Либеральная модель экономики

Кейс 1

Традиционная экономика.

Около 120 млрд руб­лей пообещали вложить инвесторы в различные проекты на территории нацио­нальных республик Сибири — Алтая, Бурятии, Тувы и Хакасии — и это только за последние полгода. В списке: солнечные электростанции, особые экономические зоны, модернизация промышленных предприятий, строительство котельных, обогатительных фабрик и даже парков аттракционов. Проекты внушительные, местами даже инновационные — в общем, идеальные для современной модернизационной и антикризисной повестки дня.

Но мы выскажем крамольную мысль: стратегически ни один из заявленных проектов не приблизит нацио­нальные республики к заветной экономической самодостаточности. Потому что ключевая проблема этих регионов — вовсе не отсутствие какой-то котельной или обогатительной фабрики (хотя многие из этих проектов стратегически важны для локальных точек), а низкая инфраструктурная обеспеченность в широком смысле этого слова. Пока не будет решена проблема этого «узкого звена», даже самый внушительный проект по своему влиянию будет предельно местечковым.

Важнее другое. «Наш регион является отсталой сельскохозяйственной территорией. В основном это отгонно-пастбищное скотоводство, которое подразумевает широкое применение мужского труда. Женщины привлекаются к работам лишь периодически, поэтому они сидят дома и рожают детей», — констатирует, к примеру, доцент кафедры экономической географии Горно-Алтайского государственного университета Александр Минаев. В этом определении — сразу два принципиальных отличительных признака нацио­нальной республики. Первый — «отсталая территория». Второй — «женщины сидят дома и рожают детей».

Экономический и демографический факторы при этом очень тесно связаны друг с другом. С одной стороны, большая часть площадей нацио­нальных респуб­лик — это оторванные от основной территории страны, малочисленные и инфраструктурно не развитые поселения. «Только небольшая часть коренного населения интегрирована в современную экономику, поскольку заняты люди, по большей части, в личных хозяйствах. Вдумайтесь — 40–70% населения в нацреспубликах Сибири находится вне экономики и занято автономным жизнеобеспечением», — говорит замдекана по науке факультета государственного и муниципального управления ГУ ВШЭ Юрий Плюснин. К тому же, нацио­нальные республики — это, как правило, деиндустриализированные регионы. Скажем, в Туве индекс промпроизводства составляет всего пять–семь процентов от позднесоветского уровня. Исключением является только Хакасия — да и то за счет советских промышленных гигантов, оказавшихся в территориальных границах республики по воле административного «случая».

С другой стороны, в республиках налицо демографический бум. Тогда как в России прирост рождаемости над смертностью обусловлен во многом отголосками «демографического бума» второй половины 1980 годов, в нацио­нальных республиках, напротив, наблюдается буквально зашкаливающая для России рождаемость, которая в длительной перспективе означает преобладание молодежи в структуре населения (которая уже занимает долю в среднем в два раза большую, чем в остальных регионах Сибири) и повышенную экономическую активность региона в целом. Де-факто, это ситуация, которую большинство регионов страны переживало 50–100 лет назад в годы активной урбанизации и индустриализации.

В этом ключе рассматриваемые нами регионы уместнее называть «отсталыми» — бум экономического развития здесь по объективным причинам, описанным выше, немного отстает от остальной страны. На этом этапе-то и важно понять, какие приоритеты ставятся перед этими территориями. Самый простой вариант — законсервировать уже имеющуюся отраслевую специфику и усилить ее соответствующими инвестпроектами. То есть мужчины должны, грубо говоря, больше пасти скота, а женщины — рожать больше детей. И такая стратегия в целом вполне жизнеспособна. «Приоритеты понятны. Все эти республики находятся в достаточно экстремальных условиях, там нужно делать упор на развитие животноводства. Дополнительно для Алтая — это пантовое оленеводство, для Тувы и Бурятии — овцеводство. И это нужно тесно связывать с туризмом. Я посчитала специально, что только в Республике Алтай 32 достаточно крупных туристических предприятия, для которых нужно поставлять сельскохозяйственные продукты. В целом есть над чем работать. Например, в Туве было семь перерабатывающих предприятий, а теперь осталось только два, причем одно убыточное. Раньше они делали шинели для министерства обороны, а потом солдат перевели на новую форму, и спрос упал. А шерсть за бесценок уходит в Китай и Турцию. Кустарная переработка, конечно, есть, но в крупные проекты инвестиции не идут», — перечисляет завотделом экономики регио­нальных АПК Института экономики сельского хозяйства СО РАСХН Людмила Попова.

Однако есть и другая стратегия для регионов — перспективное развитие. В этой стратегии заключена сама логика современного мира, в котором все меньше людей хотят жить в юртах без минимального набора удобств ради сохранения «традиционного» сельского хозяйства. Напротив, даже в дальних селах жители желают пользоваться электрическими приборами, связью, ездить на современных машинах и т.д. Правда, при этом эти же жители подчас протестуют против вторжения в природу при прокладке ЛЭП, строительстве электростанций или дорог — но это тема отдельного разговора. В свою очередь, для современного перспективного развития, как показывают исследования многочисленных экономистов, у отсталых районов России (каковы и сибирские нацио­нальные республики) есть две группы сдерживающих факторов. Первая — традиционная для страны в целом: неразвитые институты, отсутствие стабильных политических и экономических гарантий для бизнеса и т.п. Вторая группа факторов — это специфические ограничения. Говоря сухим языком экономтеории, это «замкнутость рыночного пространства, определяемая как неспособность промышленных предприятий выйти на межрегио­нальный, нацио­нальный и мировой рынки. Замкнутость рыночного пространства определяется следующими причинами: небольшой регио­нальный рынок сбыта, периферийное месторасположение региона, высокие транспортные издержки, низкая конкурентоспособность предприятий».

По материалам журнала «Эксперт Сибирь». Сергей Чернышов. Научите ребенка ходить.

Вопросы

1. В чем причина существования в национальных республиках Сибири преобладающей традиционной экономики?

2. Какие преимущества и недостатки есть у национальных республик Сибири на пути перехода от традиционной к современной экономики?

3. Нужно ли вообще менять экономический уклад жизни и почему?

4. Какие меры вы бы предложили для изменения экономического уклада национальных республик Сибири?

Кейс 2

Командная экономика

Вплоть до распада СССР было принято считать, что только благодаря форсированной индустриализации Советский Союз в 1930–1950-е стал одним из мировых лидеров экономического роста. Выдерживает ли критику это утверждение?

 

Как ни парадоксально, новых оценок темпов роста советской экономики за последние 20 лет не появилось. Наиболее правдоподобными остаются расчеты американских советологов (Абрахама Бергсона и его учеников), выполненные на основе открытых данных в середине прошлого века. Американцы считали официальные цифры национального дохода сильно завышенными, но не из-за фальсификаций, а в силу особенностей учета и агрегирования данных в СССР. Архивы подтверждают это предположение. У советского правительства не было двух бухгалтерий, одной для пропаганды, другой для управления. Если руководство хотело скрыть какие-то результаты, оно их просто засекречивало.

 

На первый взгляд даже западные оценки советских достижений представляются выдающимися. Валовой национальный продукт на душу населения рос в СССР примерно на 3% в год. В лучшие десятилетия темпы роста приближались к 4%. Однако результаты окажутся более скромными, если учесть безумную расточительность советской модели, которая требовала гораздо больших — по сравнению со странами того же уровня развития — затрат для достижения одних и тех же целей. Советский Союз был мировым рекордсменом по темпам роста капиталовложений, но не по отдаче от них. Расплата за расточительность не заставила себя долго ждать. Из-за чрезмерности трудовых затрат в промышленности уже в середине 1950-х нехватка рабочих рук стала ощущаться в деревне. После достижения к концу 1960-х годов всеобщей женской занятости проблема дефицита труда остро встала уже для всех секторов экономики.

 

С учетом затрат физического и человеческого капитала качество советского экономического роста в 1960–1989 годы было крайне низким, об этом свидетельствуют расчеты американских экономистов Уильяма Истерли и Стена Фишера. При прочих равных советские темпы накопления капитала должны были вести к превышению среднемировых темпов роста ВВП на душу населения на 2,7 процентных пункта. В действительности же советская экономика опережала мировую всего на 0,4%. Если бы в 1960–1989 годы она была не командной, а рыночной, к 1989 году советский ВВП был бы вдвое выше достигнутого.

 

В разгар Великой депрессии превосходство советской экономической модели казалось очевидным. Еще бы! На Западе — глубочайший спад и метания политиков и правительств, в СССР — быстрый подъем, в основе которого научно выверенные планы, которые позволяют достигать максимально возможных темпов экономического развития без последующих спадов, характерных для делового цикла капиталистических стран.

 

Но была ли советская экономика плановой?

 

Благодаря открытию архивов нам теперь известны реальные механизмы работы командной системы, особенно в период ее становления в 1930-е годы. Один из самых ценных источников — протоколы заседаний Политбюро и переписка Сталина со своими заместителями. Вряд ли кого-то удивит, что Сталин и его ближайшее окружение лично определяли направление и параметры экономического развития. Сюрпризом, однако, стало то, насколько обобщенными были утверждаемые цифры. Американский историк Пол Грегори выяснил, что в 1930-е Политбюро систематически принимало решения только по трем группам экономических вопросов: хлебозаготовкам, импорту и объему капиталовложений. Хлеб был важнейшим средством финансирования индустриализации. Валюта — наиболее редким ресурсом. Вся стратегия индустриализации определялась в одной цифре — рублевом объеме капиталовложений на будущий год. Как видно из сталинской переписки, этот показатель определялся на глазок, а не в результате детальных расчетов. Например, при обсуждении плана инвестиций на 1936 год в течение нескольких дней цифры инвестиций «гуляли» в диапазоне 19–25 млрд рублей.

 

Слабость обоснований регулярно приводила к дорогостоящим ошибкам. Самая типичная — начало проектов, не обеспеченных ресурсами. Вторая пятилетка фактически ушла на то, чтобы, пусть с опозданием, закончить проекты, начатые первой. В предвоенное десятилетие Сталин был вынужден как минимум дважды принимать решение о снижении инвестиций. Такая манера руководства — «штурм и натиск» с последующей корректировкой планов — порождала цикличность развития советской экономики, феномен, который, казалось бы, должен по определению отсутствовать в плановой системе. Как следствие — омертвление вложений, снижение отдачи.

 

Не спасал командную экономику от ошибок и ее «мозг» — Госплан, обязанный превращать директивы Политбюро и правительства в конкретные хозяйственные планы. На самом деле планирование было далеко не всеобъемлющим. Даже в 1951 году проект очередного пятилетнего плана включал в себя лишь 127 заданий в натуральных показателях, притом что советская экономика производила сотни тысяч наименований товаров. Чтобы избежать ответственности за конкретные результаты, работники Госплана определяли цели развития в максимально общем виде. Добавьте к этому, что в процесс разработки планов были активно вовлечены сами производители. Каждый народнохозяйственный план был результатом не столько «научных» расчетов, сколько торга между выше- и нижестоящими уровнями командной иерархии.

 

Производственники всегда стремились подстраховаться, получить для выполнения спущенных сверху заданий как можно больше ресурсов. Вот как объяснял эту тактику начальник Главморпрома (отвечало за военное судостроение) Ромуальд Муклевич: «Сам не знаешь, откуда вылезет что-то такое, что нарушит взятые темпы, сорвет тебе программу по отдельному заводу или отдельному объекту». Зная такую манеру нижестоящих, высшие чиновники не имели никаких оснований верить в обоснованность заявок предприятий. Поэтому планировали от достигнутого. «Смотрим, сколько вчера дали, в прошлом квартале, и определяем потребность этого квартала», — признавался один из руководителей Наркомата тяжелой промышленности Исар Айнгорн. Такой «научный» подход на многие годы вперед зафиксировал отраслевую структуру советской экономики конца 1920-х годов. Новым отраслям, если они не были связаны с военно-промышленным комплексом, было просто неоткуда появиться в советской системе, что обрекало ее на хроническое отставание от Запада.

По материалам журнала «Forbc». Андрей Маркевич. Анатомия «Советского чуда».  

Вопросы

1. Почему командная экономика СССР смогла временно обогнать экономику США?

2. Почему командная экономика СССР в конечном счете отстала от рыночных экономик Запада?

3. Почему командная экономика имела меньшую эффективность в плане отдачи от инвестиций, чем рыночная?

4. Какие достоинства и недостатки командной экономики вы видите?

5. Считаете ли вы ручное управление более эффективным по сравнению с рынком и почему?

                                                                   Кейс 3.

Либеральные реформы 1990-х

Реформы социальных систем идут в Старом Свете с начала 1990-х годов. Европейские экономики ощутили последствия замедления темпов роста и старения населения и начали дрейф в одну сторону — в сторону либеральной системы. Это неудивительно. Тогда в Евросоюзе к власти пришли неолибералы. Да и в отдельных странах в традиционных левых партиях социал-демократы уступили лидирующие позиции социал-либералам. Идеологические установки левых и правых либералов сблизились до степени смешения, их практически перестали различать избиратели, и их ротация носит символический характер. На основе этого либерального консенсуса в европейских странах одна за другой начались социальные реформы, суть которых можно выразить известным высказыванием Маргарет Тэтчер: «Не существует такой вещи, как общество. Есть отдельные мужчины и женщины, а также семьи». Именно в этой формулировке никто «железную леди» не цитирует, это до сих пор не очень политкорректно. Но фразу, которую она произнесла следом, повторяют охотно: «Люди слишком хорошо помнят о своих социальных правах, и никто не вспоминает о своих обязательствах. А не существует такой вещи, как социальные права, до тех пор, пока ты исполнишь свои обязательства».

В своей знаменитой речи в Брюгге в конце 1988 года Тэтчер заявила: «Урок экономической истории Европы семидесятых и восьмидесятых годов состоит в том, что центральное планирование не работает, работают личные усилия и частная инициатива. Государственная экономика — это рецепт низкого роста, частное предпринимательство в рамках закона приносит лучший результат». Она, кстати, была неправа: средние темпы роста в такой «огосударствленной» экономике, как французская, в 1970–1980-е годы были чуть выше, чем в британской. Хотя всегда можно подобрать выборку с противоположным результатом. В любом случае никаких особенных экономических подвигов Европе либеральная модель развития экономики пока не обеспечила. А «лишний» социальный балласт уже сброшен.

Реформы Харца—Шредера

Самой громкой либеральной реформой рынка труда в Европе стали реформы Герхарда Шредера (или Петера Харца, который возглавлял комиссию по их разработке) в Германии в начале века. Либеральные экономисты и политики считают их настолько успешными, что они стали объектом почти религиозного поклонения.

Германия встречала новое тысячелетие в не очень хорошей форме и считалась «больным человеком Европы». Экономический рост был ниже, чем в среднем по ЕС, а безработица выше. Дефицит бюджета превышал «священные» три процента ВВП. При этом безработные получали достаточно щедрое пособие по два года и не спешили возвращаться на рынок труда. Разъезжали по заграницам в том числе.

Для начала были облегчены условия для увольнения. Потом были сокращены сроки выплаты пособия по безработице — так называемого Пособия 1 (то самое, на которое немецкий безработный ездил за границу). Раньше его получали по полтора-два года. Теперь — только 12 месяцев. Его размер зависел, как и полагается в «континентальной» модели, от предыдущих доходов безработного и составлял примерно две трети его последней зарплаты (потолок — 2570 евро).

Безработный отныне был обязан принять любое предложение о работе, которое соответствовало его профилю. В течение первых шести месяцев он еще имел право в качестве причины отказа указывать на величину предлагаемой зарплаты. Если она была более чем на 30% ниже его предыдущей зарплаты, отказ считался допустимым. Но по истечении шести месяцев размер зарплаты уже причиной отказа служить не мог. Никакие там «я рассчитывал получать побольше», «я по этой специальности работал двадцать лет назад и уже все забыл» в расчет не принимались. Для холостых соискателей рабочих мест не действовала и отговорка «это очень далеко от моего дома». Их вполне могли обязать и в другой город переехать.

Что важно: отныне не служба занятости должна была доказывать, что вакансия подходит для ее клиента. А клиент должен был убедить ее, что она ему не подходит. Необоснованный отказ от рабочего места приводил к сокращению размера пособия, вплоть до полного прекращения выплат после третьего такого случая.

Самый знаменитый из «законов Харца», а именно «Харц 4», перекроил и систему выплат социальных пособий. Если безработный, получая в течение года «Пособие 1» не находил себе работу, то наступал черед «Пособия 2». Оно фиксированное и очень скромное. Одинокий взрослый безработный получает чуть более 400 евро в месяц. Если же партнер по браку работает, то не факт, что супругу вообще что-то светит. И он уже должен соглашаться на любую работу, даже если она не соответствует его образованию и он никогда по этой специальности не работал. Работай, или прослывешь «тунеядцем». А отношение к таким людям в германском обществе резко отрицательное. Признаться, что ты получаешь пособие по «Хартц 4», просто стыдно.

Выплаты по другим социальным пособиям тоже небольшие. И социальная служба получает право контроля за получателем такого пособия, вплоть до доступа к банковским счетам, переписке, списку покупок. Многие центры занятости проявляют недюжинную фантазию в своей работе. Пресса не жалеет красок. Тут и учительница, которую заставляли стать продавщицей в секс-шопе. И 63-летний художник, которого настойчиво пригласили прийти поработать в ночную смену на стройке. И беременная дама, которой при оформлении пособия предложили сообщить имена своих сексуальных партнеров. От самых необычных требований можно, конечно, отбиться через суд. Но тут точно не до туристических поездок.

Реформы Харца привели к ожидаемому результату. С одной стороны, взлетел уровень неравенства. За пятнадцать лет количество трудоспособных людей, проживающих за порогом бедности, выросло с 10 до 18%. Это стало проблемой национального масштаба, и христианские демократы согласились в 2015 году на введение минимальной зарплаты. Ее поэтапное внедрение вроде бы приостановило процесс имущественного расслоения. Но это на фоне оживления экономической ситуации в мире и в Европе в частности.

С другой стороны, безработица в Германии начала сокращаться и сократилась с 11 до 3,5%. Страна существенно сократила свой бюджетный дефицит. У Германии сейчас самое большое положительное внешнеторговое сальдо, больше, чем у Китая. Считается, что реформы Шредера увенчались успехом.

Впрочем, надо заметить: цифра по безработице — лукавая. В последние годы ЕС начал продвигать для вычисления уровня безработицы методику Международной организации труда. По ней человек, который в отчетную неделю проработал хотя бы час, уже не считается «безработным». А считается как раз «занятым». Реформы Харца способствовали распространению малооплачиваемых рабочих мест (так называемых mini-jobs), в том числе мест с неполным рабочим днем. Это существенно искажает статистику.

Кроме того, не все склонны объяснять успехи германской экономики только жесткой либеральной борьбой с «тунеядцами» и «паразитами». Шредер мудро заметил, что «между Уолл-стрит и Кремниевой долиной не пустыня лежит. Там есть место для традиционной экономики». Германия сохранила добрую часть своей промышленности, особенно машиностроения. Сохранив компетенции своих инженеров и рабочих, страна предложила рынку более высокотехнологичную продукцию и воспользовалась инвестиционным бумом развивающих стран, прежде всего Китая. Да и на востоке у Германии появилось сразу несколько соседей — новых членов Евросоюза, и она удачно встроила их экономики в свои производственные цепочки.

Последний оплот социализма

Тех, кто переживает, что пропустил все самое интересное в процессе реформирования социальной системы европейских стран, можно успокоить. Либеральные реформы ожидают последнюю крупную «социальную» экономику Европы — французскую. «Социалистическая Франция», которую «невозможно реформировать», давно уже белая ворона в окружении своих более или менее либеральных европейских соседок.

Во Франции все еще очень много разных пособий. Родители школьников к началу учебного года получают по 350–400 евро на ребенка. Более двух миллионов самых бедных семей получают по 150 евро ежегодно в виде «Рождественской премии». Шесть миллионов французов получают жилищное пособие, в среднем 200–250 евро. Разных пособий так много, что сознательные работники системы социального обеспечения сами разыскивают тех, кто имеет право на какое-то пособие, но даже не догадывается об этом.

Из-за больших социальных трансферов уровень неравенства доходов и уровень бедности во Франции сейчас одни из самых низких в ЕС. А уровень рождаемости — самый высокий. И покупательная способность среднего французского пенсионера сейчас такая же, как у среднего французского труженика. А по некоторым оценкам, даже чуть выше. Нигде в Европе такого больше нет. Это вообще выглядит анахронизмом.

Права работника во Франции закреплены в Трудовом кодексе. А французский трудовой кодекс — самый толстый в мире. Эммануэль Макрон уже успел провести одну реформу трудового законодательства. Но еще не все области трудового права охвачены. И у нынешнего либерального французского правительства непочатый край работы. Тем более что соратники его подгоняют.

У Франции долг уже под 100% ВВП. У Франции с начала века отрицательный торговый баланс. После последнего финансового кризиса страна более десяти лет находилась в «черном списке» ЕС, потому что ее дефицит больше трех процентов ВВП. Во Франции самая большая доля государственных расходов в ВВП среди всех европейских стран — 55%. После всплеска безработицы во время кризиса 2008 года очень медленно сокращается количество безработных. В большинстве европейских стран, которые провели либеральные реформы рынка труда, уровень занятости давно достиг предкризисного уровня. Правда, это «другая» занятость, на других условиях труда, но Евростат так считает.

Ситуация очень похожа на германскую перед реформами Шредера—Харца. По мнению французских либералов, если Франция не проведет жестких реформ, ее ждет катастрофа. Франсуа Фийон предрекал в этом случае «десант из Международного валютного фонда во французских министерствах» — чем не конец света?

Вот Макрон и активизируется. Судя по всему, в качестве образца для своей пенсионной реформы французский президент избрал как раз шведскую модель. Неизвестно, правда, заимствует ли он механизм снижения-повышения пенсий в зависимости от экономического положения страны, а без этого шведская модель не будет логически законченной. Но в любом случае это будет система, в которой размер пенсии становится известным только при достижении пенсионного возраста. Проблема еще и в том, что в начале 1980-х Франсуа Миттеран снизил пенсионный возраст с 65 лет до 60. И либералы (и левые, и правые) за все свои шесть удавшихся и одну неудавшуюся пенсионную реформу смогли поднять его только до 62 лет. А Макрон во время избирательной кампании пообещал, что возраст выхода на пенсию поднимать не будет.

А рынок труда, по слухам, будет реформирован по немецкому образцу, хотя предложение французам уже через год безработицы переходить на 400 евро в месяц чревато сильными социальными потрясениями. Впрочем, Жорж Помпиду в свое время утверждал, что если во Франции будет 500 тысяч безработных, то произойдет революция, и был не прав. Революции не произошло. Может, и к размеру пособия в 400 евро французы привыкнут.

Макрону и скандинавская трудовая модель нравится. Она не направлена на то, чтобы любыми путями как можно быстрее вернуть человека на рынок труда, пусть даже на плохо оплачиваемую работу. В Дании, например, или в Финляндии срок, в течение которого выплачивают пособие по безработице, — целых два года. И пособие достаточно щедрое. Зато процесс увольнения очень простой. Гораздо проще, чем даже в Германии. Возможно, Макрон пойдет по этому пути. Будучи с визитом в Копенгагене, он умилился тяге датчан к прогрессу. Сказал, что ему приятно быть в стране, где «уволить можно, просто отправив СМС». Что оказалось fake news — датчане все-таки до увольнения с помощью СМС пока не дошли. Но, оговорка по Фрейду, как говорится.

Медицинское опустынивание

Медицинское страхование — один из столпов европейского государства всеобщего благосостояния. Во всех вариантах европейских социальных систем без исключения оно охватывает всех граждан. Французская система едва ли не лучшая в Европе. И точно самая щедрая. Неоплаченными остается менее 10% расходов французов на свое здоровье при среднеевропейском уровне 20%.

Но либерализация во французском здравоохранении идет уже давно, причем по знакомой для россиян тропинке. В либеральной медицине услуги следуют за пациентом. А современная либеральная экономика делит население на выигравших и на проигравших от глобализации. Поэтому неудивительно, что во Франции начался процесс «медицинского опустынивания», прежде всего в сельской местности, а также в бывших пролетарских кварталах, особенно больших городов. Процесс «группирования больниц» проводился вполне сознательно, с целью «рационализации» системы здравоохранения, естественно. В результате где-то в сельской местности до ближайшего врача — несколько десятков километров. А кое-где очередь к врачу-специалисту уже больше года. Замечательные высококлассные французские врачи давно предупреждают правительство, что они работают на износ и система здравоохранения может начать давать сбои.

Новая медицинская реформа Макрона как будто приостанавливает либеральные реформы в здравоохранении. Государство профинансирует восстановление нескольких сотен медицинских учреждений в «пустынях», в стране увеличится количество врачей. Но идеология авторов реформы вызывает вопросы. Министра здравоохранения обвиняют в том, что закрываются пункты неотложной помощи, а он оправдывается тем, что и новые открываются — там, где население растет. В прежние времена, когда французы создавали свою великолепную систему здравоохранения, такого министра тут же уволили бы с позором. Тогда считалось, что право на медицинское обслуживание — это законное право каждого гражданина республики вне зависимости от места его проживания. Но сейчас фразы «мы закрыли больницу в этом городке, потому что она нерентабельна» не вызывают шока.

Обычной практикой становится перенос все большего количества медицинских услуг в полис системы дополнительного страхования, за который нужно платить отдельно. И даже во Франции все большее количество людей не имеет возможности этот полис оплачивать и отказывается от похода к офтальмологу, например. Половина французов, живущих за чертой бедности, не может себе позволить поход к дантисту. Десять лет назад таких было не более четверти. Треть французских пенсионеров отказывается от некоторых медицинских услуг по финансовым соображениям. Да и цинга не только в США вновь объявилась, случаи заболевания были зарегистрированы и во Франции. А это уже никак иначе, кроме как плохим питанием, не объяснить.

Либеральных реформ Франция в любом случае не избежит — Макрон уже несколько раз вставил в свою речь традиционное «без обязанностей нет прав».

Вопросы

Кейс 4.

Китайская модель

Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им никогда не сойтись — эти слова Редьярда Киплинга часто цитируют и обсуждают. Кстати сказать, у Киплинга в этом стихотворении Восток и Запад все-таки сходятся, сын английского полковника и Камаль становятся друзьями, так что, похоже, Киплингу приписывают совсем не то, что он имел в виду. Однако зададимся более скромным вопросом: действительно ли китайский капитализм кардинально отличается от западного, а китайская экономика обладает волшебной устойчивостью, которая позволяет ей оставаться островом стабильности в океане кризиса и расти на 9–13% в год или это просто стечение обстоятельств?

Социалистическая атрибутика вроде утверждения пятилетних планов не должна вводить в заблуждение — китайская экономика, конечно, уже давно не плановая и не социалистическая.

• Цены уже 20 лет как не контролируются правительством, и даже государственные предприятия работают не по плану, а на свободный рынок.

• Порядка 75% производства ВВП приходится на частный сектор, в том числе на акционерные компании, где государству принадлежит меньшая часть акций, и на частные предприятия в личной собственности. Доля государственных расходов в ВВП — всего 20%, это меньше, чем в развитых странах.

• Бесплатное образование и здравоохранение, которыми страна гордилась в период Мао, ушли в прошлое, а пенсии для крестьян и рабочих негосударственного сектора только-только начинают вводиться.

• Доходное и имущественное неравенство уже очень сильное и продолжает расти: коэффициент Джини для доходов достиг 45%, а по числу миллиардеров, согласно списку «Форбс», Китай еще в прошлом году вышел на второе место после США, обогнав Россию (64 и 62 миллиардера соответственно), не сдал позиции он и в этом году (115 и 101 соответственно).

Отличия китайской экономической модели от западной остаются, но они уже не столь существенны.

• Китай проводит активную экспортно ориентированную промышленную поли­тику, главным образом через поддержание искусственно заниженного курса юаня, что достигается ускоренным накоплением валютных резервов. Такая политика, конечно, является вмешательством в действие рыночных сил, но имеет прецеденты: ее использовали Япония и Южная Корея, Тайвань, Сингапур и Гонконг на более ранних стадиях развития.

• Земля в Китае до сих пор не является частной собственностью и не может быть предметом купли-продажи. Однако государственная собственность на землю встречалась и встречается и в других капиталистических странах, хотя, быть может, не в таких масштабах.

• Китай сохраняет контроль над движением капитала, но такой контроль практикуют многие развивающиеся страны и практиковали западноевропейские страны всего полвека назад, после Второй мировой войны.

• Политический режим в Китае авторитарный, а не демократический, но и здесь прецедентов хватает. Капитализм возник раньше, чем демократия, все страны были когда-то авторитарными, а некоторые развитые страны — Испания, Португалия, Тайвань, Южная Корея — стали демократическими всего два-три десятилетия назад.

При формальном перечислении сходств и отличий китайской экономической модели от западной упускается из виду самое главное. Уникальность Китая состоит в том, что если по уровню экономического развития (ВВП на душу населения) это, конечно же, развивающаяся страна, то по силе и эффективности государственных институтов он нисколько не уступает развитым странам.

Институциональный потенциал в узком определении — это способность государства проводить в жизнь свои законы и предпи­сания. Способов субъективной оценки эффективности госинститутов немало — это индексы эффективности правительства, правопорядка, коррупции и т. д., но многие исследователи считают их ненадежными. Объективными же измерителями институциональной силы государства являются, во-первых, уровень убийств как нарушение государственной монополии на насилие и, во-вторых, доля теневой экономики как нарушение устанавливаемых государством налоговых и экономических правил. Китай по обоим показателям приближается к развитым странам и занимает почти исключительное положение в развивающемся мире.

Китай оказывается в группе развитых стран по уровню убийств — менее трех на сто тысяч человек против одного-двух в Европе и Японии и пяти в США. Только некоторые развивающиеся страны, в основном на Ближнем и Среднем Востоке, имеют такой низкий показатель, тогда как в большинстве из них убийств больше на порядок. Западной Европе, кстати сказать, понадобилось 300 лет, чтобы снизить уровень убийств с сорока в XIV веке до одного-двух в XIX веке.

То же и с теневой экономикой: ее доля в Китае всего 17% — это ниже, чем в Бельгии, Испании, Португалии, тогда как в развивающихся странах этот показатель в среднем 40%, а часто доходит и до 60%. Опять-таки, лишь немногие развивающиеся страны могут похвастаться таким низким показателем — Вьетнам, Иордания, Иран, Саудовская Аравия, Сирия.

По материалам журнала «Эксперт». Владимир Попов. Ударники капиталистических пятилеток. 

Вопросы

1. Чем объясняется авторитарный стиль управления и большая роль государства в экономике Китая?

2. В чем причина экспортной ориентированности экономики Китая?

3. Какие недостатки и преимущества у экспортной модели экономики Китая?

4. Какие достоинства и недостатки вы видите в китайской модели?

5. Как вы оцениваете будущее китайской модели?

Кейс 1

Традиционная экономика.

Около 120 млрд руб­лей пообещали вложить инвесторы в различные проекты на территории нацио­нальных республик Сибири — Алтая, Бурятии, Тувы и Хакасии — и это только за последние полгода. В списке: солнечные электростанции, особые экономические зоны, модернизация промышленных предприятий, строительство котельных, обогатительных фабрик и даже парков аттракционов. Проекты внушительные, местами даже инновационные — в общем, идеальные для современной модернизационной и антикризисной повестки дня.

Но мы выскажем крамольную мысль: стратегически ни один из заявленных проектов не приблизит нацио­нальные республики к заветной экономической самодостаточности. Потому что ключевая проблема этих регионов — вовсе не отсутствие какой-то котельной или обогатительной фабрики (хотя многие из этих проектов стратегически важны для локальных точек), а низкая инфраструктурная обеспеченность в широком смысле этого слова. Пока не будет решена проблема этого «узкого звена», даже самый внушительный проект по своему влиянию будет предельно местечковым.

Важнее другое. «Наш регион является отсталой сельскохоз<