каком‑либо правителе – это, был ли он «хорошим королём» или «плохим королём». В популярной литературе и кино для детей всегда имеются «герои» с одной стороны, чтобы им сопереживать, и «злодеи» – с другой, чтобы их ненавидеть. Большинство рассуждений о политике основываются на противопоставлении «американизма» (что бы это ни значило) «иностранизму» (что бы ни значило и это). Эту склонность смотреть на вещи только в рамках двух значений, утвердительного и отрицательного, хорошего и плохого, горячего и холодного, любви и ненависти, можно обозначить термином – двустороннее ориентирование.