Большевистская пропаганда среди солдат.

 

Когда останавливаешься мыслью над вопросом, чем объяснить успех большевистской пропаганды, то кажется, что причина этого кроется не только в малой сознательности народных масс, трусливости многих и общем утомлении войной.

Нет, не только в этом.

Мне кажется, что главной причиной является дробность политических партий в России, стремление не к объединению, а, напротив, разъединению, разделению.

Возьмём хотя бы наши социалистические партии. Российские социалисты ещё до войны были разбиты на две большие группы (социал-демократы и социалисты-революционеры). Упомянем ещё отколовшуюся в первую пору революции от социалистов-революционеров группу народных социалистов. И каждая из этих партий имела два крыла: меньшевики и большевики среди социал-демократов, и минималисты и максималисты среди социалистов-революционеров. Кроме того, каждое из этих подразделений имело свои национальные группы, часто далеко отходившие от общего партийного центра.

Война внесла ещё новые подразделения. В каждой партии появились группы так называемых оборонцев или, как их презрительно называли, «социал-патриотов».

И хотя в настоящее время партия, скажем, социал-демократов официально разделяется на меньшевиков-оборонцев, меньшевиков-интернационалистов и большевиков, но, ведь, это разделение не вполне точно. Даже и среди большевиков имеются свои оборонцы: я знаю их. И разве выступление нынешнего верховного главнокомандующего, решающегося брать на себя ответственность за заключение сепаратного мира, прапорщика Крыленко на съезде Юго-Западного фронта не носило оборонческий характер?

А агитация большевиков перед последним выступлением для захвата власти? Ведь, для привлечения на свою сторону масс им надо было создать легенду о том, что Временное Коалиционное Правительство «хочет сдать Петроград». Это ли не оборонческая позиция?

Нужды нет, что они, защищая от сдачи Петроград, сдали всю Россию; но, ведь, выступали то они и пробирались к власти под флагом обороны.

Итак, мы видим, что среди политических партий, и без того раздробленных ещё до войны, во время войны разделение пошло дальше.

Вот в этом раздроблении, часто слишком искусственном, я и вижу одну из важных причин успеха большевистской пропаганды.

Когда произошла революция, и над страдавшей долго под гнётом старой власти Россией взошла заря свободы, единый порыв, единое чувство овладело всеми, и не было споров, распрей и раздоров. Все жили одной верой в лучшее будущее и надеялись на укрепление начал свободы и права на русской земле.

И в это время для большевистской пропаганды не было места, не находилось почвы.

Но вскоре по сконструировании Комитетов и переходе власти в руки общественных организаций началось расслоение, начались партийные группировки, часто слишком дробные и просто непонятные.

Но политическое сознание в широких народных массах и среди обывателей развито не было. Масса остановилась перед вопросом куда примкнуть, где правда?

И в своих исканиях обращались к политическим деятелям, стараясь при их посредстве самоопределиться и найти тот лозунг, который ведёт к правде жизни.

Вот тут большевики с своей агитацией в пользу мира, — эти новоявленные непротивленцы, — нашли благодарную почву.

В самом деле, усталость с одной стороны и животный инстинкт страха с другой — всё это влекло в сторону от войны. Но, ведь, просто отказаться от защиты молодой свободной отныне России как-то неловко. А большевики под этот отказ подводят идеологические и столь понятные устои: «Война, мол, не наша. Вы проливаете свою кровь в интересах буржуазии. И не только своей, но и буржуазии всех стран», и так далее, и так далее.

Ясно, что такие предпосылки, такое оправдание инстинкту самосохранения было на руку многим. И они самоопределялись в сторону большевизма, по элементарному закону механики: идти по линии наименьшего сопротивления.

Нужды нет, что они сохраняли себя только на сегодняшний день, забывая о завтрашнем. Но не даром говорится в писании: «Довлеет дневи злоба его».

Такова, мне кажется основная причина успеха большевиков, и он сказывался обольшевичением Советов и Комитетов.

Если первый Совет войск киевского гарнизона, избранный при общем подъёме, и дал довольно однородный состав и группу политических деятелей, преданных интересам революции и народа, то второй состав его, избиравшийся под флагом большевизма и украинизации штыка, в основе стоявшей рядом с большевизмом, был уже значительно понижен. Достаточно сказать, что та воинская часть, которая дала такого видного политического работника, социал-демократа меньшевика-интернационалиста, как до глубины души преданный революции солдат Таск, на вторых выборах вместо него прислала неграмотного солдата, конечно, не могущего разобраться во всей сложной ситуации момента и готового голосовать за очередным крикуном.

Но если указанные выше причины имели, по моему мнению, огромное влияние на развитие и распространение большевизма в рядах армии и среди рабочих, то в войсках и особенно на фронте делу большевиков, развивших, кстати сказать, большую агитационную энергию, помогла ещё волна добровольцев, ставших большевиками после первого марта, потому что им некуда было деваться, и потому что нужно было выместить злобу против нового строя и его деятелей.

Я говорю о полицейских и жандармах, выгнанных с своих мест и после этого всюду гонимых.

Им, этим несомненно обиженным новым порядком и революцией людям, конечно, нужно было завоёвывать позиции и становиться в ряды борцов за народное право под видом большевизма.

И нет ничего удивительного, что среди вожаков большевизма на фронте мы находим так много бывших городовых и жандармов.

Каждое сообщение об отказе, под влиянием большевистской пропаганды, идти на фронт заканчивалось обыкновенно так: «Председателем полкового совета был бывший жандарм», или «Главным руководителем солдатских масс оказался бывший городовой», или «Выданы главные виновники мятежа, среди них много городовых и жандармов».

И наиболее яркую позицию в смысле проповеди идей большевизма и призыва к каким-нибудь насильственным действиям занимали обыкновенно эти полицейские агенты старого строя.

Повторяю, большой ошибкой новой власти было расформирование общей полиции. Она послужила бы делу порядка и охранения личной безопасности граждан и не явилась бы, в качестве обиженных, ферментом, вызывающим брожение среди солдатских масс.

А, ведь, массы-то эти в общем мирные и к насильственным действиям не склонны.

Вспоминаю один маленький эпизод из недавнего прошлого. Я ехал из Киева в Бердичев. Как Командующий Войсками, ехал я в отдельном вагоне.

Ночью слышу, как на одной из маленьких станций толпа солдат шумно добивалась от проводника, чтобы тот пустил её в вагон. Тщетно он доказывал, что вагон этот служебный. Толпа домогалась. Особенно громко раздавался голос солдата, настойчиво доказывавшего их право войти именно в этот вагон.

Несколько минут продолжался этот спор с проводником, и крикун уже подстрекал толпу ломать двери вагона и не слушать проводника.

Вдруг я слышу вопрос:

— А скажи, пожалуйста, давно ты стал солдатом? Ведь, ты был урядником в таком-то местечке, — и он называет одно из ближайших местечек Киевской губернии.

— Каким урядником? — несколько смущённо, но всё же задорно отвечает крикун.

— Да таким, я знаю тебя. Что ты тут, полицейский, поднял крик.

Шум смолк. По-видимому, солдат-полицейский где-то стушевался. Толпа разошлась, не совершив насилия, к которому уже готовилась.

Спасителем положения оказался кондуктор, подошедший к вагону и признавший агитатора в серой шинели.

Повторяю: толпа всегда толпа, но по существу она мягкая.

Возьмём, например, солдат, судившихся по процессу гвардии гренадерского полка. Этот полк, под влиянием большевистской агитации, отказался выполнить боевой приказ и отошёл от позиций. Конечно, были приняты меры к ликвидации этого инцидента. Полк окружили войсками и дали время для того, чтобы он сложил оружие и выдал зачинщиков. Оружие было сдано, зачинщики выданы, и полк вышел покорно.

И вот, этих зачинщиков судили в Киеве.

Я был на этом процессе. Правда, не долго, но всё же следил внимательно. И нужно сказать, что лица солдат, в общем, производили благоприятное впечатление. Не было обычной наглости бодрящихся трусов.

Если не считать руководителя их, штабс-капитана Дзевалтовского, державшегося на суде вызывающе и как бы героем дня, все остальные подсудимые были скромны.

И любопытно. Как-то раз был с ними такой случай. Караульная рота 1-го запасного украинского полка, приведшая подсудимых из арестного помещения в суд, ушла, оставив их на произвол судьбы. И что же? По окончании судебного заседания все подсудимые солдаты, более 80 человек, стройными рядами по четыре, правда, с революционными песнями пошли по городу и, без конвоя и не сделав попытки побега, возвратились на гауптвахту и явились по начальству, не сделав, повторяю, попытки воспользоваться своей свободой и отсутствием стражи, оставившей их на произвол судьбы.

Распропагандированные большевиками полки, отказывавшиеся, обыкновенно, исполнять боевые приказы, надо правду сказать, легко приводились в повиновение и быстро складывали оружие и выдавали агитаторов. И всё это делалось без пролития капли крови. Это последнее обстоятельство ясно показывает, что здесь имели дело не с сознательными борцами за определённую выношенную идею, а с массой, возбуждённой агитацией, случайно подошедшей к настроению толпы.

Надо сказать, однако, как ни сильна была агитация большевиков, как ни много было у них добровольных сотрудников из числа бывших жандармов и полицейских, всё же она охватила далеко не все воинские части и не все комитеты. Так, комитет Юго-Западного фронта не был обольшевичен, и он не выступил на путь революционного авантюризма и никогда не поддерживал его.

Таковы итоги большевистской пропаганды в солдатской среде.

Обольшевичение рабочих происходило в Киеве у нас на глазах. И чем больше их пропаганда проникала в рабочую среду, тем настойчивее были требования рабочих о выдаче оружия. Последние месяц-полтора моего командования войсками округа проходили постоянно под знаком требования выдачи оружия рабочим для вооружения рабочей милиции и рабочих дружин под предлогом установления и охранения надлежащего порядка.

Не раз приходили ко мне депутации с требованием выдачи оружия, и каждый раз мне приходилось отказывать им в этом.

Совет рабочих депутатов первоначально не слишком ярко поддерживал эти требования отдельных групп рабочих, но, под конец, под давлением этих групп, да и пережив к тому же некоторую эволюцию в сторону большевизма, усилил свою энергию.

Как-то уже в сентябре, незадолго до отъезда в Петроград и оставления мною должности Командующего Войсками, мне сообщают, что на следующий день, — это было воскресенье, — предполагается нападение на склады оружия с целью захвата такового.

Я распорядился усилить караулы и выставить надёжные части.

Утром я получаю приглашение придти на митинг, который рабочие устраивают да большой беговой площади.

Никогда не уклонялся я от таковых приглашений и каждый раз шёл для выяснения положения.

В назначенный час приезжаю.

Устроена трибуна для ораторов. Толпа не слишком многочисленная, но всё же значительная. Рабочие. Но, главным образом, солдаты.

Поднимается вопрос об оружии и необходимости выдать его рабочим дружинам. Читаются до этому поводу резолюции отдельных групп и комитетов и предъявляется запрос мне, почему до сих пор я не распорядился выдать оружие рабочим.

Мне пришлось в довольно длинной речи повторить то, что не раз уже говорил отдельным делегациям, приходившим ко мне по этому доводу. Не раз объяснил я то же и председателю Совета рабочих депутатов, обращавшемуся ко мне лично и по телефону с поддержкой требования рабочих.

— Оружие нужно для армии. Я должен сохранить его, тем более, что после июльских выступлений много оружия попало в руки противника в виде трофеев. И было бы преступлением с моей стороны выдавать оружие рабочим, когда армия фронта так нуждается в оружии. К тому же я имею категорическое распоряжение Временного Правительства не выдавать оружия…

— И если Вы, рабочие, требуете для самообороны оружие, значит Вы не доверяете революционной армии, стоящей на защите Вас, — закончил я и сошёл с трибуны.

— Товарищ Оберучев, — обращается ко мне один из ораторов рабочих, взявший слово после меня, — объясните Вы нам, для чего Вы поставили усиленные караулы у арсенала и склада?

Я всхожу на трибуну и говорю:

— До меня дошли сведения, что какие-то хулиганы собирались сегодня грабить склад и расхитить оружие. И как Командующий Войсками Округа, питающего фронт и блюдущего интересы его, я должен принять меры против попыток разграбления.

— Так это мы хулиганы, от которых Вы защищаете склад? — делает неосторожное сравнение оратор, задавший мне первый вопрос.

— Как Вы могли подумать, что я Вас назвал хулиганами? Вы представители организованных рабочих и революционной демократии, и не я мог подумать, что кто-либо из Вас смог сделать попытку разграбления склада! — дал я исчерпывающий ответ и сошёл с трибуны.

Я отозвал в сторону одного из лидеров большевиков и прямо поставил ему вопрос:

— Скажите, пожалуйста, для чего Вы так добиваетесь получения оружия?

— Конечно, для гражданской войны, — не скрыл он от меня.

— Ну, так как же Вы хотите, чтобы я дал Вам его? — ответил я, и мы разошлись, дружески пожав один другому руки.