Эти письма, которых она ждала теперь с таким нетерпением.

Так, не видя друг друга, объяснились они в любви. После этого с

Гвоздевым стало твориться что-то странное. Письма его стали нервными,

Мятущимися, полными недомолвок. Потом, собравшись с духом, он написал

Ей, что это нехорошо, что они объяснились, не видя друг друга, что

Она, вероятно, не представляет себе, как сильно ожог обезобразил его,

Что он вовсе не похож на ту старую фотографию, которую послал ей. Он

Не хочет ее обманывать и просит прекратить писать о чувствах, пока она

Не увидит своими глазами, с кем имеет дело.

Девушка сначала возмутилась, потом испугалась. Вынула из кармана

Карточку. На нее смотрело тонкое юношеское лицо с упрямыми скулами,

красивым прямым носом, с маленькими усиками и изящными губами. "А

теперь? Какой-то ты теперь, милый ты мой, несчастный?" - шептала она,

Глядя на карточку. Как медик, она знала, что ожоги плохо рубцуются и

Оставляют глубокие, незаживающие следы. Ей почему-то на миг

Представился муляж головы человека после волчанки, который она видела

В анатомическом музее. Точно вспаханное синими бороздами и буграми

Лицо с неровными, изъеденными губами, с клочками бровей и красными

Веками без ресниц. А что, если он такой? Девушка ужаснулась, даже

побледнела, но тут же мысленно накричала на себя... Ну и что, если

Так? Он дрался с врагами на горящем танке, он защищал ее свободу, ее

Право учиться, ее честь и жизнь. Он - герой, он столько раз рисковал

На войне и рвется обратно, чтобы снова драться и снова рисковать

Жизнью. А она? Что она сделала для войны? Рыла окопы, дежурила на

Крыше, работает теперь в эвакогоспитале? Разве это можно сравнить с

тем, что сделал он?! "Я сама недостойна его за одни эти сомнения!" -

Кричала она на себя, невольно отгоняя страшное видение изуродованного

Шрамами лица.

Она написала ему письмо, самое нежное и самое большое за всю их

Переписку. Об этих ее колебаниях Гвоздев, понятно, ничего не узнал.

Получив в ответ на свои тревоги хорошее письмо, он долго читал и

Перечитывал его, поведал о нем даже Стручкову, на что тот,

благосклонно выслушав, ответил:

- Не дрейфь, танкист: "нам с лица не воду пить, и с корявой можно

жить", это, брат, когда сказано? То-то. А ныне, брат, и вовсе - нынче

Мужчина в большом дефиците.

Откровение это, понятно, не успокоило Гвоздева. Приближался срок

Его выписки, он все чаще гляделся в зеркало, то рассматривая себя

Издали, так сказать, беглым, поверхностным взглядом, то приближая свое

Изуродованное лицо к самому стеклу, и часами разглаживал язвины и

Шрамы.

По его просьбе Клавдия Михайловна купила ему пудры и крема. Он

Сразу же убедился, что изъяны его никакой косметикой не скроешь.

Однако ночью, когда все спали, он потихоньку ходил в  уборную и там

Подолгу массировал багровые рубцы, засыпал их пудрой и снова

Массировал, а потом с надеждой смотрел в зеркало. Издали он выглядел

Хоть куда - крепкий, широкоплечий, с узким тазом, на прямых поджарых

ногах. Но вблизи! Красные шрамы на щеках и подбородке, рубчатая,

Стянутая кожа приводили его в отчаяние. Он со страхом думал: а как-то

Взглянет она? Вдруг ужаснется, вдруг поглядит на него, повернется и

Уйдет, пожав плечами. Или, что было бы хуже всего, побеседует с ним из

Вежливости часок-другой, а потом скажет что-нибудь такое официальное,

Холодное - и до свиданья. Гвоздев волновался, бледнел от обиды, как

Будто все это уже совершилось.

Тогда он выхватывал из кармана халата фотографическую карточку и

Испытующе смотрел на полную девушку с высоким лбом, с мягкими

Негустыми и пышными волосами, зачесанными назад, с толстеньким

Вздернутым, истинно русским носиком и нежными, детскими губами. На

Верхней губе темнело едва заметное родимое пятнышко. Немного выпуклые,

Должно быть, серые или голубые глаза смотрели на него с этого

Нехитрого и милого лица открыто и честно.

"Какая же ты есть? Ну, скажи: не испугаешься, не убежишь? Хватит у

тебя сердца не заметить моего безобразия?" - точно спрашивал он ее,

Испытующе смотря на карточку.

Тем временем мимо него вдоль коридора, постукивая костылями и

Поскрипывая протезами, взад-вперед размеренно, неутомимо двигался

Старший лейтенант Мересьев. Прошел раз, прошел два, десять,

Пятнадцать, двадцать раз. Он бродил - по какой-то своей программе -