Сказ о том, как отправился Тариэль к Царю Морей и к Фридону

 

До Царя Морей, для знанья, Тариэль послал посланье:

«Вражьей силы растоптанье, Тариэль, с огнем лица,

Солнце я мое, в расцвете, приношу из тьмы Каджэти.

Ты прими приветы эти — в честь родного и отца.

Каджи край — уж мой он ныне. Все богатства и твердыни.

От твоей лишь благостыни здесь заря моя жива:

Фатьма ей была сестрою, больше, матерью родною.

Расплачусь я как с тобою? Ненавистны мне — слова.

Приходи. Твоим здесь краем мы идем и поспешаем.

Я поспешностью сжигаем, замедляться не могу.

Каджи край и их твердыни от меня прими ты ныне.

Будешь грозным для гордыни, будешь страшен ты врагу.

Речь моя и до Усена. Ту, в которой блесков смена,

Фатьма вырвала из плена, — пусть же к нам придет, светла.

Кто желанней ей — желанной, ярким солнцем осиянной,

Ярче звезд, как первозданный луч светлее, чем смола».

Получивши извещенье, Царь Морей пришел в волненье, —

Весть нежданная смятенье пробуждает в тишине.

Восхвалил в словах покорных он владыку высей горных

И не ждал вестей повторных. Вмиг поехал на коне.

Взял даров, и взял не злата, а пригоршни две агата.

Свадьба будет там богата. И уходит караван.

Фатьма с ним. Их путь далекий. Прах взметался поволокой.

В день десятый—свет высокий: лев и солнце, светоч стран.

Царь Морей свой путь кончает. Трое их его встречает.

Каждый, спешась, привечает. Кротко их лобзает он.

Тариэлю восхваленья. С ним она — как озаренье.

Лик, достойный удивленья, весь лучами окружен.

Фатьма в пламени и тает. Вот целует, обнимает.

Поцелуи принимает к лику, шее и руке.

Шепчет: «Боже — пред зарею мрак не властен надо мною.

Буду я твоей слугою. Свет велит молчать тоске».

Обнимает Фатьму дева. Нежно, словно звук напева,

Говорит она без гнева: «В сердце было много слез,

В сердце ночь была бурунна. Но теперь я полнолунна.

Солнце светит многострунно. Роза — вот, и где мороз?»

Медлит Царь Морей неделю. Благодарен Тариэлю.

Свадьбе час, любви и хмелю. Счет даров — как россыпь звезд.

Блещет злато с самоцветом. По златым они монетам

Как по праху ходят светом. Золотой до счастья мост.

Кучей там парча с шелками. С гиацинтами-камнями,

Тариэлю словно в храме, злат-венец дарует он.

Гиацинты золотисты, в них сияет пламень чистый.

Также царственно-лучистый, вырезной дарит он трон.

И покров, где все румяно, — свет-рубины Бадахшана,

Гиацинтов алых рана, — он подносит Нэстан-Джар.

Дева с юношей, сияя, как гроза там молодая.

Взглянет кто на них, — мечтая, новой страсти в нем пожар.

Автандилу дар богатый и Фридону жемчуг-скаты,

И седло с красой несмятой; и отличный в беге конь.

И плащи, горят огнями, небывалыми камнями.

Молвят: «Ты восхвален нами. Будь богатым как огонь».

Тариэль благодаренье красит ласкою реченья:

«Царь, полны мы наслажденья: мы увидели царя.

Ты несложно царь всесильный. И дары твои обильны.

И сюда дороги пыльны, но мы шли к тебе не зря».

Царь Морей, ответом ясным, молвит: «Лев с лицом прекрасным.

Смелый, жизнь твоим подвластным, убиватель нежный тех,

Что с тобой живут в разлуке, — к звуку счастья где есть звуки,

Как ответ? Я буду в муке: без тебя — и без утех».

Тариэля к Фатьме слово — как от брата дорогого:

«Долг велик, сестра. Такого долга — что придет под стать?

Пышность каджи, клад до клада, все твое, тебе для взгляда.

Ничего мне здесь не надо, и не буду продавать».

Фатьма кланяется низко. «Кто с тобой, властитель, близко,

Хоть не лик твой василиска, но в огне он сам не свой.

Я с тобой во власти чуда. Но, когда уйдешь отсюда,

Что я буду? Пепла груда. Горе тем, кто не с тобой».

Губы жемчуг расцвечали, — два лучистые в печали

ДоЦаря Морей сказали: «Без тебя нам трудно быть.

Уж не будем забавляться, звуком арфы опьяняться,

В громкой музыке встречаться. Но дозволь теперь отплыть.

Будь отец нам, наш родитель. Дома нашего строитель.

И корабль нам дай, властитель». Царь ответил: «Что не дам?

Сердце ваше успокою. Буду сам для вас землею.

Коль спешишь, сейчас устрою, сильный, путь-дорогу вам».

И корабль к дороге дальней снаряжает царь печальный,

Наступает миг прощальный. Тариэль — среди зыбей.

Те, объятые скорбями, бьются оземь головами,

Фатьма слезы льет ручьями, умножая глубь морей.

Побратимы, эти трое, поле все прошли морское.

Слово данное — живое. Клятва их подтверждена.

Отдыхают их доспехи. Им пристали — песни, смехи.

Светы губ горят в утехе, и кристальность в них ясна.

Весть Асмат идет благая. И в дома вождей другая.

Тех, что, в битве выступая, за Фридоном мчались в бой.

«Он сюда приносит светы, да сияют все планеты.

Будем ныне мы согреты, отдохнем от стужи злой».

Солнце в светлом паланкине. Путь проходит по равнине.

Уж конец пришел кручине. В них веселие детей.

В край пришли они Фридона. Все цветисто и зелено.

Их родное манит лоно. Слово песни — свет лучей.

Их встречают дружным хором. И Асмат, блестя убором,

Приковалась нежным взором к солнцу, Нэстан-Дарэджан.

Утешенье им друг в друге. Кончен долгий путь услуги.

Два цветка в цветистом круге. Миг свиданья верным дан.

И целует, обнимая, Нэстан-Джар ее златая. Молвит:

«Сколько тьмы и зла я принесла моей родной.

Скорбь была неравномерна. Но и благ господь безмерно.

Если сердце беспримерно, где награды взять такой?»

Говорит Асмат: «Хваленья всеблагому. Разуменье

Зрит, что было в тьме стесненья. Роза тут и жемчуга.

Жизнь иль смерть — мне все едино. Над картинами картина.

Если любит господина сердцем преданным слуга».

Возглашает строй сановных: «Коль в решениях верховных

Бог дарует дней любовных, так восхвалим же его.

Мы в кострах огней сгорали, лик явил он, нет печали.

Стали близью наши дали. Воскресил он, что мертво».

Целованья и объятья. Царь сказал им: «Ваши братья

Были жертвой. Восхвалять я буду смелых каждый час.

В вечном — жизнь за сновиденьем. С вышним слитый единеньем,

Лик их светит озареньем, лучевым в сто двадцать раз.

И хоть смерть их мне страданье, их бессмертный дар — сиянье.

Век о них воспоминанье. Принял их небесный царь».

Он сказал и плачет нежно. И лицо благого снежно.

Стынут розы, и мятежно веет в цвет — седой январь.

Видя слезы в Тариэле, все мгновенно восскорбели.

Словно стон прошел свирели. И внезапно стихли все.

И промолвили с почтеньем: «Если солнечным ты зреньем

Стал для мудрых, озареньем засветись как луч в росе.

Да пребудет всяк спокоен. Кто же этих слез достоин?

За тебя сраженный воин — он счастливее живых».

И кругом смягчились лики. И сказал Фридон владыке:

«Были скорби, и велики, — в светлых днях потопим их.

Помоги нам в этом, боже». Автандил сраженных тоже

Восхвалил. «Но для чего же, — молвил, — плакать лишний раз?

Грусти дан был час грустящий. Снова лев с зарей блестящей.

Так смеяться будем чаще, а не слезы лить из глаз».

Весел град Мульгхазанзари. Бьют литавры как в угаре.

Кличут трубы. К нежной чаре много льнет различных чар.

Чу, грохочут барабаны. Медь звучит. Все точно пьяны.

И красавицы, румяны, все сбежались, пуст базар.

И торговцы приходили. Их ряды забиты были.

А порядок наводили стражи с саблями в руках.

Челядь, дети, все толпятся. Тем вперед, а тем податься.

Только б как-нибудь пробраться. «Посмотреть!» — у всех в глазах.

У Фридона Нурадина весь дворец одна картина.

Все рабы — до господина. И на каждом пояс злат.

Все парчой горит златою. И ковры там под ногою.

И они над головою мечут золото как град.