Возвращение на Родину. Старец Михаил в Псково-Печерской обители

 

 

 

 

15 октября 1957 года отец Михаил вместе с другими валаамскими иноками прибыл в Россию, в Выборг.

С ним возвратились на Родину «84-летний иерос­химонах Иоанн, 78-летний иеромонах Лука, 69-летний иеромонах Геннадий, 59-летний иеромонах Сер­гий, 79-летний иеромонах Гурий, 82-летний монах Борис».

Вскоре же Новый Валаам «покинул» и еще один старо- стильник — их многолетний идейный вдохновитель монах Иувиан, но «только он вернулся не на земную родину, а на родину небесную — 13 ноября он отошел ко Господу».

Среди остававшихся тогда на Новом Валааме пятиде­сяти трех монахов лишь полтора-два десятка продол­жали придерживаться старого стиля, пребывая факти­чески в весьма двусмысленном положении: внешне они подчинялись новостильному (и по «букве», и по духу) начальству, но постоянной литургической полноты об­щения с новостильниками у них до конца так и не было.

Известно, что при этом они сохраняли духовную связь и вели переписку с давним защитником церков­ных канонов — отцом Никандром Леснинским (Беля­ковым; ф 1978) и с насельниками Свято-Троицкого мо­настыря Русской Зарубежной Церкви в Джорданвилле (США). Более того, как вспоминал блаженной памяти Владыка Лавр, Митрополит Восточно-Американский и Нью-Йоркский, глава Зарубежной Церкви, по непо­средственной просьбе валаамцев к ним даже приезжал

 

 

 

священник с запасными Дарами, чтобы отдельно при­частить именно старостильников.

Однако время всех их приближалось к концу — они (по большей части уже глубокие старцы) отходили ко Господу, а у новостильников не было, по сути, духов­ных сил для привлечения и воспитания новой поросли валаамского иночества: «Новый Валаам» хирел.

О внутреннем трагизме этой ситуации, но также и о непоколебимой совестливой верности старостиль­ников православным канонам ясно свидетельствует письмо ново-валаамца схимонаха Тихона, написанное им около 1970 года настоятелю Свято-Троицкого мо настыря в Джорданвилле (РПЦЗ), архиепископу Авер кию (Таушеву). Вот текст этого письма:

«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Святый Владыка, земно кланя­емся вам с послушником Корнилием, просим вашего благословения и святых молитв. С великим трудом собрался написать может по­следнее письмо и поздравить вас со днем вашего Ангела и от все­го сердца желаем вам от Господа Бога добраго здравия и помощи Божией в прохождении великих трудов для Православной Церкви.

Святый Владыка, послушник Корнилий очень страдает от болез­ни, также и я изнемогаю с каждым днем. Мне 93 года, а ему 87. В чем усердно просим вас, Святый Владыка, ваших святых молитв, чтобы нам грешным Господь помог до конца с благодарением пе­ренести свои старческие немощи и болезни и со спокойною совестию и мирным духом отойти в загробную жизнь. И, если все будет благополучно, о смерти вас известят телеграммой. О чем еще усер­дно просим вас, Святый Владыка, вознести ваши святительские мо­литвы о упокоении душ наших, особенно в сороковые дни.

 

 

Просим вашего благословения и остаемся на великое милосер­дие Божие и на ваши святые молитвы

 

грешный схимонах Тихон и послушник Корнилий

 

[Приписка]

 

В монастыре осталось только 7 человек: два священнослужи­теля, 3 монаха и 2 послушника. Почти все больные, и, хотя с тру­дом, ходим на своих ногах. В монастыре пока все спокойно. Нуж­ды ни в чем нет».

 

Но, увы, долгие десятилетия многие валаамцы ис­пытывали вовсе не материальную нужду, а нужду в живой верности их обители канонам Православия, и нужда эта, как и неизменная их жажда правды Божи­ей в столь же постоянно искажавшемся обновленцами ходе монастырской жизни — так и оставались долгие десятилетия постоянными и ничем не утоляемыми.

В первую очередь именно поэтому, — не желая более испытывать такую нужду и связанное с нею все более наступавшее духовное оскудение ново-валаамской монашеской жизни в целом, — семеро братий во главе со старцем Михаилом и покинули финский «Новый Ва­лаам», чтобы окончательно воссоединиться с родной Русской Православной Церковью — на родной же сво­ей земле, в самой России

В Свято-Успенскую Псково-Печерскую обитель они попали не сразу.

Разрешив им вернуться на Родину, атеистическая власть, естественно, преследовала при этом всего лишь чисто пропагандистские, политические цели, пытаясь выглядеть в глазах европейской общественности гу­манной и уважающей чужие, в данном случае религи­озные, убеждения. В то же время печально известный филиал КГБ — Совет по делам религий — постарался отправить этот истинный цвет валаамского иночества

 

 

как можно подальше, боясь возможного среди верую­щих роста популярности отца Михаила и его содругов как потенциально опасных для большевистской атеи­стической идеологии истинно добрых пастырей пра­вославных россиян. Поэтому поначалу их направили в Молдавию где все было для них непривычным: они попали «в монастырь, [где] не было слышно русской речи, и угостили их мамалыгой — это каша из куку­рузной муки — и поставили кувшин с вином, которого на Валааме никогда не было. Но они отправили в Мо­скву просьбу, и конечно, только благодаря владыке [Крутицкому] Николаю их перевели... в Печоры».

Пытался поддержать отца Михаила и профессор- епископ Михаил [Чуб], которого старец полюбил, встре­чаясь с ним ранее еще в Финляндии. Это даже особо подчеркивает матушка Мария в одном из писем: «Знаю, что он очень ценил и полюбил епископа Михаила (Чуба) — [это] личность светлая; смиренный, высоко­духовный; имел звание профессора (работа его была о Мефодии Патарском); по характеру вообще был очень искренним и любвеобильным. Было ему сорок три года, когда он стал епископом, бывал в Финляндии, но потом попал в опалу, и больше я о нем не слышала...»

О добрых отношениях владыки Михаила (в тот пери­од — епископа Лужского) со старцем Михаилом упоми­нает в одном из писем и валаамский схиигумен Иоанн, рассказывая о своей встрече с этим архиереем в Новом Валааме: «Владыка пригласил меня к себе на беседу... Разговор был разный... Поблагодарил меня за беседу. Остался доволен. К о. Михаилу тоже сходил поговорить. Летом тот был у владыки и понравился ему».

Сведения о первоначальных мытарствах старцев в СССР вскоре достигли и Зарубежья. В журнале Рус­ской Зарубежной Церкви «Православная Русь» появи­лось такое сообщение: «Валаамцев встретили в Ле­нинграде и направили через Смоленск в Молдавию, в монастырь, имевший десять монахов и наемного повара, стоимость содержания которого они должны отрабатывать. Отдельных келий для новоприехавших нет. Они обратились к митр[ополиту] Николаю по теле­графу с просьбой направить их в иное место или отпу-

п ить обратно в Финляндию. Их просьбе вняли, и они теперь в городе Печоры бывшей Псковской губернии. Там шестьдесят монахов... Живут сносно. Службы каж­дый день. Хорошее отношение населения — чем могут помогают, во имя Христа».

В Печерской обители старец Михаил сразу же повел привычный для него, по сути затворнический, образ жизни — это вполне соответствовало его особо углуб­ленному молитвенному настроению в последние годы земного бытия, да и светские власти всячески препят­ствовали его общению с верующим народом.

Как рассказывал авторам этих строк печерский постриженник игумен Давид (Попиков), «отец Михаил тогда все время был в затворе, в храме почти не бывал, но ежедневно служил Литургию у себя в келье; был

 

 

 

слеп на один глаз, очень худ, очень слаб и никуда не вы­ходил. Сразу стал затворником... В день своего пострига я заходил к нему в келью. Хоть и недолго, но мы с ним побеседовали. Он мне тогда сказал: "Если будешь хоро­шим монахом, то твоя келья наполнится благоуханием, а будешь плохим — наполнится смрадом”. Был он уди­вительно тихий и кроткий, сухенький, но духом тверд. Хоть и слаб, но все же молитвой старался всем помо­гать... Пришла как-то к нему после службы моя знако­мая, Екатерина Николаевна. У старца тогда как раз ни­кого не было. Она и сказала ему о своем больном плече. Отец Михаил тут же взял ее за плечо и долго-долго тер его, читая тихонько молитвы. Боль в плече сразу же и прошла. До того сильно болело, а после молитвы стар­ца никогда она боли этой больше не чувствовала».

Возвращение на Родину. Старец Михаил в Псково-Печерской обители

Другой печерский инок, схиархимандрит Александр (Васильев), также вспоминал о старце с особым уваже­нием: «Отец Михаил был очень любвеобилен и снисхо­дителен к человеческой немощи. Говорил: "Если очень устал на послушании, прочитай Трисвятое — и ло­жись...” Жил старец тогда почти без общения с наро­дом — как затворник. Был духовно очень опытен; ясно провидел и время своей кончины».

В одном из писем все та же матушка Мария переда­ет впечатления некоторых из духовных дочерей стар­ца, навестивших его во время паломничества в Россию, о жизни отца Михаила в Печерской обители. Она пишет: «В 1958 году мать Сергия ездила с туристами в Рос­сию и была в Печорах, видела батюшку. Они передали мне, чтобы я не думала ехать в Россию. "Выдержать эту жизнь она не сможет”, — сказал отец Михаил. Я дума­ла, чтобы быть поближе к батюшке, идти [вернувшись на Родину. —Авт.] в Пюхтицкий монастырь...

Прошлое лето [то есть в 1969 году, так как письмо помечено декабрем 1970 года. — Авт.] у нас была одна женщина, она постоянная жительница Печор — живет под самым монастырем, у нее останавливаются палом­ники; на Успение бывает до пятнадцати тысяч народу в монастыре — так она говорила. Приезжают из дере­вень с бидонами (как возят молоко), набирают святую воду и потом делят ее всей деревней.

Об отце Михаиле сказала, что его не видела, но слы­шала о нем — он жил последние годы в полном уеди­нении, почти никого не принимая, но каждый день [!] совершал Божественную Литургию.

Пока был жив владыка Николай Крутицкий, он очень о них заботился, а как потом им жилось, не знаю. <...> К отцу Михаилу... сначала ходило... много [народу], но как только [власти] это заметили — запретили, только единицы проникали к нему.

Много там потерпели наши старцы морально... При­шла к отцу Михаилу одна женщина: стоя перед ним на коленях, обливалась слезами — сын ее коммунист- безбожник, злой, безжалостный, узнав, что она иногда ходит в церковь, грозил, что если она еще пойдет, он ее выгонит вон, пусть умрет с голода, а она уже была старенькая. Что переживал тогда батюшка, не в силах ей помочь?! (Это он сам рассказал нашим паломницам, когда они там были.)

Отец Михаил предупреждал, чтобы ему и им [то есть валаамским старцам в целом] не писали, потому что все письма [на почте] просвечиваются. В 1961 году (кажется) умер владыка Николай, но и до этого года два он был уже опальный. Вероятно, тогда нашим ста­ло труднее».

Однако недаром старец, расставаясь с матушкой Ма­рией, учил ее: «Не бегай скорбей, злостраданий», при­зывая иметь мужество «все терпеть ради Господа». Такое же смиренное, с единым упованием на Него, отношение к любым житейским трудностям было и основой духов­ной твердости самого отца Михаила. Ради любви к Богу, к ближним, к своему страдающему от власти безбож­ников народу он готов был претерпеть любые злострадания.

Но всюду и всегда старец, как истинный пастырь и духовник, прежде всего скорбел о спасении других,

 

 

стремясь по мере сил своих наиболее полно осуще­ствить в собственной жизни первейшее требование Божие к человеку — заповедь любви. Этим он неизмен­но руководствовался в своих отношениях с братией Пе­черского монастыря, этому же учил он и здешних ново­начальных послушников.

Одним из них (помимо уже цитировавшегося в на­чале этой книги о. Кенсорина) был ставший впослед­ствии весьма известным старцем-архимандритом отец Ипполит (Халин), прибывший в Печоры (в качестве еще послушника Сергия] в 1958 году из Глинской пу­стыни (в ней, впрочем, он прожил всего лишь около полугода, поскольку пустынь вскоре была разорена атеистической властью). В Печерской обители он под­визался до 1966 года (приняв постриг в 1959 году и сан иеромонаха в 1960-м); затем его направили на Афон (с целью пополнения русского монашества в Свято- Пантелеимоновом монастыре), откуда отец Иппо­лит возвратился только в 1983 году. С конца 1991-го и до самой кончины в конце 2002 года он являлся настоятелем Свято-Николаевского Рыльского мона­стыря. В памяти духовных чад и всех знавших его он остался как мудрый, прозорливый и замечательно до­брый старец, подлинный раб Христов, истинный уче­ник и последователь глинских и валаамско-печерских подвижников XX века. Архимандрит Кирилл (Пав­лов) в свое время назвал его «самым добрым старцем на земле», а схиархимандрит Макарий (Болотов) ска­зал о нем так: «Если бы в России было сто таких мона­хов, как отец Ипполит, Россия с корнями поднялась бы на небо».

Вскоре по прибытии в Печерскую обитель буду­щий отец Ипполит получил благословение ухажи­вать за поселившимися в монастыре валаамцами. Это

 

 

 

послушание, впрочем, продолжалось вряд ли более года или полутора лет, поскольку уже в 1960 году он стал иеромонахом. Однако, уже даже и не келейничая у вала­амских старцев, он часто их навещал, чрезвычайно ценя возможность духовного общения с ними.

Автор одного из жизнеописаний отца Ипполита пишет: «В Печорах у него началось тесное духовное общение с тремя великими старцами. Это иеросхимонах Симеон (Желнин), причисленный в 2003 году к лику святых, и последние валаамские старцы, жив­шие в то время в Печорах: иеросхимонах Михаил (Питкевич) и схимонах Николай (Монахов). С любовью и большой благодарностью вспоминал потом батюшка об этих старцах. Особенно об отце Михаиле, у которого он какое-то время был келейником. "Смотри, Сережа, не будь петушком, а будь курочкой", — учил смирению

 

 

старец своего келейника. По словам отца Ипполита, со старцем Михаилом они были духовно очень близ­ки и друг у друга исповедовались. И видимо, много­му научился будущий старец Ипполит у печерских подвижников...»

Действительно, вся дальнейшая его иноческая жизнь, буквально пронизанная любовью к Богу и лю­дям, говорит нам о том, как прекрасно усвоил он ду­ховные уроки старца Михаила, прежде всего призывав­шего своих чад к постоянному подвигу любви. Об этой благой, человеколюбивой валаамо-печерской школе монашества ярко свидетельствует одно из дошедших до нас кратких поучений отца Ипполита, характерное именно для круга наиболее добросердечных и мудрых иноков — наподобие как его самого, так и окормлявшего его некогда старца Михаила.

 

 

Вот это поучение, сказанное некоему паломнику, при­бывшему в Рыльский монастырь:

— Отец, — улыбнулся он богомольцу из Белгоро­да (батюшка ко многим так обращался, даже порой и к совсем молодым), — ответь, сколько крыльев у Ан­гела?

— Два.

— А у Серафима?

— Шесть.

— А у человека?

— Не знаю, батюшка.

— У людей может быть столько крыльев, сколько любви!

Поучение это — вполне в духе старца Михаила, кото­рый, как мы знаем, только одного дара и просил у Го­спода на мудром закате своей жизни — дара любви.

Между прочим, замечательно и свидетельство отца Ипполита о присущей старцу прозорливости: так, отец Михаил, будучи уже печерским иноком, «предсказал псковскому монаху, отцу Сергию (Маркелову) [тогда еще, до принятия им летом 1970 года схимы, иеромо­наху Евстафию. — Авт.], важную перемену в судьбе: через три года отец Сергий вместе с отцами Ипполитом и Досифеем (Сороченковым) отправится подвизаться на Святую Гору Афон».

Но еще более замечательно другое свидетельство того же рыльского настоятеля — об особой, сокровен­ной духовной высоте и молитвенной пламенности отца Михаила: «Старец Ипполит вспоминал, как однажды увидел отца Михаила выходившим из пролома в мона­стырской стене в столпе огненном».

Тут уж, как говорится, ни прибавить, ни убавить...

Подчеркнуто выраженным чувством благодарности к старцу за его мудрую доброту дышат и строки вос­поминаний помогавшего ему в келейном быту бывшего печерского инока Кенсорина.

Как рассказывает отец Кенсорин, старец Михаил «очень любил уединение и молитву. <...> Он отличался особой материнской любовью ко всем приходящим... Жаль, конечно, одного: за отцом Михаилом пришлось ухаживать немного».

В других своих записках отец Кенсорин, особо под­черкивая стремление старца к затворнической жиз­ни, пишет: «...Его постоянная пословица была: "Всех люби и всех беги”. Он находился [ранее, на Старом Ва­лааме. — Авт.] несколько лет (где-то одиннадцать) в постоянном затворе, совершая ежедневно Боже­ственную Литургию; только келейник приносил в за­твор просфоры и "теплоту”, и он там один совершал Божественную Литургию. Иеромонах Михаил также отличался любовию и смирением. Любил он, конеч­но, всех приходящих. Мне приходилось наблюдать, как после отдельных посетителей он лежал больной; даже был случай, что несколько суток. Он свою бла­годать отдавал тому человеку, а сам брал на себя все немощи приходящего, как бы, видимо, своим подви­гом любви перебарывая ту немощь, которую должен [был бы] перебороть [сам] этот приходящий к нему человек.

Давая свое назидание, иеросхимонах Михаил го­ворил такие слова: "Вот пришел желающий посту­пить в монастырь. Старец или игумен спрашивает: а что ты умеешь делать? Другой говорил: [я] столяр, слесарь, маляр, и прочее. Такие нам не нужны. А вот кто пришел и говорит: я пришел душу спасать — та­ких, как всегда, принимали с любовью. И это нетрудно понять. Ведь человек образованный никогда не будет исполнять грязную, черную работу; да и специалист скажет: дай мне работу согласно моей профессии. Смиренного человека можно научить всему: крото­сти — в краткое время, а старое дерево — не нагнешь. Вот так и принимали в монастырь, и выходили вели­кие старцы”.

Отцу Михаилу хотелось умереть на Пасху или Бла­говещение. В конце поста Великого силы стали остав­лять его. Желудок не принимал пищи. Вот он и гово­рит мне: "Вот бы сейчас стаканчик молочка — я бы еще пожил". Я обрадовался и тут же говорю: "Я сейчас принесу”. А он мне: "Не надо, сейчас Великий пост". Вот так наши старцы и старые люди совершали пост».

В других своих воспоминаниях отец Кенсорин пишет о Валаамских старцах и, в частности, об отце Михаиле (параллельно дополняя и сведения о нем) как об осо­бо выдающихся подвижниках того времени: «Да, действительно, это были великие столпы Православия. На таких старцах держались все древние монастыри. Я — пчеловод и поэтому знаю, как пчелы не могут жить без матки. Так и монастырь не может духовно возрас­тать без старца...

Отец Михаил постоянно предсказывал голод... Гово­рил, что все пропадет в один миг...

Отец Михаил был как затворник. Принимал людей редко. В помощи никакой не нуждался. От меня требо­валось натаскать ему дров, натопить печку, принести обед. А так он уклонялся от всяких общений излишних. Только перед смертью потребовалась ему постоянная моя помощь».

Здесь же архимандрит Кенсорин передает и не­сколько слов отца Михаила о его понимании всего ве­ликого значения монашества для спасения мира, заме­чая: «Про отца Михаила, старца, хочу добавить: он всем монашествующим говорил, что Господь из ада выво­дит до седьмого поколения всех умерших, если монах угодит Господу. Вот враг рода человеческого [потому] так [и] искушает монахов. И часто повторял: если бы люди знали, какая награда от Господа Бога за мона­шеский подвиг, то все бы устремились в монастырь. Но вот и обратное, если бы знали, какие искушения терпят монахи, то вряд ли кто бы пошел в монастырь. Вот эти примеры лично мне старец напоминал по­стоянно, да и всем старался внушить, как дорог под­виг монашеский, не только для себя, но и для своего поколения».

...Отец Михаил прекратил ежедневное келейное слу­жение Литургии только за две недели до смерти — когда у него наступило уже почти полное бессилие и окончательно ослабело зрение: он стал готовить­ся к переходу в вечность. Его соборовали и в тече­ние этих последних двух недель жизни ежедневно приобщали Святых Таин. 15 апреля 1962 года, в вос­кресенье, во время Литургии его причастили в послед­ний раз, и он мирно отошел ко Господу...

Как пишет о последних днях старца отец Кенсорин, «отец Михаил стал слабеть и на Благовещение скон­чался. Конечно, смерть была тяжелая... он несколько дней чувствовал удушье, нехватку кислорода. Ему приносили в подушке кислород. Выносили его на тер­расу. Но все это мало помогало. Перед смертью его посещали монахи, читали Евангелие. Помню, часто приходил иеромонах Никодим, что сейчас в Вильню­се, иеродиакон Амвросий, благочинный — отец Алек­сандр, игумен Иероним и другие братия. В десять ча­сов утра ему стало совершенно плохо. Он призывал всех святых такое множество, что я даже удивлялся, как он всех помнит, и в пол-одиннадцатого он скон­чался. Я побежал в храм, доложил отцу наместнику. В это время [как раз] началась заупокойная ектения. Также и его упомянули о упокоении — в первый раз: "новопреставленного иеросхимонаха Михаила".

Я счастлив тем, что такой великий старец почил о Господе на моих руках и [что я] чувствовал [тогда — через старца] благодать Духа Святаго. Рубашка смерт­ная, что сняли со старца, хранится у меня по сей день, также и ряса схимника Михаила, и пузыречек святого масла. И еще остался параманд и крест с мощами.

Старец умирал тяжело, видимо, потому, что был ду­ховником всю жизнь. Все эти грехи, что [старец] "раз­решал" [на исповеди, он] принимал к сердцу, как бы искуплял своими состраданиями».

17 апреля 1962 года чин монашеского отпевания отца Михаила совершил архиепископ Псковский и Порховский Иоанн, в сослужении наместника монастыря архимандрита Алипия, в присутствии преосвященного владыки Новгородского и Старорусского Сергия,

 

 

при большом стечении псковского, новгородского, таллинского и ленинградского духовенства. Погребли старца, по обычаю, в древних монастырских пещерах. На надгробной плите его написано: «Помяни нас, Госпо­ди, во Царствии Твоем!»