После праздника Святого Терентия

Прошло два дня. Гортен

 

Подол длинной кроваво‑красной мантии шуршал по выложенному плитами полу, а черный плащ, скрепленный на плече тремя золотыми крючками, развевался при ходьбе. Посох в виде вырезанного из дерева змея с рубинами глаз и большим гребнем стучал в такт быстрым шагам. Слуги и пажи разбегались в разные стороны, словно мыши при появлении кота, гонимые грозным взглядом из‑под низко надвинутой на лоб остроконечной бархатной шляпы. Широкие поля отбрасывали на лицо идущего мрачную тень.

Подданные короля боялись, поскольку никто из них не хотел, убереги Хранн, превратиться во что‑нибудь мерзкое: скользкую лягушку там или облезлую крысу. Некий паж покоев ее величества уверял другого, что однажды попался под горячую руку старому чародею и застыл, словно статуя в фонтане Основателей: ни пошевельнуться, ни вздохнуть. Проклятие прошло лишь тогда, когда старик свернул за угол.

Зная добродушный нрав придворного мага королевской династии Лоран, было трудно поверить в то, что он околдовывает и проклинает ни в чем не повинных слуг, но сейчас действительно было лучше не попадаться ему на пути. Лицо чародея пылало гневом, белоснежные брови грозно сошлись на переносице, морщины угрожающе углубились.

«Тук... тук...» – стучал посох по каменным плитам, и одному незадачливому пареньку‑слуге, что рискнул обернуться, прежде чем спрятаться в темном проходе, вдруг показалось, что деревянный змей повернул к нему голову, а из оскаленной пасти на миг вырвался раздвоенный язык, хищно облизнувший чешуйчатую морду.

Ходила легенда, даже не легенда – скорее слухи, что посох у мессира Архимага вовсе и не простой, а наделен своим расчетливым разумом и, кроме того, может даже говорить. И пусть никто и никогда не слышал его голоса, многие верили, что это действительно так, ведь с кем же тогда все время разговаривает великий волшебник, когда находится в полном одиночестве? О его привычке что‑то бормотать себе под нос при ходьбе было известно многим. Были, правда, и такие, кто утверждал, что, мол, Тиан просто‑напросто свихнулся на старости лет, а бормочет он без умолку из‑за того, что ему уже давно на покой пора. Дескать, самое время уже старику тихонечко усесться в башне, в каком‑нибудь мягком и удобном кресле, укрывшись от сквозняков теплым пледом, и начать писать себе книжки со слезливыми воспоминаниями о героической юности, а не делами королевства заниматься.

– Да не спеши ты так, Тиан, – задыхаясь от быстрой ходьбы, прохрипела деревяшка, состроив на резной морде выражение крайнего недовольства. – Раньше, чем положено, суд не начнется, и неважно, когда ты там появишься...

Маг не ответил и шага не замедлил. Их путь лежал по широкому коридору второго этажа Асхиитара, в конце которого был расположен зал Высокого Орденского Трибунала. Вдоль стен выстроились древние доспехи, равнодушно разглядывая проходящих по галерее из‑под пустых забрал. Каждый из этих безжизненных «рыцарей» держал в руках оружие: мечи, цепы, булавы и щиты с изображением старых гербов. В промежутках между доспехами на стенах висели мрачные гобелены, изображающие сцены сражений, изумительных красавиц и грозные лики мифических чудищ.

– Что собираешься делать? – Посох презрительно оглядывал столь приевшиеся ему за века знакомые стены.

– Я собираюсь спасти своего сына, – сжав зубы, ответил Тиан.

– Это‑то понятно, но вряд ли тебе удастся убедить этих орденцев, что Ильдиар невиновен, потому как у них, понимаешь ли, объявилась уйма свидетелей, которые...

–...которые ничего на самом деле не видели, – зло закончил Архимаг.

– Да, но ты их не убедишь. Они настроены казнить Ильдиара, и они его казнят.

– Еще одно подобное слово, и я тебя сожгу в камине, Гарн.

– А‑а‑а, я понял. – Посох ехидно оскалил клыки. – У тебя есть что‑то. Ты что‑то раздобыл? Говорил с кем‑то? Расскажи...

– Не здесь. Тайная стража продалась без остатка, и любое мое слово могут услышать.

– Тебе не кажется, Тиан, что здесь что‑то творится? – Змей обвел мордой полукруг, указывая на стены дворца. – И в самом Асхиитаре, и вообще в королевстве? Мы вернулись из нашего с тобой странствия в не слишком‑то удачное время... Главный вопрос: куда делся Каземат? Я не могу понять, что происходит, но ничего хорошего это не сулит ни Инстрельду, ни твоему сыну, ни тебе.

Маг не ответил. Как ни прискорбно это осознавать, посох был прав. Власть короля уходит, и сеньор Прево бесследно исчез в тот самый момент, когда он больше всего нужен. Мнимые преступления Ильдиара перед народом – это лишь один из множества ножей, разрезающих королевскую мантию на лоскуты. На последнем Коронном Совете было видно, что бароны, некоторые графы и даже герцоги уже едва ли не пеной исходят от ожидания. Каждый мнит себя единовластным правителем на пожалованных королем землях. Никто не желает быть верным вассалом, каждый лелеет мечты самому стать сюзереном первого ряда. Всем этим пустоголовым напыщенным лордам кажется, что корона Гортена – их рабский железный ошейник, все они уже мечтают о «свободе», пусть каждый и выстроил ее понимание для себя по‑своему... Свобода... хм... Свобода для них означает лишь смерть. Неужели они не понимают, что поодиночке Деккер их попросту проглотит, не тратя лишнего времени, чтобы даже как следует прожевать? Тщеславные глупцы... Жаждут власти? Они ее получат. Эх, преподать бы им урок. Поглядеть бы со стороны, как запылают их замки, когда нежить войдет в их дома, как начнет разрывать на куски их жен и детей, и на то, как они сами будут на это смотреть... Что ж, очень скоро, быть может, всем представится такой случай.

Но вот уже и открытые двери зала Высокого Орденского Трибунала.

– До чего же мрачное местечко... – неслышно для других пробормотал Гарн. – Никогда его не любил.

И правда, темный камень стен давил со всех сторон, навевая еще более мрачные мысли. Огоньки факелов, которые были развешаны в кольцах по стенам зала, дрожали, будто преступники перед приговором. Они не могли развеять тьму под высоким потолком. Кое‑кто поговаривал, что там, прямо под черными сводами, прячутся жуткие механизмы и цепи, дабы подвешивать подсудимых посреди зала. Вдоль стен шли два ряда зловещих колонн, выполненных в виде скрюченных мукой и ужасом людей, облаченных в лохмотья и изломанных в страшных позах. Это были самые известные убийцы и преступники, представшие перед Трибуналом за века его существования. Когда‑то их создал по велению короля Инстрельда II известный своей склонностью к искаженным страданиями формам безумный скульптор Уеллер Берон. Тогда злому монарху столь понравилось творение Берона, что он простил мастеру все прегрешения, напоследок, правда, отрубив бедолаге руки по локти, когда тот перестал быть ему нужным.

Первый ряд судейских и последующие ряды свидетельских кресел были традиционно обиты алым бархатом, чтобы скрыть, как поговаривали, следы крови, когда в древности кого‑то из неугодных членов Трибунала посредством интриг убивали прямо здесь. Даже обычная для дворцовых покоев черно‑белая шахматная кладка плит пола лишь усугубляла впечатление угрюмой обреченности.

Тиан прошел в зал, и гвардейцы с грохотом закрыли двери за его спиной – все уже были в сборе. Его величество сидел в самом центре первого ряда кресел. Он был облачен в ало‑синий бархатный камзол и парчовый алый плащ с изображением золотых лилий и львов. Голову короля венчала золотая корона, и на каждом из ее острых зубчиков плясали отсветы факелов, делая их похожими на клыки какого‑нибудь монстра, что в ярости скалится в небо. Лицо монарха застыло и не выражало ничего, словно у деревянной куклы.

«Не хватает только нитей марионетки. Как же обманчива твоя власть здесь, милый мальчик!» – печально подумал Тиан.

По обе стороны от его величества располагались места великих магистров главенствующих в королевстве орденов.

Председательствовал на Трибунале сидевший справа от короля Рамон де Трибор, гордый и тщеславный старик, магистр Таласской Розы. Руки в тонких атласных перчатках сжимали серебряный магистерский жезл, выполненный в виде кованой розы с острыми шипами и витыми листьями. Сапфирный поясок перетягивал изысканную синюю котту с отороченными мехом рукавами и воротником. Белоснежные облегающие штаны‑чулки, по слухам, были привезены ему в подарок из далекого заморского Роуэна, как и пышный бант из алого бархата, что скреплял его седые пряди. Завершали облик сапожки из тонкой, но при этом невероятно прочной кожи василиска – вещь неимоверно дорогая и до боли щегольская. Вырядился, ничего не скажешь... Весь вид магистра выражал, что он в действительности явился не на суд, а на некое представление, где собирался быть ведущим актером и при этом автором всего действа.

Подле него как на иголках сидел взволнованный сэр Винсент Акран, молодой магистр Златоокого Льва, облаченный в алую тунику со знаком своего ордена – золоченым львом на груди. Совсем еще мальчишка, полный наивности, выспренних устремлений и истовой веры в несокрушимую силу правды. Дальше следовало пустое место – кресло человека, который сейчас стоял на помосте обвиняемого в центре зала. По левую руку от короля располагались места двух последних судей: Архимага Тиана и первосвященника Хранна отца Мариуса Дирана.

В креслах второго и третьего рядов, поднимающихся полукругом в зависимости от удаления от центра зала и помоста, сидели самые почетные рыцари королевства. Судебного голоса они не имели.

Перед судьями, склонив голову долу, на широком каменном помосте стоял Ильдиар де Нот, граф Аландский и магистр ордена Священного Пламени, облаченный в длинную, стекающую на пол мантию с подолом, на несколько футов растекшимся вокруг него, и двумя белыми лилиями – по одной на каждом плече. Рыцарь, лишенный меча, не имел права глядеть в глаза благородному собранию. Слува самозащиты он также был лишен – до конца Трибунала уста его были связаны покровом молчания и говорить подсудимый мог лишь по дозволению Председателя. Единственное, что у него осталось, так это – возможность молиться, обращаясь мыслями к Хранну, покровителю воинов, и Синене, заступнице неправедно осужденных.

Вокруг обвиняемого кольцом стояли охранники – агенты тайной стражи, облаченные в парадные доспехи и белые плащи с гербом их отряда: алыми лилией и мечом. На их лицах привычные маски сейчас были заменены парадными шлемами с глухими забралами и длинными красными плюмажами, чтобы окружающие все равно не могли их узнать. Инкогнито – главное правило этих людей. Никто не должен догадываться, что ты работаешь в тайной страже: ни родственники, ни друзья, ни даже король. Никто. Шпионы и непревзойденные воины, лазутчики, агенты, убийцы, служащие трону. Раньше ими командовал сеньор Прево, Бриар Каземат, но неизвестно, чьи приказы выполняют они сейчас, когда Прево исчез. Формально в отсутствие Черного Пса всем руководит Тимос Блант, человек, хоть и преданный трону, но недалекий в политических вопросах и не обладающий широтой ума, а между тем истинная иерархия тайной стражи всегда была тайной для непосвященных...

Граф де Нот легонько повернул голову на звук шагов и краем глаза увидел старого друга, Тиана. По лицу магистра пробежала мимолетная надежда, после чего он вновь опустил глаза в каменный пол, не сулящий ему ничего хорошего.

Рыцари поприветствовали Архимага, и он занял свое место в первом ряду, среди судей.

Слово взял Председатель, начав речь величественным, грозным тоном:

– Именем Ронстрада и с позволения его величества объявляю суд над рыцарем и паладином королевства Ильдиаром де Нотом, графом Аландским и магистром ордена Священного Пламени, открытым. Сей... – тут де Трибор многозначительно запнулся, – «рыцарь» обвиняется в убийстве девятерых человек, среди которых пятеро безвинных детей! Наказание за подобное преступление одно: смертная казнь через повешение.

Граф де Нот нарушил правило – поднял пораженный и полный ярости взгляд. Повешение? Как собаку? Как головореза, проходимца с большой дороги?

– Для дачи показаний по делу вызываются свидетели, добропорядочные горожане: Джон Уир, молочник, проживающий на аллее Ганновер, номер семнадцать, что в Старом городе, и Конор Льюис, помощник башмачника, проживающий на аллее Ганновер, девятнадцать, что в Старом городе.

Через узкую, как сведенная судорогой глотка, боковую дверь агенты тайной стражи тут же ввели в зал двух простых горожан, которые, представ пред подобным величественным собранием в столь мрачном помещении, тряслись, словно листья на ветру. Было похоже, что короля они раньше видели лишь издали, из задних рядов толпы, да еще на монетах, медных или серебряных тенриях.

– Господа свидетели, – начал де Трибор, когда оные «свидетели» встали на положенное им место, у высокой конторки, больше напоминающей плаху, на которой лежала толстая книга Заповедей Хранна, – вы клянетесь, воззвав к ликам Синены, богини справедливости, и Хранна, покровителя нашего славного Ронстрада, говорить лишь правду и ничего, кроме правды?

– Э‑э‑э... Д‑да... э‑э‑э... ваша светлость, – запинаясь на каждом слоге, просипели горожане.

– То есть клянусь, ваша светлость и ваше величество, – посчитал нужным добавить обращение к королю молодой помощник башмачника.

– Значит, начнем допрос, – при слове «допрос» добропорядочные горожане затряслись еще больше, – по сему делу. Господа, скажите нам, знаете ли вы этого человека? – Сэр Рамон указал на обвиняемого.

– Да кто ж его не знает‑то... Это же сам пресветлый, храни его Синена, граф, сэр Ильдиар, герой королевства. Примите наше уважение, милорд, мы свято чтим ваши деяния...

Граф де Нот улыбнулся уголками губ. Сэру Рамону, напротив, слова простолюдина не слишком пришлись по душе. Его пальцы в тонких перчатках, увитые перстнями поверх ткани, крепко сжались на вершине жезла – серебряном бутоне розы.

– Извольте отвечать «да» или «нет», – грозно велел Председатель.

– Да, ваша светлость.

– Что вы можете о нем рассказать касательно дела?

– Ну... – молочник запнулся. – Сэра Ильдиара я видал в ночь злодеяния... возле того дома как раз. Я еще супруженьке моей показал в окно: смотри, говорю, а часом не рыцарь наш, защитник родимый? Она вытаращилась, что тролль, пригляделась‑присмотрелась, говорит, мол, да, он, как ни есть.

Де Трибор поморщился от грубой речи простолюдина, но продолжил допрос:

– Что делал сей обвиняемый возле дома на Ганновер, восемнадцать, что в Старом городе, когда вы его видели? – И этикет еще требует называть этих мерзавцев господами! Высечь надо господ таких, чтобы речь правильную учили, или языки поотрезаóть – королевство бы все равно ничего не потеряло...

– Знамо дело, ваша светлость, мы же ж ужо все рассказывали страже. Топтался граф Ильдиар, уж простите, милорд, на пороге, да в окна заглядывал... а после мы выглянули, так ни рыцаря, вообще никого, лишь ветрюга зверский, а дом весь светится... горит изнутри. Под рассвет полностью сгорел, как ни тушили, уж поверьте, ваша светлость...

– Вам есть, что добавить? – Рамон де Трибор покосился на помощника башмачника, но тот отчаянно замотал головой. – Благодарю, господа, вы свободны. – Председатель услышал все, что хотел.

В общем, подобных свидетельств было еще около полутора десятка. И чего это добропорядочным горожанам не спится‑то по ночам? Все высматривают паладинов под окнами...

Король все мрачнел, а Тиан, наоборот, становился все веселее и веселее, а может, это посох ему какие‑то шутки старинные нашептывал? Кто знает...

Принесли и главное (и, как казалось Председателю, неоспоримое) доказательство – почерневший от копоти кинжал Ильдиара, найденный на пепелище.

Вскоре обвинение закончило, и пришла очередь защиты.

Поднялся (хотя, по правилам Трибунала, имел право говорить с места) сэр Винсент Акран, верховный магистр ордена Златоокого Льва и второй судья.

– Господа Высокий Орденский Трибунал, ваше величество, позвольте мне выступить с защитным словом. Зная обвиняемого довольно хорошо (не раз проливали кровь вместе, в те времена, когда я был еще простым рыцарем, а затем уж и командором), с полной уверенностью могу вам сказать, что сэр Ильдиар де Нот ни в коем случае не виновен. – Раздались с одной стороны негодующие вздохи, с другой – одобрительное хмыканье – выражать в голос свое недовольство или согласие здесь не разрешалось. – И просто потому, что твердость характера, безграничная вера в Хранна и Вечных, преданность своему народу, делу и паладинскому Кодексу не позволили бы великому магистру Священного Пламени совершить подобный поступок. Да еще и по такой причине! – негодующе воскликнул молодой магистр. – Из желания мести беспомощному и давно отошедшему от дел человеку из‑за каких‑то слухов. Да это же просто смешно, господа Высокие Судьи! Ваше величество, прошу обратить внимание, что я верю в абсолютную невиновность сэра Ильдиара де Нота.

Магистр закончил и сел на свое место.

– Милорд Акран, – вновь взял слово де Трибор; у него речь его собрата‑судьи вызвала лишь ехидную ухмылку, – мы выслушали ваше выступление. Но позвольте сказать старику: вы еще очень молоды, чтобы поверить в то, что за добропорядочной внешностью, мнимой славой и безрассудством в бою (чем якобы славится обвиняемый) может скрываться злобная, алчная и безжалостная душа, но я, – магистр Розы по‑отечески взглянул на магистра Льва, – за свою жизнь видел подобного предостаточно, к моему глубокому сожалению. Порой блеск золота, страсть к роковой женщине, жажда власти, зависть заставляют творить безумства. Или, например, хотя бы одно брошенное кем‑нибудь слово у другого может встать, как кость в горле, а чья‑то чересчур затянувшаяся жизнь мешать настолько... Э‑э‑э... Что ж... Достаточно о причинах, побуждающих людей творить мерзости. Давайте уже, господа судьи, если с защитой покончено, и с позволения его величества, выносить приговор. Я могу...

– Нет, не можете, – со своего места поднялся Тиан. Гордо постукивая посохом при каждом шаге, он прошествовал к графу де Ноту и встал перед ним. – Не можете, – повторил волшебник. – За неимением прямых доказательств, касательных сего обвиняемого.

– Как же? – пораженный старик де Трибор даже с кресла своего приподнялся. – Мессир Архимаг, или вы не слышали свидетелей и не видели доказательств?

– Свидетели, милорд, ничего толком не видели. Мы можем вызвать их еще раз, и никто из них, я уверен, не поклянется на Святом Писании, что своими глазами видел, как сей паладин входил либо выходил из дома по улице Ганновер, восемнадцать, что в Старом городе. Свидетельства о топтании на пороге и заглядывании в окна ничего не доказывают.

– Он был там! – Де Трибор дернул своей серебряной розой, точно сделал выпад в сторону помоста. – Его видело не менее дюжины людей! Или вы будете с этим спорить, обвиняемый?! Что вам там потребовалось? Обвиняемый, отвечайте суду!

– Господа Высокие Судьи, я действительно был возле того дома, как утверждают свидетели, – хмуро ответил Ильдиар де Нот. – Люди говорят правду. У меня было важное дело, подробностей которого я не вправе раскрывать, ибо они касаются некоей особы, и выдать их означало бы бросить тень на ее честь. Когда я завершил дела, то случайно остановился у этого самого дома. Посмотрел: в верхних окнах кружили тени в ярких отблесках свечей. Звучала шарманка, вроде бы пели и еще, я подумал, танцевали... Постоял там немного, после чего пошел в свою прецепторию, где и встретил рассвет.

Ильдиар закончил речь, бросив мимолетный взгляд на короля. Тот сидел, словно его здесь вообще не было – не шевелился и, казалось, даже не дышал, наполняясь яростью, – он прекрасно знал, что весь этот суд – не что иное, как обыкновенный фарс, с целью показать ему лично, что королевская власть ограничена и вот она – ее тонкая грань.

– И вы хотите, мессир Архимаг, чтобы мы поверили в эту откровенную ложь? – ткнул в сторону обвиняемого жезлом сэр де Трибор. – Ильдиар де Нот, ваша нелепая попытка оправдаться выглядит просто жалкой. Взгляните, братья, вот истинный пример падения некогда благородного человека. Он выдумывает всяческие небылицы вместо того, чтобы смириться и с достоинством ответить на обвинения!

Почти все рыцари поднялись, поддерживая великого магистра Синей Розы, уголки рта которого едва заметно подрагивали – старый мерзавец плохо умел скрывать свои чувства, особенно тогда, когда находился в шаге от столь желанной, почти осязаемой власти. Ведь было известно, что стоящий у трона рыцарь, «шепчущий» королю, самая влиятельная личность в Ронстраде, и именно от его хорошего расположения духа и благосклонности зачастую зависит, жить тебе или умереть.

– Молчать всем! – Со своего кресла поднялся король.

Рыцари мгновенно затихли, даже сэр Рамон напустил на себя испуганный вид.

– Наше королевское величество не позволит нарушать установленный порядок даже таким благородным воинам и защитникам веры, как вы. Мы спешим напомнить вам, сэры, что это не суд общины и вы не принимаете участия в вынесении приговора. Опомнитесь и замолчите! Здесь и сейчас, в этом зале, приговаривается один из вашего числа, один из благородных рыцарских рядов, более того – из первого! Сэры, мы приказываем вам сесть и замолчать!

Все знали это выражение королевского лица. Бледность кожи, делавшая его похожим на призрак, выдавала едва сдерживаемую ярость. Тонкие губы были поджаты, а глаза в полутьме зала казались смолянисто‑черными, будто сам Деккер Гордем, а вовсе не король Ронстрада взирал сейчас на высокое собрание. Рука в ало‑синей бархатной перчатке лежала на эфесе Меча Лоранов – верный признак того, что его величество сейчас способен утратить хладнокровие и поддаться гневу. Что бы ни говорили об Инстрельде V из королевского дома Ронстрада, были мгновения, когда в его поведении, деяниях и решениях проглядывали до поры дремавшие глубоко внутри родовые черты. И тогда самый добросердечный король из когда‑либо сидевших на троне Ронстрада становился похож на своего злобного предка, тирана Инстрельда II. Его фигура враз наливалась некоей грубостью, движения становились скованными, а лицо превращалось в вырезанную из камня маску.

И пусть его слово здесь, под сводом этого зала, согласно кодексу, было лишь голосом одного из судей, четвертого после магистров, собравшиеся внимали ему, боясь навлечь на себя гнев мстительного монарха.

– Все мы услышали и свидетельства очевидцев, которые, по мнению мессира Архимага, ничего не видели, и защитную речь лорда Акрана. – Король кивнул великому магистру Льва.

Тот поднялся и отвесил поклон монарху. Сэр Рамон с огромным трудом сдержал ехидную гримасу.

– По всему выходит, что из всех свидетелей никто не может сказать, что видел посещение того дома сэром де Нотом. Мы о чем‑то забыли, лорд де Трибор?

– Кинжал, – услужливо подсказал великий магистр Розы.

– Ах да, но его ведь могли и выкрасть, после чего подбросить.

– Сир, могу я сказать еще кое‑что? – Старик Архимаг склонил голову перед королем.

– Вы можете, мессир.

– Итак, господа Высокие Судьи, позвольте донести до высочайшего слуха Трибунала, что я исследовал пламя, спалившее дом на Ганновер, восемнадцать, что в Старом городе, – волшебник выдержал длительную паузу. – И этот огонь ни в коем случае нельзя причислять к святому белому огню, которым владеет сей обвиняемый...

– Он мог поджечь дом и факелом! – в пылу воскликнул Рамон де Трибор – интриган чувствовал, что его игра ускользает, словно опавший древесный лист на ветру. Но так просто добычу, попавшую в его цепкие руки, он выпускать не собирался.

– И все же исследования показали там останки именно магического пламени. Так что, полагаю, вам, милорд де Трибор, следует искать мага Школы Заклинателей Огня.

– Не вам судить, мессир, что следует делать мне! А кстати, вы ведь тоже маг огня, если... хм... не ошибаюсь... Откуда я могу знать...

– Всю ночь я провел в компании Хитара Ливня и магов Первого Кольца. Мы изучали новый магический арте...

– Это не доказательство! Вы все там подельники! – Магистр Розы, казалось, утратил разум.

Тиан же в ярости громко стукнул посохом о плиты зала (Гарн неслышно для других сказал: «Ай»), вокруг резного дерева зазмеились огненные нити. На каменных стенах и высоком потолке заплясали желтые отблески.

– Обвинять меня! – Лицо старика‑волшебника исказилось, побагровело, а глаза сузились до щелочек. – Твой дед еще не родился, когда я уже одерживал победы над Империей, самодовольный глупец! И теперь ты смеешь обвинять здесь меня?!

– Мессир Архимаг, мы требуем! – Король снова призывал к порядку, но уже старого мага, который тут же успокоился; веселый блеск в его глазах говорил о том, что эта вспышка гнева была полностью контролируемой и ее требовал какой‑то его план. – Вы же, лорд де Трибор, никого не можете обвинять без доказательств.

– И вам надлежит незамедлительно отпустить великого магистра Ильдиара де Нота из‑под стражи, милорд де Трибор, если я верно понял ситуацию, – заявил сэр Акран.

– Отпустить? Это почему же еще? Доказательства, возможно, косвенные, но все же неоспоримо указывают на подсудимого. Допустим, вы пока что отсрочили вынесение приговора, но отпускать его Высокий Суд не вправе.

Тиан хотел что‑то сказать, но его перебил голос, дотоле не звучавший сегодня на этом суде:

– Позвольте мне озарить сии своды справедливости словом, сын мой в вере, милорд де Трибор. – Святой отец Мариус Диран поднялся на ноги, отчего его белоснежная ряса с золотыми знаками Хранна заструилась, словно вода в ажурном фонтане. – Хранну Всеблагому было угодно, чтобы все мы выслушали и пламенную речь обвинения, и не менее убежденную в своей правоте защиту. Нелегко быть дланью, что обрекает, но я готов возложить на себя сию ношу. Полагаю, как заведено издревле, слово Первосвященника на этом суде равнозначно слову Председателя: яко же первый равен последнему, так и Первый из судий равен Шестому. Итак, я беру Хранна, Отца нашего, в свидетели, что паладин Ильдиар де Нот всегда, повторяю, всегда стоял на страже закона и правды в королевстве и за его пределами! Неотступно чтил Хранна и Вечных, строжайше выполнял обеты, соблюдал посты, помогал пилигримам и жертвовал злато на церковные нужды. Нарушив здесь обет, связывающий мои уста, но ради лишь спасения невинной жизни, я скажу, что исповедь сына Храннова чиста, а так как никто не может омрачать тайну признания в храме Божьем ложью, то я заявляю, что он никак не мог совершить подлое смертоубийство! На себя же за разглашение святой беседы я, именем Хранна и церкви, накладываю епитимью на тридцать и три дня. – Первосвященник встал на колени и перечеркнул косым крестом сердце. После этого в молчании и смирении поднялся на ноги и вновь занял свое место в первом ряду судей[2].

– Что же вы мне предлагаете, отче? – зло покосился на служителя Хранна сэр Рамон – тот разрушил весь его план, как Бансротов карточный домик: никто уже в этом зале не сомневался в невиновности Ильдиара де Нота, поскольку были раскрыты тайны его исповеди.

Отец Мариус – епитимью на себя наложил, мерзавец хитрый! – был прав: солгать на святом признании невозможно, но сэр Рамон де Трибор, Председатель Высокого Орденского Трибунала, и так знал, что обвиняемый невиновен. Еще бы ему не знать, когда он был прекрасно осведомлен и о подробностях самого убийства, и о тех, кто на самом деле его совершил.

Но лицо священника не выражало радости. Он заговорил, и будто бы тень наползла на его лоб:

– Я не могу отрицать того, что, к сожалению, слава великого магистра Священного Пламени необратимо запятнана и что народ, уверенный в его виновности, так просто ничего не оставит. Простонародью присущи волнения, и я уже слышал в городе, среди верных прихожан, немало нелестных слов в отношении монаршей власти. Все вы, сыны Хранновы, здесь присутствующие, убедились в невиновности графа Аландского, но я не в силах признать всенародно нарушения церковного канона наивысшим чином в Доме Хранна. Первосвященник не может объявить о нарушении таинства исповеди с балкона храма Хранна Победоносного. Поэтому я бы предложил сэру де Ноту какое‑то время переждать, пока волнения улягутся, память людей пообточится и засалится новыми слухами, сплетнями и событиями...

– Я понял вас, отче. – Великий магистр Розы улыбнулся. – Вы вновь доказали свою мудрость и способность находить тонкое решение в сложной ситуации. Да, это подходит для нас как нельзя лучше. – Сэр Рамон уже было поднял свой жезл в виде серебряной розы для вынесения приговора. – Изгнание из Ронстрада...

– Нет‑нет, милорд, – поспешил исправить Тиан, – святой отец не хотел предложить изгнание, лишь посольство. Насколько я знаю, сейчас в Гортене с товарами гостит восточный купец Сахид Альири‑и‑как‑то‑там, у них очень длинные имена, которые чрезвычайно тяжело запомнить. Так вот, королевству как раз нужен посол на восток, в пустынный султанат Ан‑Хар с дипломатической нотой к тамошнему владетелю. Все мы помним ту не последнюю роль, что сыграл сэр Ильдиар в заключении договора с Тингом Ахана, и посему магистр де Нот идеально подходит для того, чтобы послужить королевству в ведении переговоров. Когда же союзнический договор с султаном Ахмедом‑Ан‑Джаркином будет подписан, граф Аландский сможет беспрепятственно вернуться в королевство, не опасаясь за свою жизнь и свободу.

– Смею прервать ваши речи, мессир Архимаг, – прошипел де Трибор. Сейчас он походил на змея, загнанного в угол своей норы факелами. – Посольство. Пустыня. Ан‑Хар. Все это хорошо, но, надеюсь, вы не будете спорить с тем, чтобы отнять у обвиняемого звание военного министра Ронстрада и заставить его принудительно отречься от магистерского плаща ордена Священного Пламени? В противном случае, боюсь, трудно будет объяснить простому народу всю тонкость сложившейся ситуации...

– Но это же наказание невиновного! – возразил отец Мариус. – Не слишком ли жестоки меры?

– Нет, святой отец, что вы. – Старик де Трибор позволил себе едкую ухмылочку – он все‑таки одержал небольшую победу. – Вы ведь сами только что нам сказали, что чернь уже шепчется о мятеже, посему... Обвиняемый, ваше слово.

– Господа Высокие Судьи, я полагаю, у меня нет иного выхода, кроме как принять условия Высокого Орденского Трибунала, – смиренно сказал Ильдиар, не отрывая взгляда от рубиновых глаз посоха Тиана. Те странно мерцали, будто пытаясь ему что‑то сказать, от чего‑то предостеречь.

– Последнее слово за вами, сир.

Инстрельд V Лоран, король Ронстрада, посмотрел в глаза своего друга и, увидев там немое согласие с грядущей судьбой, сказал:

– Поддерживаю.

– Итак, Высокий Орденский Трибунал от седьмого сентября шестьсот пятьдесят второго года от основания Гортена объявляется закрытым. Сэр Ильдиар де Нот, с вас снимаются все обвинения, и вы будете тотчас же освобождены из‑под стражи. Вам также вернут ваш меч. В течение суток вы должны покинуть Гортен. В течение седмицы – пределы Ронстрада. – Было видно, что Рамон де Трибор многое бы отдал, чтобы сказать совершенно иные слова.

 

* * *

 

– Вас ожидают, – отчеканил великан‑гвардеец и пропустил гостя из пустынных краев во дворец.

Ступившим под своды древнего Асхиитара оказался высокий широкоплечий человек, облаченный в одежды необычного кроя: длиннополый алый халат, расшитый золотой нитью, и широкие белые штаны, заправленные в сапожки с подкрученными кверху острыми носами. У него была очень смуглая кожа и резко контрастирующие с ней короткие белые, словно полированная кость, волосы – отличительный признак Людей‑из‑Песков, как их прозывают ронстрадцы.

Двое стражников вели восточного купца на второй этаж. Глядя им в спину, Пустынник презрительно думал о том, что эти невежественные ишаки и неповоротливые северные свиньи, обыскивая его, даже не удосужились найти все спрятанное им оружие, прежде чем впустить во дворец, место, где обитает их король. В Ан‑Харе их бы за подобную оплошность уже сварили заживо в котле с маслом, а в Эгине – швырнули к тиграм! Но кто он такой, чтобы поучать местных? Как говорит восточная поговорка: «Пусть на своей шее ощущают последствия ошибок, а потом сожалеют, ведь только обезглавленный труп всех умнее».

Гость шагал легко и в то же время настороженно, словно кошка, наступая на пышный алый ковер кончиками обуви, будто проверяя его на прочность. От его цепкого, как коготь, взгляда ничего не ускользало. Коридор был ярко освещен масляными лампами, камень стен закрывали гобелены. Большинство полотен изо всех сил стремились поразить воображение гостя сценами из легендарных Войн Титанов и другими знаменательными событиями, связанными с божественным вмешательством в обыденную жизнь простых смертных – впрочем, тщетно, – Пустынник не чтил чужих богов и не испытывал к этим напыщенным и горделивым образам ничего, кроме презрения. Кое‑где высились тонко отделанные старинные доспехи, а к полу водопадами стекали алые портьеры с золотыми шнурами. Гость не мог не скривиться – все это показное богатство и вычурная роскошь ни в какое сравнение не шли с истинным великолепием дворца султана Ан‑Хара. От холода здешних стен не спасли бы и тысячи гобеленов, а от озноба в ногах – даже самые толстые ковры. Эти жалкие гравюры и барельефы ни за что не могли спорить с тончайшими арабесками и резным мрамором, здешние златотканые алые дорожки скорее походили на кошму из верблюжьей шерсти, а чадящие, как ноздри ифрита, масляные лампы уж точно должны были стыдливо расплавиться, узри они все великолепие и блеск гравированных письменами айверидиш[3] лампад. А бесподобные сады у дворца султана, где растут сотни прекрасных сортов самого чарующего на всем свете цветка – благоухающей гюль, что значит «Бархатная тайна в темноте»! Да неужто этим невежественным и темным людям когда‑нибудь суждено понять всю тонкость непередаваемого аромата и величественность красоты? Нет. Они даже называют «гюль» этим грубым и резким словом – «роза», они взяли его символом для своего бога‑убийцы: любовь и страсть заместили кровью и смертью...

Стражники остановились подле невысокой двери со знаком Хранна – клинком меча, произрастающим из стебля розы, – и постучали.

Дверь незамедлительно открылась, и на пороге появился высокий мужчина средних лет, облаченный в белоснежную рясу, расшитую золотой вязью узоров. У него было довольно приятное округлое лицо, а глубокие, четко очерченные глаза светились отеческой заботой и пониманием. Пустынника посетило назойливое ощущение, будто с каждой новой секундой этот человек все глубже проникает в его душу, с поразительной легкостью раскрывая все ее сложности и перипетии. Печальная сочувственная улыбка, казалось, даже слегка грела, выдавая в нем невероятное умение принять и простить всю ту злобу, что скопилась в неспокойном человеческом сердце не за один день.

«Именно таким и должен быть истинный Первосвященник», – подумал Сахид Альири Рашид Махар, восточный житель.

– Проходи, сын мой, добро пожаловать, – мягко, точно погладив взъерошенного котенка по шерсти, сказал церковник и отошел, уступая дорогу своему гостю.

После того как Сахид Альири вошел, святой отец благословил стражников, осенив их знаком Хранна – двумя пальцами прочертив в воздухе косой крест, – и закрыл дверь.

Обстановку в комнате Первосвященника нельзя было назвать аскетичной и строгой. Небольшая кровать, обитая белым бархатом, с пологом из тончайшей полупрозрачной ткани, похожей на ту, в которую облачаются султанские танцовщицы в Ан‑Харе, отнюдь не располагала к безжалостному самоистязанию плоти, что проповедовали церковники Вечных. Кресла, целиком вырезанные из драгоценной кости огромных животных, были привезены сюда из очень далеких краев, должно быть, из самой Империи Сиены или еще откуда‑то. Одно из них и пододвинул своему гостю его преосвященство.

– Присаживайтесь, уважаемый Сахид, вы ведь не будете против, если я осмелюсь н<