Переходами, с острыми коньками крыш. Аляповатым, нелепым пятном было

Вписано это сооружение в раздольный русский пейзаж у самого озера,

заросшего осокой. А пейзаж был хорош! К воде, в тихую пору

Стеклянно-гладкой, сбегал изящной и беспокойной стайкой молодой

Осинник, трепеща листьями. То там, то тут белели в  пенистой зелени

Стволы берез. Синеватое кольцо старого бора окаймляло озеро широким

Зубчатым кругом. И все это повторялось в опрокинутом виде в водном

Зеркале, растворяясь в прохладной голубизне тихой прозрачной влаги.

Многие из знаменитых художников подолгу живали у здешнего хозяина,

Славившегося на всю Русь отменным хлебосольством, и этот раздольный

Пейзаж, и в целом и отдельными своими уголками, был навеки запечатлен

На многих полотнах как образец могучей и скромной красоты

Великорусской природы.

Вот в этом-то дворце и помещался санаторий Военно-Воздушных Сил

РККА. В мирное время летчики живали здесь с женами, порой и целыми

Семьями. В дни войны их направляли сюда долечиваться после госпиталей.

Алексей пришел к санаторию не по широкой асфальтовой, обсаженной

Березами кружной дороге, а по тропе, проторенной прямо от станции

Через лес к озеру. Он зашел, так сказать, с тыла, и, никем не

Замеченный, затерялся в большой и шумной толпе, окружившей два  битком

Набитых автобуса, что стояли у парадного подъезда.

Из разговоров, из реплик, из напутственных выкриков и пожеланий

Алексей уловил, что провожают летчиков, направляющихся из санатория

Прямо на фронт. Отъезжающие были веселы, возбуждены, как будто ехали

Они не туда, где за каждым облачком стерегла их смерть, а в родные

Мирные гарнизоны; на лицах провожавших отражались нетерпение, грусть.

Алексей понимал это. С начала нового гигантского сражения,

Разыгравшегося на юге, он сам испытывал эту необоримую тягу. Она

Развивалась по мере того, как на фронте нарастали события и

Усложнялась обстановка. Когда же в военных кругах, правда, еще пока

тихо и осторожно, стало произноситься слово "Сталинград", эта тяга

Переросла в щемящую тоску, и вынужденное госпитальное безделье стало

Невыносимым.

Из окон щеголеватых машин выглядывали загорелые возбужденные лица.

Невысокий лысоватый армянин в полосатой пижаме, хромой, один из тех

Общепризнанных остроумцев и добровольных комиков, какие обязательно

Попадаются в каждой партии отдыхающих, ковыляя, суетился около

автобусов и, размахивая палкой, напутствовал кого-то из отъезжающих:

- Эй, кланяйтесь там в воздухе фрицам! Федя! Расквитайся с ними за

то, что они тебе курс лунных ванн не дали закончить. Федя, Федя! Ты им

Там в воздухе докажи, что непорядочно с их стороны мешать советским

Асам принимать лунные ванны.

Федя, загорелый парень с круглой головой, с большим шрамом,

Пересекавшим высокий лоб, высовывался из окна и кричал, что пусть

Лунный комитет санатория будет покоен.

В толпе и автобусах грохнул смех, под смех этот машины тронулись и

Медленно поплыли к воротам.

- Ни пуха ни пера! Счастливого пути! - слышалось из толпы.

- Федя, Федя! Присылай скорее номер полевой почты! Зиночка вернет

тебе твое сердце заказным пакетом...

Автобусы скрылись за поворотом аллеи. Осела позлащенная закатом

Пыль. Отдыхающие в халатах, в полосатых пижамах медленно разбрелись по

Парку. Мересьев вошел в вестибюль санатория, где на вешалках висели

Фуражки с голубыми околышами, а на полу лежали по углам кегли,

Волейбольные мячи, крокетные молотки и теннисные ракетки. До

Канцелярии довел его давешний хромой. При ближайшем рассмотрении у

Него оказалось серьезное, умное лицо с большими красивыми грустными

Глазами. По пути он шутливо отрекомендовался председателем санаторного

Лункома и заявил, что лунные ванны, как доказала медицина, - лучшее

Средство для лечения любого ранения, что стихии и неорганизованности в

Этом деле он не допускает и сам выписывает наряды на вечерние

Прогулки. Шутил он как-то автоматически. Глаза у него при этом

Сохраняли все то же серьезное выражение и зорко, с любопытством

Изучали собеседника.

В канцелярии Мересьева встретила девушка в белом халате, такая

Рыжая, что казалось, будто голова у нее охвачена буйным пламенем.

- Мересьев? - строго спросила она, откладывая книжку, которую