Посвящается светлой памяти друга моих родителей,

Лётчика, участника Великой Отечественной войны

Степана Яковлевича Фонякина

– Нно! – рванул вожжи Фёдор. – Рыжка-голышка, едить твою нале­во! Нно! У-у, лодырь!

«Рыжка-голышка», задрав голо­ву, сильней замелькал копытами. Его тугие бока, перекатисто дерга­ясь, лоснились на солнце.

– Вон моя богадельня! – кивнул Фёдор на посеревший полуразва­лившийся сарай, натягивая кепку на голый лоб.

Они съехали с дороги и уже заск­рипели по полю, заросшему лебе­дой и репейником. Рыжка на ходу ухватил губами стебель лебеды.

– Совсем оголодал, едить твою налево! – пошутил плотник.

Они подъехали к сараю. Фёдор, тпрукнув, соскочил с телеги и заб­росил вожжи на спину Рыжке. Крепкие, будто литые под налипшей от пота рубахой плечи плотника говорили о силе и уверенности. Он, не торопясь, открыл массивный замок, и они с Женькой зашли в са­рай. В нём штабелями громозди­лись овечьи шкуры и горкло-влаж­но пахло свежими опилками.

– Женя, ты вот чо, подбери-ка пока вот таких досОчек штук пяток, – и Фёдор вытянул одну небольшой толщины из кучи сваленных.

Пока Женька искал и выдергивал нужные доски. Фёдор включил пилу и уже резал на ней.

– Женя! Подмоги робить! – зак­ричал он сквозь вой пилы. – Держи один конец и тихонько тяни на себя! Только руки поосторожней, не суй, куда не след!..

Женька даже не думал, что так быстро можно нарезать рейки. Вык­лючив пилу, они сели передохнуть.

– Женя, так ты, сынок, кем робишь-то у себя в городе? – спросил плотник.

– МэНээС, младшим научным сотрудником в НИИ, – отозвался Женька, сняв очки и смотря на свет запылён­ные их стёкла.

– А-а, понятно! – протянул Фё­дор – В том году тоже здесь двое научных со мной плотничали, так один без пальцев уехал.

– Как так?! – испуганно спросил Женька.

– А вот так! Я им говорю: «Вы там поосторожней – с пилой-то!» А один, Николаем его звали, всё меня по плечу: да ты что, дескать, дядя Федя! Да я знаешь, дескать, дядя Федя, с какими машинами в городе управляюсь, тебе и не снилось! Ну раз так, я и не стал встревать, не маленькие, чай! Так не успел отвер­нуться, слышу, как заорёт, так че­тыре пальца-та так и отчекрыжило, торчат в опилках! А он бледный, как вот эта доска, от страху-то и кровя еле кап­лет. Я туда-сюда, не меньше его труханул! Увезли научного челове­ка в больницу. Чуть под суд не по­пал! Во дела, едить твою налево!.. Женя, ты вот чо, подкинь-ка травки Рыжке, а я пока рубанок налажу, – и Фёдор склонился своим коротким телом над ящиком с инструмента­ми, что-то выискивая в нем и гремя мелочевкой.

Когда Женька вернулся, он ти­хонько подстукивал молотком руба­нок.

– А?! Ты уже? – мельком глянул он на Женьку смеющимися, неожи­данно помолодевшими глазами, точно припомнив очень весёлое.

– «Дедушка! – говорит мне вну­чок, – Дай мне молоток!» «Зачем?» – спрашиваю я его. А он: «Я твои часы пичинять буду!» – и Фёдор, усмехнувшись, опять глянул на Женьку и подмигнул по-свойски.

– На, держи! – протянул он Жень­ке небольшой рубанок, который на­лаживал, а сам взял из ящика но­жовку и рубанок побольше.

– А зачем здесь столько овечьих шкур? – спросил вдруг Женька.

– Не знаю, – отозвался дядя Фё­дор, – лежат на хранении, вон понавалили, а когда возьмут, неизвест­но. Вот тоже глупое животное, – вздохнул он, начав распиливать доски на штакетины, – куда одна, туда и все! А так и с места не стол­кнешь! Ох и досталось же мне в свое времячко с ними!.. На пока, подте­сывай! – и он подал отпиленные штакетины Женьке, – Есть у нас лу­говинка в той стороне, у реки. Мес­течко поганенькое: илистое, болот­ное, завязнет сапог, хоть сызнанку выкрутись, не вытянешь! Так вот, пасу я, значит, своих овечек, а в ста­де-то не мене двухсот, да не угля­дел, а одна, д-дура вислозадая, вмитрёхалась в этот ил-то! Ну а те, что к ней были поближе, как давай туда шмырять! Ну, думаю я, всё – стаду капец! А вокруг, как назло, хоть воем вой, ни души! А и времячко к вечеру. Я да­вай их из болотины тягать. А они лезут и лезут, хоть лопни! Чо де­лать?! А главно, ни веревки, ни хрена! Хорошо, был у меня кнут, так я ж ей кнутом уздюкал ноги, да – на сухотьё! Другой тож ремнем, спростал с себя, а тре­тью забуздыкал подальше, в раз уго­монились! А сам, едить твою нале­во, – хлопнул себя но коленке воз­бужденно дядя Федя, – без ремня-то чуть без штанов не остался!.. В другой случай эти дурилы чуть в реч­ке не утопли. Перевозили мы их на пароме, так одна и свались, так ос­тальные как давай за ней! Хорошо, что ещё недалеко паром отошёл от берега. А так хоть сам сигай за ними в воду! Во переделки! Как на войне! Хотя, конечно, на войне потруднейче были!..

– Вы воевали?! – заинтересовал­ся Женька.

– Одно время в авиации. В само­лете на пулемете сзади сидел!

– А что это были за переделки? – распаленный любопытством опять спросил Женька.

– Чо за переделки?.. Ну вот бы­вает же такое – леригия помогла немецкий само­лет сбить!

– Как так?! – Женька аж открыл рот от изумления.

– А вот так! Летим мы, значит, с Брониславом (Ух пилот!), вдруг, от­куда ни возьмись, «мессер», а у нас патронов-то ни хрена – только из боя! А, он заходит в хвост, так и метит, гадёныш, а у самого, видать, патроны-то на ис­ходе. Мы поднажали. А он, сучонок, не отстаёт! Тут вижу за леском де­ревню – на укосе церковку с коло­коленкой, такая востренькая, прям как занозица в небушке. Кричу Броньке: «Бронислав Ильич, жми к церкви!» Он тож, видать, сообразил, чо я имею... И давай! А «мессер» не отстает, фашистская падаль! А нам того и нужно! И на колоколенку и с разгону р-раз – и обогнули её, ми­лую! А мессер-то как летел, так и врезался на своей махине-хренови­не в неё, ну и загремел костями сво­ими фашистскими по полюшку рус­скому! «Так ему, так ему, гадёнышу, ору, едить твою налево!» А Бронька аж взмок, шлемофон скинул, лыбится... К ордену был представ­лен!

– А вам... дали? – спросил Жень­ка.

– Дать-то дали, но медаль. Но я не обижаюсь, хотя и первый скуме­кал, чо делать. Да не в награде за­ноза, как-то об этом мыслей не было, просто воевали, били падлюк, едить твою налево!..

– Ну, ладно, Женя, – почесал в затылке дядя Федя, – подмоги мне погрузить.

Они вынесли инструмент и шта­кетины и сложили их на телегу.

– Садись! – крикнул плотник, зак­рывая сарай на замок.

– Возьмём, может, где придётся столбики подкопать, – кинул он ло­пату в телегу.

И опять их закачало и затрясло. А чтобы не скучно было, дядя Федя запел весёлые частушки:

 

Как пошла, пошла плясать

Бабушка Лукерья!

       На сто вёрст не услыхать

Вражью артиллерью!

 

Затопи, Судьба–кума,

Да пожарче банюшку!

Ох, будет горе от ума

Осмерьковой ТАнюшке!..

 

– Вот такая Таньша у нас в де­ревне, никого не обошла внимани­ем, никого не забыла, всем пока­зала дулю! – хохотнув, лукаво под­мигнул плотник.

А Женьке даже занятно было это слышать.

«Вот так Танюша, всех облапошила! – подумал он в изумлении. – Видать, нескучная жизнь здесь, в деревне!..»

Добравшись до конторы отделе­ния, они сгрузили инструмент и штакетины, и Женька, подлажива­ясь, начал чинить загородку.

– Вот так, правильно! – подтягивая подпругу, подбодрил дядя Федя. – Да посмелей, Женя! Ты чего такой несмелый? Девки смелых любят! Где завалились столбики, поправь!

Женька как раз дошёл уже до та­кого столбика и, подкопав его ло­патой, навалился на него, чтобы выпрямить, и тут услыхал, что над ним кто-то смеётся. Он обернулся, это были деревенские мальчишки, подъехавшие на телеге. Они попры­гали на землю и, облепив загород­ку, потешались над ним.

– Эй, дядя! – закричал смуглый курносый крепыш. – Возьми колы­шек, да вбей с другой стороны!

И вся ребятня взорвалась друж­ным смехом. Женька покраснел, аж до кончиков ушей, стоял, как оплёванный.

– А ну кыш, пацанье! Щас пой­маю, жигану, едить твою налево! – и дядя Федя потряс кнутовищем в воздухе.

Мальчишки с весёлым криком брызнули врассыпную.

Только Женька нагнулся за пал­кой для колышка, как за его спиной с визгом хлопнула дверь конторы.

– Никаких «но», хватит! – резко выкрикнул управляющий отделени­ем, прикуривая сигарету. – Поезжай на второе, – сказал он пожилому конюху, прищурив от дыма усталые, с татарским раскосом глаза. – Так, а где здесь студент?

Женька обернулся, поняв, что речь идёт о нём.

– Вот чо, завтра с утра будешь помогать бабам перевозить овец на пароме...

Женька глянул на плотника. Тот пожал плечами, сожалеюще улыб­нувшись,

– Не пришлось нам с тобой, сы­нок, поработать вместе, – вздохнул дядя Федя.

По правде сказать, Женьке было куда больше жаль... Они почти сра­ботались, но дело ведь даже не в этом...

 

Память

Молчаливые птицы летят

Над могилами павших солдат.

Вся изрыта, в воронках земля.

Тихо, тихо шумят тополя…

И высокая тишина…

Слишком памятна здесь война!..

 

 

                                                           Александр Лейфер

 

                  НЕПОБЕДИМЫЕ И НЕПОБЕЖДЁННЫЕ.