Свет Шехины и Свет Фаворский.

О том, что Бог есть Свет, слышали и читали многие. И вот "Автолик, приверженец культа идолов, просит Феофила (св. Феофила Антиохийского, II век. - Ю.В.) показать ему Бога христиан. Феофил ему отвечает: "Прежде чем я покажу тебе нашего Бога, покажи мне себя как человека; дай мне доказательство того, что душевные твои очи могут видеть и что твои уши могут услышать, ибо видеть Бога могут только те, чьи очи душевно открыты. Напротив, чьи очи затемнены греховной катарактой, не могут видеть Бога". Так и было на Фаворе: "Преображение не было явлением, ограниченным временем и пространством; никакого изменения не произошло во Христе в тот момент, даже и в Его человеческой природе; но изменение произошло в сознании апостолов, получивших на мгновение способность увидеть своего Учителя таким, Каким Он был - сияющим вечным светом Своего Божества".

Эти слова сподвижников свт. Григория Паламы заставляют задаться вопросом: а мог ли "показать себя как человека" Соловьев? Каким он был? Была ли в его сердце любовь к людям, которая неизбежно связана с любовью к Творцу? Ведь именно эта любовь является "телом", способным улавливать и отражать Божественный Свет! Хорошо знавший философа В. В. Розанов описывал его так: "Соловьев был весь блестящий, холодный, стальной. Может быть, было в нем "Божественное", как он претендовал, или, по моему определению, глубоко демоническое, именно преисподнее: но ничего или очень мало было в нем человеческого… Соловьев был странный, многоодаренный и страшный человек. Несомненно, что он себя считал и чувствовал выше всех окружающих людей, выше России и Церкви, всех тех "странников" и "мудрецов Панфосов", которых выводил в "Антихристе" и которыми стучал, как костяшками, на шахматной доске своей литературы".

В воспоминаниях Соловьев предстает перед нами человеком, не любившим людей. Но каких же тогда светоносных явлений мог сподобиться он и ему подобные холодные гении? Каких, ведь из житийной литературы мы знаем, что именно любовь и покаяние сливаются с истинным божественным Светом?! А если этих качеств нет, то что есть внутри? Пустота, которая пропускает сквозь себя направленные к каждому лучи Божественной Любви. Светоносные явления Соловьева имели другую природу. Свет бывает разным. Это лучше всего объясняет афонская традиция.

В. Н. Лосский писал: "Святогорский томос" различает свет чувственный, свет разумения и Свет Нетварный, превосходящий как первый, так и второй. Свет разумения отличен от того, который воспринимается чувствами: чувственный свет открывает перед нами предметы, соответствующие нашим чувствам, а свет ума раскрывает истину, которая пребывает в мыслях. Поэтому зрение и разум воспринимают не один и тот же свет. Но каждой из этих способностей свойственно действовать в соответствии со своей природой и в своих границах. Однако когда те, кто этого достоин, получают благодать и силу духовную и сверхприродную, они воспринимают как чувствами, так и разумом то, что превыше всякого чувства и всякого ума… Как? Про то знает только Бог и те, кто обрел благодатный опыт".

"Я не раз говорил, что подобные умы (соловьевского типа. - Ю.В.) при напряженном сосредоточении дают ощущать себя как свет; неясный, но свет, - пишет старец Софроний (Сахаров). - И если он, ум, признает себя высшим проявлением человека и без любви сердечной предастся своим отвлеченным восхождениям к Абсолютному Бытию, то в некоторых случаях может дойти до люциферизма, с его убийственно холодным светом, беспощадным презрением к страданиям миллионов людей.

Наш ум создан по образу и подобию ума Первого - Бога. Ему, нашему уму, свойственен свет, ибо сотворен по образу Того, Кто есть Свет безначальный. Когда в опыте аскетических созерцаний о таинствах и тайнах Бытия Изначального он - ум - преступает порог времени и пространства, и для нас самих становится подобным свету, тогда человек стоит в опасности счесть сей естественный свет тварного ума за Нетварный, Божественный. В состоянии подобных аберраций ум человека создает мистические теории, которые, однако, не выводят его к подлинной сущей вечности, а доступны ему по тварному естеству"[76].

Так напряженные философские спекуляции Соловьева вызвали ощущение света. Но это было свойство его собственного ума, который был принят им за свет Софии - Премудрости Божией. Плотский гордостный ум всегда был склонен приписать божественность самому себе. Не без подсказок со стороны, конечно.

В православной России светоносная София-Шехина вскружила голову не только Вл. Соловьеву. В восхищение пришли многие. Это были, как правило, умы, раскаленные от интеллектуального поиска Абсолюта. Возникавшее "свечение" мыслящей плоти они принимали за благодать небесную. Становились визионерами. И тоже оказались в каббалистической кабале. Андрей Белый, Валерий Брюсов, позднее - о. Павел Флоренский… Последний считал, что София и не Бог, и не тварь, но приобщена и Богу, и твари. Более того, София якобы "объемлет" собою всю тварь.

София как свойство Христа - премудрость Божия - освещает Истину. София соловьевская, булгаковская, флоренская показывает все в ином свете. "Находясь во власти своей ложной философии, - пишет о Флоренском священник Петр Андриевский, - он не может допустить даже мысли о погибели какого-либо творения Божия, ибо вся тварь в совокупности и составляет "Софию". Значит, должно произойти восстановление в первоначальном состоянии всего творения, включая нераскаянных грешников, бесов и самого князя тьмы - Сатаны. Но Флоренский знает, что ересь Оригена о прекращении вечных мучений и восстановлении грешников и бесов в первоначальном состоянии уже осуждена V Вселенским собором. И поэтому Флоренский находит, как ему кажется, выход: сам грешник спасется, а злые дела его будут гореть огнем неугасимым".

Но Ориген тоже не был первооткрывателем идеи "всепрощения". На что она похожа? На то, что пишут апологеты каббалы: "… все души соединятся с Богом в вечной радости, дьявол и все силы ада станут ангелами света, а сам ад рассеется". Пафос "оптимизма", продиктованного лукавым, таков: греха бояться не надо. Господь, дескать, все равно простит. Для нынешней "комфортабельной" эпохи это подходит как ни для какой другой.

В русской эмиграции было создано "Братство святой Софии". В него вошли С. Булгаков, Бердяев, Карташов, Франк и другие известные люди. "Братство плотной стеной окружило митрополита Евлогия, утвердившего их устав, и энергично повело свою работу, стараясь захватить исключительно господствующее влияние в зарубежной церкви, надеясь впоследствии подчинить ему и церковь в России"[24]. Эта деятельность полностью соответствовала представлениям Соловьева о том, что отдаление гибели мира достигается не молитвами праведников, а совокупными усилиями организованного общественного союза. Все эти великомудрые деятели стремились к "свету Софии". Очистил ли их этот огонь? Просветил ли свет? Или "пламя онгона" лишь вскипятило гордыню, помогло состряпать в клубах папиросного дыма варево философской "белибердяевщины"? Или сияние Зогара ослепило этих несчастных, стремившихся стать поводырями? Бедные жрецы Софии! Жрец - от слова "гореть".

Живя в эмиграции, "софианцы", конечно, знали, что "пламенные революционеры" оказались не очень похожими на горьковского Данко с его горящим сердцем. Они явились пышущими злобой исчадиями ада. Но догадывались ли философы, что огонь Софии-Шехины жжет? Что огонек в масонском алтаре и явился искрой, из которой разгорелось пламя? Слышали ли они весьма символичные слова из гимна еврейского Бунда?

Довольно мы врагов своих любили,
Мы ненавидеть их хотим!
…Костер готов! Довольно дров найдется,
Чтоб на весь мир разжечь святой пожар!

А ведь лучшей растопкой - это еще до революции Мережковский признавал - была творческая интеллигенция: "Если теперь Россия - сухой лес, готовый к пожару, то русские декаденты - самые сухие и самые верхние ветки этого леса: когда ударит молния, оне вспыхнут первые, а от них весь лес".

Адский отсвет Люцифера они не отличали от Фаворского, освещающего главный путь христианина - к обожению. Поразительное непонимание демонстрирует Вл. Соловьев: "Монахи святой горы Афона - эти истинные представители восточной Церкви в ее особенности - вот уже долгие века тратят все свои силы на молитву и созерцание несотворенного света Фаворского… Но можно ли допустить, чтобы это душевное занятие составляло все в христианской жизни?"

"Я Свет миру; кто последует за мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни" (Ин. 8, 12). Следуя Соловьеву, получается так: можно ли допустить, чтобы стремление к Богу составляло все в христианстве?

Прокатоличенному каббалисту, ему, очевидно, неприятны были воспоминания о победе в Византии святителя Григория Паламы и афонских исихастов над латинствующими философами в споре о Нетварном Свете.

"Варлаам Калабрийский со своими последователями Анкиндином и Никифором Григорой, твердо держась платонической мысли о том, что способность воображения… является единственно возможной связью между Божеством и человеком, а соединение с Богом может быть только умственным или символическим, полагали, что Свет на Фаворе был чувственным или же воображаемым. Такое представление о природе этого Света замыкает человека в его собственном бытии и ограничивает познавательные возможности миром чувственных вещей, оставляя для познания Бога только образы, постигаемые движением ума. Тело и органы чувств человека остаются при этом безучастными и, соответственно, обожению не подлежат"[64].

Антипаламисты высказывали не просто мнение ученых. В их построениях сконцентрировалась суть западных представлений о святости. Если встретиться со Всевышним можно только в воображении, то это качество и нужно развивать. Отсюда - католическая восторженная мечтательность. Неудивительными становятся воображаемые встречи со Спасителем истеричек и истериков, записанных католиками в святые. Вот по какому пути "богоискательста" могла пойти и Восточная церковь, не будь опытного свидетельства свт. Григория Паламы и его сторонников. Не будь их вовремя сказанных слов о многовековом афонском опыте боговидения и различения духов.

Как отмечает святитель Григорий Богослов в 40-м Слове, не всякий свет является Божественным, а один свет ведет человека к Богу, другой же "обманчив, любопытен и противополезен истинному свету: он выдает себя за истинный свет, чтобы обольстить своим внешним видом"[64].

"Сам сатана принимает вид Ангела света, а потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их" (2 Кор. 11: 14,15).

 

Обожженный адом.

Бывает, когда человек своим покаянием сам нисходит в адский огонь. Преподобный Силуан свидетельствовал, что вокруг него "адское пламя гудело", где бы он ни был. И началось это после молитвы о нем, о готовившемся в монахи солдате, святого праведного Иоанна Кронштадтского. "Держи ум свой во аде и не отчаивайся", - так сказал старцу Силуану сам Спаситель, и его пребывание в попаляющем вечном огне пременилось на осияние от этого же огня.

Ученик преподобного Силуана, старец Софроний пишет: "По воскресении Своем Христос является исключительно тем, кто был способен воспринять Его уже в обоженной и просветленной плоти, пребывая невидимым для прочих людей. Так Свет Нетварный, "вся наполняяй", пребывает незримым для тех, кто не взыскал познать Бога всем существом своим. И опять, любопытная аналогия со светом физическим: он тоже невидим, если не находит воспринимающего и отражающего его предмета. При свете земного солнца природа становится великолепною для глаза. Свет же Божий, осиявший человека, делает его чудным образом преображенным: лица, самые банальные, как бы изуродованные грехом, в покаянной молитве озаряются Светом и видятся молодыми и даже прекрасными"[76]. Святитель Григорий Палама утверждает: "Тот, кто причастен Божественной энергии… сам как бы становится светом - он соединен со Светом и вместе со Светом видит совершенно сознательно все то, что остается сокрытым для лишенных этого благодатного опыта…" Именно так было века спустя в далекой русской глубинке. Н. А. Мотовилов свидетельствует о своем разговоре с преподобным Серафимом. "Тогда он взял меня весьма крепко за плечи и сказал мне: "Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобой: что же Вы глаза опустили, что не смотрите на меня?" Я отвечал: "Не могу смотреть, потому что из глаз Ваших молнии сыпятся. Лицо Ваше светлее солнца сделалось, и у меня глаза ломит от боли". Он отвечал: "Не устрашайтесь, Ваше Боголюбие, и Вы теперь также светлы стали, Вы ведь и сами точно в таком же именно свете находитесь благодатном, а то и видеть Вам того на мне нельзя было"…

Человек способен обожиться. А может стать обожженным. Все зависит от того, как приближается к аду - спускается в его бездны своим покаянием или идет на занимательную экскурсию под ручку с Мефистофелем. Что случилось с потемневшим лицом еще одного поклонника соловьевской Софии - Александра Блока?!

Кто ты, зельями ночными
Опоившая меня?
Кто ты, Женственное Имя
В нимбе красного огня?

Действительно, кто ты? Для "посвященных" - это вопрос риторический. Блок и другие масоны знали, какой это там красный огонек горит в алтаре ложи. Свет Шехины! "Любопытно, что в трудах И. В. Лопухина, сподвижника Н. И. Новикова, "масон" определяется то как любовник Софии, то как ищущий Софии… Говорится, что масон находится в девственном браке с Софией и что в масоне сама София возжигает светильник, "путь к ней освещающий"… В то же время София называется Небесной девой, которая рождает чад Премудрости, то есть тех же масонов".

Не от этого ли "облучения" Шехины столь странно потемнело лицо поэта?! Инфернальный загар так удивлял окружавших его людей! Но демонический "Серебряный век" гнул свою интеллигентскую линию. Евгений Иванов размышлял так: "Представьте себе, если бы мы по-человечески всем сочувствовали, […] впитывали бы в себя все скорби мира, как губка впитывает воду в себя, - представьте, как бы исказилось […] наше лицо […] и не стало ли бы оно лицом Демона. […] Лицом Бого-человека, прошедшего ад, не сродни ли было лицу обожженного адом Демона?"

Булгаков удивительным образом видел подобные вещи. На балу у Сатаны Маргарита видит, что "кожу на лице Воланда как будто бы навеки сжег загар".

 

"Евангелие" от Воланда.

Однако вернемся к произведению Мастера.

Характерно, что в "евангелии от Воланда" перевернуты все смыслы. "…Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!" Воланд-Буллит как бы закрывает путь к молитве - вопреки всем известным словам Писания:

"Просите, и дано будет вам (…) ибо всякий просящий получает" (Мф. 7, 7–8).

Профессор А. Ужанков добавляет: "В Москве происходит не просто искажение (профанация) Нового Завета, но откровенное его выворачивание наизнанку. Миро на главу Спасителя возлила падшая женщина. Анна - в переводе значит благодать.

Аннушка пролила масло, чтобы голова Берлиоза была отрезана. Здесь наблюдается явная аллюзия: голова Христа - голова Берлиоза. Вспомните, что Иисус Христос - агнец Божий; чаша (потир) с причастием есть символ агнца Божиего. Примечательно, что на балу у сатаны пить вино будут из кубка, сделанного из головы Берлиоза. Причем эта голова первоначально исчезнет из гроба и появится она только на балу у Воланда. Здесь видится еще одна аллюзия - с обретением главы Иоанна Предтечи.

Что происходит в пятницу вечером в Москве? Начинается бал у сатаны! То есть, когда Христа нет на земле, сатана правит бал, который обретает смысл черной мессы - антилитургии. При этом "нехорошая квартира" № 50 трансформируется в новое пространство, а одна небольшая ее комната, когда в нее вошла Маргарита, чтобы встретиться с Воландом, отчетливо напоминает алтарь в храме".

У Булгкова не только Иешуа, но и "Воланд становится фигурою, пародийною по отношению к Спасителю. Он так же имеет как бы двойную природу, он, как и Бог Сын, является в мир в образе человеческом, именно как человек психологически достоверен, наконец, подвержен вполне земному недугу: ревматической боли в колене. Растирание Геллой (а затем Маргаритою) этого колена заставляет вспомнить грешницу, помазавшую ноги Иисуса и отиравшую их власами (Лк. 7, 38)"[23].

В романе Булгакова даже фиглярство не хаотично, как может показаться на первый взгляд. Оно движется строго параллельно церковному бытию. "События в Москве разворачиваются (как и в Ершалаиме) на Страстной седмице, начинаясь в Великую Среду - по календарю 1 мая 1929 года… Так, в то время, когда в храмах читается евангельский текст о женщине, разбившей алавастровый сосуд с миром, чтобы возлить его на голову Христа (Мк. 14, 3), Аннушка, разбивши бутыль, разливает масло на рельсы, в результате чего оказывается отрезанной (отрубленной) голова Берлиоза… Похороны Берлиоза, вынос его тела (лишенного украденной головы!) происходит в пятницу в три часа пополудни, когда на богослужении совершаются вынос Плащаницы, символизирующей тело Христово".

…У Гоголя связь текста и сакрального времени тоже очевидна. Но она - принципиально иная. Николай Васильевич устраивал чтения глав "Мертвых душ" в пасхальные праздники. "Показательно… желание писателя "вмонтировать" свой текст в самую сердцевину пасхальных событий, поместить его в животворящее силовое поле Воскресения, что, вероятно, спровоцировалось нарастающим субъективным ощущением всеобщей мертвенности живой жизни". Подобное стремление Гоголя связано не только с одним знаменитым романом. "К Пасхе он пытается приурочить премьеру "Ревизора" (что должно было, по его ощущениям, особенно сработать), до "праздника" просит Плетнева задержать выпуск очередного номера "Современника", в котором будет опубликована новая версия "Портрета"… Исследователь В. Глянц еще и дальше продолжает этот показательный список. И далее пишет: "Так, шестая глава "Мертвых душ" - рукописание и вымысел - была "инкрустирована" в Пасхальные события (автор читал ее у Аксаковых. - Ю.В.), переживаемые как реальность; профанное вклинено в сакральное. Гоголь в этом случае выступил в качестве и драматурга, и режиссера далеко за пределами собственного текста, в надежде связать текст (вымысел) и контекст (реальность) в некое новое целое. Для него характерно это желание сделать свой текст частью действительности, самой жизни (чем иным продиктованы "Выбранные места"?), быть не просто писателем - деятелем… "Ревизор" был именно такой попыткой действия - не только воздействия". Действительно, Гоголь хотел вывести перед публикой ревизора из Петербурга, как проекцию Ревизора небесного, который рано или поздно сочтет грехи каждого. И - вызвать забытое покаянное чувство.

У Булгакова все иначе. Самозваное "Евангелие" по логике вещей должно стремиться прийти на смену Истине. Помните? "Мастер, уже опьяненный будущей скачкой, выбросил с полки какую-то книгу на стол, вспушил ее листы в горящей скатерти, и книга вспыхнула веселым огнем". В данном случае не могу не согласиться с Андреем Кураевым: "Это не рукопись самого Мастера, а именно книга. В обоих случаях книга не названа. Однако, только одна книга в европейской традиции не нуждается в уточнении названия и называется просто Книгой. Библия. Вот она-то горит - в отличие от пришедшего ей на замену манускрипта".

"Вечный огонь" из примуса.

На Патриарших прудах хотели было поставить памятник Воланду с гигантским примусом. Не получилось. Поставят где-нибудь в другом месте. И булгаковскому Мефистофелю, и его свите… Помните ее? Нахальный Бегемот с грибком на вилочке. Голая красотка с копной рыжих волос и шрамом на шее. Коровьев (он же Фагот) в клетчатом пиджаке и разбитом пенсне. Азазелло с бельмом и с кинжалом в руке…

Они вызывают смех. Исследователь пишет: "…Воланд и его свита - виртуозные шутники, "прикольщики". Для них смех - это способ искушения людей. Они профессионально занимаются искушением, проверяя на подлинность богоподобие человека. Человек бытийствует в своем богоподобии или играет роль верующего в Бога, действительно молится и старается жить по заповедям Господа или лицедействует, демонстрируя перед другими свою "святость"? Вот вопрос, на который многие люди отвечают в угодном для дьявола смысле. Они в душе своей признают несерьезность, лукавство своего духа, они выбрали уже не жизнь, а игру в жизнь. Если духовный выбор сделан, то тотчас в жизни человека появляются великие шутники, такие как Коровьев, кот Бегемот, и предлагают ему сыграть жизнь по сценарию Воланда… Смех - очень серьезное дело…

Воин, вооруженный оружием смеха, задает правила боя в свою пользу. Нарядясь в одежду шута, дурачка, он всем своим видом свидетельствует, что он несерьезный противник, что он вышел на поле боя пошутить, посмеяться, а не биться насмерть. Противник принимает эти правила, откладывает свои воинские доспехи и соглашается посмеяться. И в результате добровольного разоружения, потери бдительности, терпит поражение".

Свита Воланда - сплошь шутники. Между прочим, славянское слово шут этимологически связано со словами бес и бешенство. Изначально шутить - беситься, бесноваться.

Да, есть "приколы", которые вводят небезопасные "дозы". Недаром в Страстной службе ад называется "всесмехливым". Ад всем смеющимся, несерьезным. Враг отвлекает не только грехом, но и пустяком. "Очень часто в ритуалах богохульства в качестве важнейшего инструмента используется смех. При этом осмеянию подвергаются, в первую очередь, те социальные институты, которые в наибольшей степени вызывают у сатанистов беспокойство или волнующие эмоции" (Сандулов Ю. Тайный мир сатанистов. СПб., 1997). Не случайно популярнейшим жанром нашего времени стала пародия. Слышите звучание этимологии? Этот жар направлен "против оды", торжественной песни, то есть против высокого.

Казалось бы, свита Воланда - всего лишь паноптикум узнаваемых персонажей: потасканная официантка из забегаловки, спившийся московский интеллигент, жиган из Майкопа… Однако помните, как в конце романа они сбрасывают шутовские наряды? "На месте того, кто в драной цирковой одежде покинул Воробьевы горы, под именем Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня золотою цепью повода, темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом". Они улетают в свою поднебесную стихию. И - поразительная деталь! Увидевшая их фигуры кухарка бессознательно подносит руку ко лбу, чтобы перекреститься, но застывает, услышав вопль: "Не сметь! Отрежу руку!" Дар Булгакова не мог не обнаружить: надутая гордость демона, считающего себя едва ли равным Богу, боится кухаркиного креста!

Воланд бросает взгляд на московский пейзаж и остается довольным увиденным: "Новый Иерусалим стал атеистическим, и в нем исчезают православные храмы! Однако и гости не смеют дольше задерживаться, ибо в полночь с субботы на воскресенье Иисус Христос воскреснет и будет Его торжество на земле!"

Да, и Абадонна, и Гелла, и Бегемот, и Фагот, и Азазель - имена демонов. У Булгакова, конечно, нет случайных имен. В том числе и Берлиоз, голову которого отрезал трамвай. "Берлиоз - автор знаменитого произведения "Осуждение Фауста", в котором есть музыкальное изображение скачки и низвержения в преисподнюю "Пандемониум" Фауста с Мефистофелем, где их встречает хор демонов бесовским гимном на тарабарском наречии "Ури-Мури Карабрао…" Именно Берлиоз открыл для музыки этот дьявольский мир.

Влияние его на русскую музыку было очень велико, а именно под прямым воздействием Берлиоза создана, например, "Ночь на Лысой горе" Мусоргского. "Беснование" в Хованщине, подобные элементы у Римского-Корсакова…"[47].

Полуразложившаяся красотка Гелла похожа на погубительницу младенцев дьяволицу Лилит. Согласно другой версии, имя "Гелла" Булгаков почерпнул из статьи "Чародейство" Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона, где отмечалось, что на Лесбосе этим именем называли безвременно погибших девушек, после смерти ставших вампирами.

Имя Абадонны явно перекликается с апокалиптическим Авадоном-губителем; Гелла - "повелительница ада"; Бегемота, беса сладострастия, авторы "Молота ведьм" считали звериной ипостасью самого верховного диавола. (Это еще и демон желаний желудка.

Отсюда его необычайное обжорство, особенно в Торгсине, когда он без разбора заглатывает всё съестное.) Что касается Азазеля, демона пустыни, то именно ему в праздник Искупления иудеи отводили "козла отпущения". Цель ритуала состояла в том, чтобы избавиться от зла, отправив его к своему изначальному источнику.

А Фагот? Что зловещего в названии музыкального инструмента? Композитор Георгий Свиридов подметил: "Фагот - инструмент дьявола. У Босха есть изображение черта с носом в виде фагота… Фагот - музыкальный инструмент, в звучании которого, особенно в подвижной музыке, есть нечто от гротеска. "Юмористическое скерцо" Прокофьева, сочиненное в десятых годах нашего века, когда демоническое, сатанинское было в большой моде, написано для четырех фаготов соло"[47]. Так что "смешные" и динамичные похождения бесов в Москве, следовало бы сопроводить звучанием фагота.

Получается, из обещанного скульптором примуса впору запустить "вечный огонь". Или "огненного змея"? Чтобы "огнем природа обновилась".

Вот какая получается композиция! Памятник диавольской обыденности, которая до поры до времени глумливо припрятывает свои инфернальные черты. У Гоголя было иначе. Внимательный взгляд, наоборот, мог увидеть инфернальное в том, что кажется до смешного повседневным. Черты мелкого беса (и даже антихриста, пришедшего во имя Ревизора) - в Хлестакове. Воплощение страстей в губернских чиновниках и обывателях. И, наконец, - неподвижность и бессильное молчание перед Судией-Ревизором в завершающей немой сцене.

Сам Гоголь, сжегший второй том "Мертвых душ" (считал его соблазном), перед смертью громко сказал: "Лестницу, поскорее давай лестницу!" (Подобное, умирая, произнес свт. Тихон Задонский). А Булгаков думал не о подъеме ввысь, не о небе. О романе. "Чтобы знали"… Увы, рукописи сгорают. Душа же вечна.

Да, в марте 1930 года Булгаков уничтожил рукопись первого варианта своего романа. Но как! Отрывал две трети, сжигал их, оставляя треть возле корешка тетради. При желании, роман можно было бы легко восстановить по началу фраз. Но ведь Бога не обманешь!

Значит, не страх Божий, а другой страх двигал Михаилом Афанасьевичем! Очевидна параллель с самим Мастером, сжегшим рукопись, но признавшимся Маргарите, что он помнит ее наизусть. Тогда Воланд и заметил: "Рукописи не горят".

Булгаковское сжигание только внешне напоминает поступок его учителя в литературе. Гоголь, как мы помним, сжег второй том "Мертвых душ". Таково было чувство ответственности за высказанное слово: его духовный наставник отец Матфей Константиновский заметил как-то, что за каждое слово писатель ответит пред Богом на Страшном суде.

"Чего же испугался отказавшийся от Бога Булгаков? Для "уничтожения" романа были серьезные причины: его название 1929 года - "Консультант с копытом" и само описание персонажа. Дело в том, что в конце 1920-х годов по Москве стали распространяться слухи, будто бы у Сталина сросшиеся на ногах пальцы - то самое "копыто". Поэтому Булгаков, прежде всего, выдрал несколько страниц, где описывается консультант с копытом, чтобы не возникло никаких аллюзий со Сталиным, а потом уже сжег 2/3 своего романа".

…Не многие знают, как появилась Голгофа на могиле Булгакова. Досталась от Гоголя, когда прах великого писателя переносили в другое место. А креста там нет. Михаил Афанасьевич не хотел. Воланд отсоветовал? Нет, он отнюдь не бесстрастный судебный исполнитель. Только после смерти тела душа Булгакова могла понять, что сатана как раз лично заинтересован в каждом.

"Я никак не могла найти того, что бы я хотела видеть на могиле Миши - достойного его, - вспоминала жена писателя. - И вот однажды, когда я по обыкновению зашла в мастерскую при кладбище Новодевичьем, - я увидела глубоко запрятавшуюся в яме какую-то глыбу гранитную. Директор мастерской, на мой вопрос, объяснил, что это - Голгофа с могилы Гоголя, снятая с могилы Гоголя, когда ему поставили новый памятник. По моей просьбе, при помощи экскаватора, подняли эту глыбу, подвезли к могиле Миши и водрузили. С большим трудом, так как этот гранит труден для обработки, как железо, рабочие вырубили площадочку для надписи: Писатель Михаил Афанасьевич Булгаков, 1891–1940 (четыре строчки. Золотыми буквами). Вы сами понимаете, как это подходит к Мишиной могиле - Голгофа с могилы его любимого писателя Гоголя… Эту глыбу - морской гранит - привез Аксаков специально для могилы Гоголя…" (Дневник Елены Булгаковой. М., 1990. Письмо Н. А. Булгакову, 16 января 1961 г.).

Помните, Михаил Афанасьевич, как написано было у любимого вами Николая Васильевича про смерть прокурора (в "Мертвых душах")? "Только тогда с соболезнованием узнали, что у покойника была, точно, душа, хотя он по скромности своей никогда ее не показывал".

 

Бумагия.

"- Воробьевский! - завизжала Маргарита. - Воробьевский! Да ведь это же он! Это он погубил мастера…"

Переиначенная цитата, конечно, - шутка. Но я представляю себе, как завизжат нечто подобное окололитературные ведьмы и критики с Лысой горы. Булгаков - культовая фигура и трогать ее нельзя.

- А почему нельзя?

- Потому что - великий талант.

- Согласен. Получил его от Бога. И от Господа же получил свободу воли. Сделал свой выбор в литературном творчестве.

- Да ему и в голову не приходили замыслы, которые приписывают ему и православные, и иудейские критики!

- Очень даже может быть. Булгаков порой писал то, чего не мог знать, и у него получались вторые планы, которые он не задумывал. Это и называется ментизм. Проще говоря, - подчиненность воли (хотя бы и частичная) миру зла. Этот мир как раз не свободу дает. Он - узурпатор. Всегда пытается присвоить дар Божий. Отсюда - рукопись "Театрального романа", написанная без единой помарки, как бы под диктовку. Отсюда и есенинская "Инония".

- Как, вы и Есенина не любите?!

- Я-то люблю. И не хочу верить, что богохульственные стихи он написал не в состоянии одержимости, а своей волей.

Напомнить?

Хрестоматийное воспоминание о нем гуляет в милом березовом ситчике, а ведь было и другое:

Проклинаю тебя я, Радонеж,
Твои пятки и все следы!"

А это:

Зреет час преображенья,
Он сойдет, наш светлый гость,
Из распятого терпенья
Вынуть выржавленный гвоздь.

Как? Что? Почему он написал такое? Спьяну? А что это значит - спьяну, не помня себя - в духовном смысле?! Ну, мы уже говорили об этом…

В четвертом издании известной книги "Отец Арсений" читаем воспоминания о Есенине: "От христианства, Иисуса Христа, Церкви, православия он отрекся еще в 1918 году, написав оскорбительно-кощунственное стихотворение, называемое "Инония", и никогда не считал написанное ошибкой…

Когда он писал стихи, на него нисходило озаряющее творческое вдохновение, даже не всегда понятное ему самому, но если стихи или поэма были уже написаны, он становился ограничен, беден, бессодержателен, тускл".

Итак, "Инония":

…Время мое приспело,
Не страшен мне лязг кнута.
Тело, Христово тело,
Выплевываю изо рта.

Не хочу восприять спасение
Через муки его и крест:
Я иное постиг учение
Прободающих вечность звезд (…)

Ныне ж бури воловьим голосом
Я кричу, сняв с Христа штаны:
Мойте руки свои и волосы
Из лоханки второй луны.

И далее, в тех же воспоминаниях, - очень характерно: "В нем как бы жили одновременно или по очереди несколько человек: 1) гениальный лирик, человек, пытающийся иметь свою собственную философию, но ничего в ней не понимающий, поэт нежных "персидских" мотивов, лирик природы и женщин, 2) "черный человек" и 3) человек, по воспитанию в церковно-приходской школе, - православный".

Понятно, сколь обидно и возмутительно читать все это поклоннику Есенина. Однако, если отмести версию его одержимости, получается, что ту же "Инонию" сочинил не бес, а он сам. (Как писал афонский старец Иероним, хулит Бога не сам человек, а всегда - бесы.)

Сам, своею, еще не порабощенной волею, он писал другое:

Льется пламя в бездну зренья,
В сердце радость детских снов,
Я поверил от рожденья
В богородицын покров.

А потом удивительная прозрачность замутилась. Судя по стихам, за год-два до революции что-то произошло в борьбе за его душу. Кто-то постучал в нее, и он открыл дверь.

С каждым днем я становлюсь чужим
И себе, и жизнь кому велела.
Где-то в поле чистом, у межи,
Оторвал я тень свою от тела.

Со времени этого "раздвоения" его душа лишь иногда прорывается криком:

Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.

Но нет, его ждет другая смерть. Он сам писал об этом: "В зеленый вечер над окном на рукаве своем повешусь"… Провозвестник самоубийства вновь на пороге:

Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек,
Черный, черный!

Так загадка его повешения получает еще одну версию: а не повторил ли замечательный поэт судьбу доктора Фауста? "Народу присуще то воззрение, - пишет классик отечественной этнографии, - что человек не сам лишает себя жизни, а доводит его до самоубийства, иногда даже непосредственно убивает, топит черт, леший. Меланхолическое настроение перед самоубийством, душевное расстройство считаются дьявольским наваждением; раздвоение сознания, разговоры и препирательства с невидимым кем-то… народ понимает как борьбу с нечистой силой; когда же больной самовольно прекращает свое существование, народ выражается пословицей: черту баран!"[70].

Нет, Фауст никуда не ушел со своим лукавым визави. В Россию, в ее XX век, Мефистофель явился вновь. Влетел на юбилейной волне - в 1899 году весь культурный мир отмечал 150-летие со дня рождения Гёте. Зыбкий демон утвердился в мраморе Антокольского. Громовым хохотом Шаляпина полетел под сводами Большого театра: "Люди гибнут за металл, / Сатана там правит бал…" Но главное - уже позже - сделал для него Михаил Булгаков. Ради этих стараний диавол и отозвал от писателя демона самоубийства.

Любитель тления Бодлер

- Вот такие вы, "патриоты"! Французы, например, с каким-нибудь задрипанным Мопассаном до сих пор носятся как с писаной торбой, а ведь не чета гигантам русской литературы. То, чем вы занимаетесь - охаивание национальных святынь!

- Коли уж так, позволим себе отступление и о Мопассане.

Мурашки идут по коже от опыта, который имел каббалист Авраам Абулафия! Он-то знал, кто встречается на пути медитаций. И предостерегал своих последователей: "После многих движений и сосредоточения на буквах волосы на голове твоей встанут дыбом, кровь твоя вострепещет, все тело твое будет охвачено дрожью, и трепет падет на все члены твои, и ощутишь ты в себе некий новый дух, укрепляющий тебя…"[5]. Абулафия предупреждал учеников: перед вами может возникнуть астральный "двойник"… Что это за сущность, показывает судьба одного знаменитого гоя - совсем из другой эпохи.

…Мопассан любил шокировать публику. Мог, например, спросить: а пробовали ли вы человеческое мясо? И слизывал красным языком капли шампанского с торчащих усов. Дамы кокетливо пугались.

Писатель вообще немало потрудился, чтобы противое