Присутствие на Божественной Литургии, совершённой отцом Михаилом

 

«Ранним утром, в четвертом часу 16 августа, в день моего отъезда, я пришел в келью отца Михаила, что­бы присутствовать на его Божественной Литургии и сподобиться Святого Причащения. Было еще до­вольно темно, когда я вошел в его келью. Отец Миха­ил, уже в облачении, завершал Проскомидию. Глубокая и торжественная тишина царила в келье. Два неболь­ших подсвечника на престоле едва освещали обшир­ное пространство комнаты. Стены и потолок таяли во мраке. Отец Михаил произносил священные слова неторопливо и отчетливо, с как бы созерцательной за­думчивостью воспринимая каждое из них. Это была ис­тинная Литургия духовного размышления, Литургия внутреннего созерцания. Представление о времени и пространстве исчезло. Это была сама вечность.

Я находился здесь один. Отец Михаил почти никогда не позволяет кому-либо присутствовать на его Литур­гии.

Как долго продолжалась она — сказать не могу. Ка­залось, что время остановилось, когда я причастился. В конце Литургии отец Михаил благословил меня ико­ной. "Помни, Сереженька, что я говорил тебе", — за­ключил старец при расставании.

 

ОТЪЕЗД ИЗ НОВОГО ВАЛААМА

 

Распрощавшись со старцем, я отправился в мона­стырский храм, где общая братская Литургия уже за­канчивалась. Она была великолепна, но весьма от­личалась от Литургии отца Михаила. Я попрощался с игуменом о. Нестором и с гостинником — о. Лукой. Монахи были удивлены, узнав, что отец Михаил по­зволил мне присутствовать на его Литургии и прича­стил меня. Он делает так очень редко. После завтрака отец Геннадий, добрый старый иеромонах, доставил меня в монастырской конной повозке к ближайшей автобусной остановке, в нескольких милях от обители. Мы проехали через бесконечный глухой лес по мало­наезженной дороге. Я поведал отцу Геннадию свои впе­чатления от встречи со старцем Михаилом.

"Да, он — святой инок, — ответил отец Геннадий. — Едва ли еще найдется сколько-нибудь подобный ему”.

Три часа длилось мое путешествие до Куопио и да­лее на юг. Величественные северные леса и Новый Ва­лаам остались позади.

 

ЛИЧНОСТЬ ОТЦА МИХАИЛА

 

Путешествуя на юг страны, я всё размышлял над своими беседами с отцом Михаилом.

Я посетил несколько дюжин монастырей по всему свету и смог побеседовать с чрезвычайно духовными людьми. Беседы же с отцом Михаилом представляли собой совсем иное. Впервые в моей жизни я оказался лицом к лицу с человеком, сумевшим достичь духов­ных высот, приведших меня в состояние совершенной немоты.

Я сказал бы, что личность отца Михаила можно луч­ше всего описать словами преподобного Макария Ве­ликого, египетского мистика IV века, [сказанными им о христианине, в котором] "благодать так действует и умиряет все члены и сердце, что душа от великой радости уподобляется незлобивому младенцу, и чело­век не осуждает уже ни еллина ни иудея, ни грешника ни мирянина, но на всех чистым оком взирает внутрен­ний человек, и радуется о целом мире, и всемерно же­лает почтить и полюбить и еллинов, и иудеев. В иный час он — сын Царев, так твердо уповает на Сына Божия как на отца. Отверзаются пред ним двери, и входит он внутрь многих обителей; и по мере того как входит, снова отверзаются пред ним двери в соразмерном чис­ле, например из ста обителей — в другие сто обителей, и обогащается он; и в какой мере обогащается, в та­кой же показываются ему новые чудеса. Ему, как сыну и наследнику, вверяется то, что не может быть изре­чено естеством человеческим или выговорено устами и языком”.

Именно таков отец Михаил».

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

После кончины батюшки мать Феофания писала мона­хине Марии: «Славное и хорошее было время, когда был старец с нами, но я и теперь при воспоминании всегда обновляю свои мысли и чувства, ведь мне никто не мог столько уделить духовной и благодатной радости, как иеросхимонах Михаил! Пошли ему, Господи, Цар­ство Небесное в присной жизни!»

Той же искренней благодарностью исполнены и сло­ва другой его духовной дочери — монахини Ангелины (Жаворонковой): «Мы, то есть его "ангелочки”, как он шутя называл своих близких духовных чад, очень почи­таем его и живем его наставлениями и его любовью».

...В свое время, в уже упоминавшейся выше книге «У "пещер Богом зданных"», наряду с рассказом об ие- росхимонахе Михаиле, впервые были даны с наивоз- можной полнотой также сведения и о другом заме­чательном печерском старце, чрезвычайно схожем по духу с отцом Михаилом, — иеросхимонахе (ныне уже преподобном) Симеоне (Желнине; 1960).

Это жизнеописание отца Симеона принесло, без­условно, немалую духовную пользу читателям, и, в известной степени, способствовало дальнейше­му ускорению процесса канонизации столь замеча­тельного инока — с причислением его к лику Собора Псково-Печерских святых, что и совершилось наконец в 2003 году.

 

 

И вот, сравнивая двух этих поистине духоносных старцев: валаамца Михаила, вернувшегося в конце жиз­ни в столь любимую им Россию и окончившего свои дни в Печерской обители, с одной стороны, и изначаль­но прожившего в ней, по сути, всю свою сознательную монашескую жизнь преподобного Симеона с другой, видишь, насколько же они были духовно близки и схо­жи! Схожи — никогда не прекращавшимся, как дыхание, молитвенным подвигом и стремлением к внутреннему уединенному молчанию, точнее — к мирному внутрен­нему безмолвию души (даже когда они находились среди

 

 

людей и общались с ними), схожи и замечательным не­поддельным смирением, но главное — предельно свой­ственной им любовью к Богу, от которой они никогда не отделяли любви и к венцу Его творения — человеку...

Они ведь и заостряли постоянно внимание своих ду­ховных чад совершенно на одном и том же, ставя на пер­вое место в духовной жизни (беря за основу ее) именно обретение и хранение духа Любви Христовой, что и яв­ляется главнейшей заповедью Божией — и по отноше­нию к Самому Богу, и по отношению к человеку. Оба они не уставали повторять, что без такой Любви всё осталь­ное, любые монашеские подвиги, не имеют никакого смысла и никакого спасения не приносят.

Точно так же оба они в один голос утверждали, что хри­стианину необходимо — как своего рода постоянная сре­да обитания его души — искреннее покаяние, основанное на трезвом рассуждении и предельно смиренной самоо­ценке (а не на «самоцене» и «возомнении» о самом себе, подсовываемых человеку лукавым): ведь именно по­стоянно присутствующее в человеке покаянное чувство

 

 

и дает ему духовные силы для смиренного перенесения скорбей, без которых не бывает спасения.

Недаром, подобно старцу Михаилу, и преподобный Симеон Псково-Печерский поучал в известных его «Наставлениях о спасении души»: «Желающий спасти свою душу должен помнить, что спастись невозможно без скорби и искушений, а посему и должен благода­рить Бога за всё скорбное. Болезни, несчастья, клеветы,

 

 

обиды, неприятности, гонения и тому подобное есть спасение для человека.

Скорби есть по преимуществу удел спасающихся по­следнего времени: многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие (Деян 14,22)... Через напрасные скорби и страдания мы прививаемся ко Кресту Христо­ву... Как нельзя без воздуха дышать, без пищи — жить, без ног — ходить, так нельзя без скорбей войти в Цар­ствие Небесное. Кто чуждается скорбей, тот отрекается от своего спасения и за временную сладость этой жиз­ни лишается вечного, присноблаженного покоя».

Но ведь то же самое, как мы помним, говорил и ста­рец Михаил, исходя из того же самого духовного опы­та: «Терпи и терпи всё — все злострадания... Господь

испытывает верность скорбями. Всегда вступивших на иноческий путь ждут скорби... это для борьбы, для венцов».

А как схожи они в своем предельно благоговейном отношении к Святой Литургии и в своих советах пастве как можно чаще причащаться (тот же преподобный Си­меон нередко благословлял своих болящих чад прича­щаться каждый день в течение, например, двух недель!).

И наконец, подобным же образом оба они одинаково подчеркивали в своих пастырских поучениях великое значение уединения и «внутреннего безмолвия», осо­бенно для монашествующих. Так, наравне со старцем Михаилом, и преподобный Симеон советовал стремя­щимся к подвижнической жизни именно уединенный характер жития, говоря, в частности: «удобное уеди­ненное место дает удобство для спасения. Уединение удаляет от человека суету мирскую, оставляет его с са­мим собою и Богом. Уединение способствует очищению сердца и помышлений, оно возбуждает подвиги и само­отречение. От уединения рождаются умиление и кро­тость, пребывание в келье в молчании, в упражнении (как в молитве, так и в поучении день и ночь Закону Божию) делает человека благочестивым», то есть не­способным уже нарушать заповеди, данные нам Богом.

Заметим, что именно этими спасительными каче­ствами они предельно обладали и сами, и потому не удивительно, что знавшие их так часто упоминали впоследствии о таких равно присущих им свойствах, как особые кротость и смирение...

В эпилоге к изданной им книге о иеросхимонахе Миха­иле игумен Герман (Подмошенский) отметил, что «с от­ъездом отца Михаила и валаамских монахов остаток старого иночества в Новом Валааме быстро сократил­ся, и положение в нем оказалось настолько мало вдох­новляющим для стремящейся к монашеству молодежи, что всего лишь малая горстка людей осталась на страже сокровищ былой славы Старого Валаама».

И действительно, к середине 1970-х годов в Ново- Валаамском монастыре осталось всего два (!) русских инока. Это были: архимандрит Симфориан (1892-1981) и монах Акакий, отошедший ко Господу в 110-летнем возрасте — в 1984 году. С той поры обитель населяют одни только монахи-финны, начавшие совершать богос­лужения полностью на финском языке уже с 1977 года.

Если русские ново-валаамцы многие годы ютились в небольшом деревянном храме (из двух перестроенных сараев), одновременно являвшемся для них и мона­стырской трапезной, то для себя финны довольно бы­стро построили каменный Спасо-Преображенский со­бор «в древнем стиле», освященный 5 июня 1977 года.

На 2008 год численность финской братии составля­ла 14 человек. Русских среди ново-валаамских иноков, естественно, нет...

 

 

 

 

Подлинный Валаам — «Старый», островной — начал восстанавливать прежнюю монашескую жизнь лишь в по­следнем десятилетии прошлого века — с исчезновением в России воинствующей атеистической власти... Постоянно растет число валаамской братии, возобновляются храмы и скиты, печатаются книги и альбомы о монастыре, вновь принимается значительное число паломников.

Новое поколение «старовалаамцев» было духовно укреплено обретением в августе 1991 года святых мо­щей — сначала афонского, а затем уже ставшего валаам­ским — инока Антипы (на Валааме с 1865 года; "(1882, причисленного, по благословению Святейшего Патри­арха Алексия II, к лику Собора Валаамских святых.

В значительной степени именно преподобным Антипой и была восстановлена на Валааме древняя монаше­ская традиционная практика Иисусовой молитвы — во­истину подлинного духовного дыхания православного иночества. И как раз на эту традицию исихастского «делания» молитвы Иисусовой, воспринятую от мона­хов — наследников преподобного Антипы, неизменно опирался всю свою внутренне затворническую жизнь

 

 

«последний великий старец Валаамский» иеросхимонах Михаил: так его сокровенный молитвенный под­виг, по сути, постоянно соединял иночество Святого Афона с иночеством суровой северной обители.

В святом деле сохранения истинного духа монаше­ства этот валаамский и псково-печерский подвижник принял, безусловно, самое живое и плодотворное уча­стие. По плодам же их и узнаете их, говорит нам Святое Евангелие (ср.: мф 7,16). И как мы знаем, старец Михаил действительно явил именно те самые плоды иноческо­го своего жития, о которых так просто и так опытно­мудро говорил еще святой апостол Павел: Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание... (Гал 5,22-23).

И потому вполне естественно и духовно закономерно, что, Промыслом Божиим, память о старце Михаиле не угас­ла, но, наоборот, все более крепнет — ив Псково-Печерской обители, и на Старом Валааме. С изданием же за последние десятилетия ряда книг и статей о нем имя его становится все более известным и почитаемым среди самых широких кругов православной России.

Отсюда вполне справедливыми представляются сло­ва, сказанные в связи с этим игуменом Германом: «Мо­лодые и энергичные духовные сыновья и почитатели отца Михаила имеют доступ к истории его жизни и по­учениям [через посредство этих изданий]: как бы сла­бо они ни были выполнены». Думается, такой доступ окажется в значительной мере расширен, и поучения старца предстанут в гораздо большей полноте — с вы­ходом в свет настоящей книги.

Но в любом случае глубоко прав игумен Герман, утверждающий в своих благодарных словах, посвящен­ных памяти иеросхимонаха Михаила, что ныне «его образ великого исихаста двадцатого века сияет как яркая звез­да во все более сгущающихся сумерках приближающего­ся конца мира». О том же говорится и в одном из изда­ний монастыря Святого Германа Аляскинского, где прямо утверждается: «Старец Михаил был последним великим старцем Валаама. Полуслепой, но прозорливый духовно, он обладал всеми чертами истинного сынаСвятой Руси».

...Хотя старец Михаил, в отличие от упоминавшего­ся выше преподобного Симеона Псково-Печерского, и не канонизирован Русской Церковью, тот же игумен Герман, выражая общее мнение многих православных, в предисловии к издаваемым им запискам монахини Марии назвал ее воспоминания «первоисточником» не просто жизнеописания старца Михаила, но именно «Жития иже во святых преподобного и богоносного отца нашего Михаила Валаамского».

Что ж, если будет на то воля Божия, и этот замеча­тельный инок, возможно, займет со временем достой­ное место в ряду прославленных святых — как Валаам­ских, так и Псково-Печерских.

Поистине исповедническая верность иеросхимонаха Михаила церковным канонам, его достаточно и неод­нократно явленная молитвенная помощь страждущим людям, великая мера всегда присущей ему христиан­ской любви и неизменно проявлявшаяся им во взаи­моотношениях с духовными чадами учительная му­дрость — все это, действительно, может со временем стать естественным основанием к церковному про­славлению «кроткого и тихого» (как писала монахиня Мария) старца Михаила...

Пока же лишь со смиренным упованием на это бу­дем испрашивать его святых молитв и заступничества за нас, грешных, у небесного Престола Божия — там, куда он единственно и стремился в течение всей своей долгой, доброй и светлой жизни истинно православно­го русского инока.

 

 

 

 

ПРИЛОЖЕНИЯ