Митрополит Антоний (Храповицкий) Киевский и Галицкий

После Успения 16 августа я получил в Гетманском министерстве украинский заграничный паспорт и выехал обратно в Одессу, а 18 августа в Одессе были взрывы снарядов и много разрушено зданий. Между взрывами был химический завод, он перешел от хозяина к рабочим. Вот, некто из рабочих Галкин был религиозный и стал уговаривать товарищей, говоря, как дело опасное. — «Малейшая неосторожность может взорвать завод, и мы все погибнем. Давайте справим внутри завода часовню и поставим в ней икону, и будем всегда просить Божию Матерь, чтобы она сохранила нас». И рабочие согласились в этот день Успения Божией Матери не работать. Все были согласны, и пришли на наше подворье купить икону «Успения Божией Матери». Иконы не оказалось, а им нужна была к Успению 15 августа. У нас икон готовых было много с Афона — Иверская, Достойная, Скоропослушница и Взыскание погибших. А Успения не было. Мы им предложили взять на время «Взыскание погибших». Они ее и взяли накануне Успения. 14 августа на Успение торжественно перенесли из храма на свой химический завод, и поставили в новоустроенную часовню и поставили в банке живые цветы. 18 августа в 2 часа дня начались взрывы. На 5 километров кругом все разнесло. Химический завод был в центре складов и сахарного завода и остался цел. Его не тронуло. И даже на крыше внутри завода, где стояла часовня, было две бочки бензина. Бочки разорвало, бензин разлился по двору, но не загорелся. Икона была цела, только первое стекло разбилось, а второе осталось целым. Этим чудом был удивлен народ, и все партийные приходили смотреть и заключили, что завод спасен этой иконой — чудом Божией Матери.

 

Посольство в Константинополь

 

В октябре 1918 года я стал собираться в Константинополь. Так как приехать нельзя было — не было сообщения, гетман Украины вел переговоры с Турцией, и из Киева от гетмана поехало посольство в Константинополь. Поскольку гетманское правительство было православным, то и я с этим посольством поехал в качестве духовного лица и у меня был документ от Красного Креста принимать военнопленных в Константинополе. Из Одессы мы выехали 18 октября. На пароходе не было никаких пассажиров, кроме посольства 37 человек. 19 октября вечером приехали в Константинополь. В Каване, где пропускаются пароходы под контролем, пароход стоял ночь на якоре. Утром 20-го октября вдруг везде выкинули флаги. Турция отказалась от Германии, и был заключен мир с Россией, Англией, Францией и Италией. Проехали мы по всему каналу до Султанского Дворца, стали подъезжать к пристани, где пристают пароходы. Пристали к берегу, вышли. Первым долгом я пошел взглянуть на Афонское подворье, которое было занято турками с 1914 г. Посмотрел и увидел, что наше подворье Андреевское было занято складом. Складом было занято Ильинское, а Пантелеимоновское — австрийскими солдатами. Еще пять подворий тоже были заняты австрийскими солдатами. Я помещался с посольством на пароходе.

 

В Константинополе

 

21 октября пошел я к Вселенскому Патриарху Константинопольскому с поручением нашего Патр. Тихона и передал пакет. Прочитав, мне сейчас же сказали, что они в ноябре получили посланную бумагу от Патр. Тихона и в 1917 году ответили, что согласны, чтобы в России был Патриарх. — «Почему не получил ответа ваш Патриарх — мы не знаем». Мне сейчас принесли книгу, где написана копия. Патриарх приказал написать это соизволение. Меня спросили, где я помещаюсь. Я сказал, что на пароходе. В 2 часа дня ко мне на пароход митр. Холкидский принес и вручил грамоту нашему Святейшему Патриарху Тихону.

21-го к пароходу стали собирать русских пленных. У нас на пароходе помещения для них не было. Пленных собралось около 1000 человек. Я сказал послу Суковкину об определении пленных. Но он не знал куда их определить. Я предложил съездить к визирю (помощнику турецкого султана). Суковкин и вся их администрация украинского посольства были удивлены этим предложением. Я сказал, что я сам поеду и выхлопочу. Они сильно удивились и не верили мне. Я попросил себе 2-х свидетелей, которые могли бы говорить на различных языках: французском, английском и других. Они назначили одного офицера и доктора.

Нам сейчас же спустили легковой автомобиль, который был взят из Одессы. Когда машина была готова, мы вышли из парохода, сели и поехали во дворец турецкого султана. Заехали во двор. Немедленно доложили о приезде представителей от Гетмана Украины и просили разрешения на личное свидание с визирем. Нас тут же пригласили, предложили по восточному обычаю нам глико и кофе и разные вина. Пока мы угощались, от визиря уже пришел ответ. Визирь приглашает нас в свой кабинет. Когда мы встретились с визирем, он удивился. — «Откуда? — Откуда это вы взялись?» — говорил он. Я отвечал: — «Из Одессы». Он спросил: «Что Вас заставило ко мне прибыть?» Я сел и стал вкратце объяснять, что со мной представители гетманского украинского посольства. Прибыли они вчера на пароходе. Пароход небольшой, а на берегу пристани, за вчерашний и сегодняшний день собралось пленных русских солдат около 1000 человек. Им сейчас же на ночь надо помещение. А он мне ответил: «Где мы можем взять на такое количество?» Я сказал, что около пристани по улице Мух-Мулии есть Афонское подворье, которое было занято австрийскими солдатами, а теперь освобождено. — «А Вы все эти подворья знаете?» — спросил визирь. Я сказал, что знаю. И перечислил все их названия. Визирь приказал позвонить по телефону турецкому начальнику, у которого были в распоряжении эти подворья. По телефону начальник сообщил, что пять подворий уже освобождены. Мои представители гетманского посольства стояли и слушали. Визирь сейчас же назначает с нами одного турецкого офицера. Тот знает русский язык, и был крымским татарином. От визиря тотчас мы поехали в четырех к этому начальнику Афонскими подворьями, который также принял и угостил. Начал спрашивать, почему это я все знаю. Я ответил ему, что я представитель от Афона, и у меня имеется доверенность от обителей. Поэтому я и обратился к визирю, который лично меня знает. Он сейчас же мне ответил, что сегодня уже не может — поздно, а завтра к 10 часам утра. «А вы где помещаетесь?» — спросил он. — «На пароходе гетманского посольства» — ответил я.

22-го октября к 10 часам утра был прислан другой турецкий начальник, который должен был сдавать мне Афонские подворья. Заведующий подворьями сказал мне: «Так вы будете принимать подворья по актам. В акте пишите всё подробно, что вы принимаете, в каком виде, пишите всё подробно. Когда от Вас были взяты — в 1914 году в декабре месяце. Нами они были взяты с полной обстановкой. А в настоящее время в них уже ничего нет. Наше правительство должно за всё уплатить. Акты будут подписывать двое, которые будут Вам сдавать. Подпишитесь Вы и еще кто-нибудь». Так всё окончилось. Я поблагодарил начальника, и мы отправились к своему пароходу. Прибыли вечером в 9 часов 22 октября. С нами прибыл и турецкий офицер, назначенный от визиря. Он спросил меня: «На сколько человек нужно приготовить провизии для пленных и где вам нужно приготовить». — «Около 1000 человек на Пантелеимоновском подворье, которое я беру, то есть буду принимать, где будут и пленные» — ответил я. Мы с ним простились, и он уехал домой. На пароходе после его отъезда вся администрация украинского гетманского посольства собралась в один зал. Доктор и офицер, бывшие со мной, рассказали своим представителям, где мы были и что видели.

22-го октября на Казанскую Божию Матерь на праздник к 10 часам утра прибыл на пароход назначенный чиновник, который должен был сдать нам подворья. Я взял с собой доктора, и мы поехали на Пантелеимоновское подворье. Начали принимать. Подворье было в таком виде, что ничего не было, кроме пола и нар, которые были сделаны для солдат, стекла в окнах были выбиты. В 11 часов привезли военные кухни, провизию: мясо, хлеб. В 2 часа дня был готов обед для пленных. Накормив, их стали размещать. Разместили 800 человек, а 250 остались. Тогда я принял Белозерское подворье, где их и поместили. 23-го октября я принял Златоустовское подворье и Положение Пояса. Пленные всё прибывали. 24-го октября принял Крестовоздвиженское и Троицкое подворья. В течение недели пленных собралось 3700 человек. Из Одессы потребовали пароходы. Пароходов не было. Все они были разорены и побиты. Шилингины (?) угнал много пароходов с людьми за границу. Остался только один, который взял только 700 человек, а остальных не на чём было отправить. Продовольствие давало турецкое правительство.

1-го ноября 1918 года в Константинополь прибыл флот Антанты: английский, французский, итальянский и греческий флоты и заняли Константинополь, сделав с 1-го ноября его нейтральным. Им управляли четыре державы: Франция, Англия, Италия, Турция. 3-го ноября наших русских пленных Англия взяла, одела, выдав каждому три пары белья, ботинки, шлиносибарки, шинели, фуражки, непромокаемые плащи и продовольствие в виде консервов. Пленные начали продавать все на базаре и начали пьянствовать. Тогда было распоряжение от всех держав, чтобы никто не покупал английскую военную одежду от военнопленных. Среди военнопленных появился тиф, и пленные стали умирать. Мне самому приходилось одевать мертвых и ходить на кладбище и отпевать. Так продолжался весь ноябрь. Я измучился с ними. Они стали взрывать полы, колоть и жечь, греть себе чай, а на дворе дров было, сколько хочешь. Но они не брали, а жгли полы. Тогда я стал хлопотать перед державами, чтобы мне позволили из Афона привезти 24 человека — по 3 человека на подворье. Мне это разрешили, чтобы я съездил на Афон. А приехавшие в Одессу, 700 человек пленных, оказались большинство русских, а не украинцев. И гетманская власть отказалась принимать, и их возвращают обратно в Константинополь.

 

На Афоне

 

Когда я получил документ поехать на Афон, пароходы туда не ходили, кроме военных. Мне уехать было нельзя, пока я не выпишу из Одессы двух монахов и оставлю их за себя.

Когда монахи приехали, я оставил их смотреть за подворьями, а сам выехал 12-го декабря на военном пароходе в город Салоники, а оттуда на Афон на мулашке. Ехать нужно четверо суток по горам по лесу. Я нашел извозчика и договорился с ним, а так как ночью полил сильный дождь, он отказался. Тогда я решился ехать на французском пароходе, который ходил в город Ковану за дровами для войск. Этот пароход, идя из Салоник на Ковану, проходит мимо горы Афон. Я сел на пароход. Со мной еще сел грек — пантелеимоновский монах. Сразу капитан парохода — француз — заинтересовался и позвал меня к себе в каюту, и стал расспрашивать, как и что делается в России. Я не мог говорить по-французски. Тогда пригласили Карейского грека, который мог говорить по-французски, и грек переводил. Сидели всю ночь. Я ничего не говорил капитану о том, чтобы он завез меня на Афон. В 10 часов утра показалась Гора Афон. Капитан вдруг повернул корабль к Афону. Я не помню, что со мной было — радость, слезы. Восемь лет не был на Афоне, переживал горе. С 1914 года с Афоном был разделен.

В 3-и часа дня пароход подошел к пристани Дафна. Капитан спросил меня об обратном отправлении. Я сказал, что обратно поеду через две недели. Он мне ответил, что 20-го по новому стилю, а 7-го января по старому стилю заедет за мной на обратном пути. После чего спустили лодки и вывезли нас с парохода на берег в пристани Дафне. Тогда я пантелеимоновского монаха послал в Пантелеимоновскую обитель сообщить о моем приезде, а через два часа за мной приехали на лодке, и в 6 часов вечера под Рождество Христово я приехал в Пантелеимоновский монастырь. Меня встретили с таким торжеством и радостно. Они все не знали, что я жив или нет. Повели прямо к игумену монастыря. И он был поражен, и так все монашествующие. Я рассказал, как сюда попал и все слушали. Принесли мне кушать, и даже некогда было кушать, все рассказывал им. Прошло 1,5 часа, а я говорю: «Давайте меня отправьте в свою обитель, в Андреевский», но ночью ни в коем случае не пустили. — «Завтра проводим». — «Я к вам после приеду и все расскажу». — Они говорят: «Никто с вами под праздник не поедет». — «Пойду один, только дайте мулку или коня». Мне дали мулку, который ходит в Карею каждый день, возит провизию для членов Афонского Синода. Они мне дали этого мулку, который знает сам дорогу.

Темно, туман. Я выехал из Пантелеимоновского монастыря. Ехал. За всю дорогу встретилось только три пустынника по разным местам. Мулка меня привез на Карею, куда он возит провизию, дальше не мог. Тогда я слез с мулки и веду его за собой. Он идет. Пришел к своей обители, мулла привязал к беседке. Пришел к воротам, стал стучать в ворота. Открывает калитку монах, который меня не знает. Я стучу. — «Кто?» — спрашивает он. — «Свои». Он открыл и я вошел. Он не знал меня и говорит: «Как же? Вы не наш». — Я говорю: «Нет, ваш». — Он перепугался и говорит: «Давайте обратно, а то меня будут ругать. За то, что я пустил чужого человека». Я стал спрашивать: «Кто старший тут у вас вратарем?» — Он сказал: «Отец Архип». — «Позови его». — Он ответил, что Архип ушел за кипятком. Я просил, когда он придет, сказать ему, что приехал какой-то монах. Сам же я пошел за ворота. Стал отвязывать мулла и вещи. Пришел о. Архип и его помощник сказал ему, что кто-то чужой приехал. Вошел о. Архип и стал спрашивать меня: «Кто Вы?» — Я сказал: «Я». — «Да кто — Вы?» — «Я» — второй раз сказал я. — «Да, ну, кто — Вы?» — «Да, ну, я» — сказал я. Когда я сказал: «Ну, я» и тогда он узнал мой голос и бросился к ногам и говорит: «Благословите». Тут мы с ним поцеловались, поздоровались. — «Игумен здоров?» — спросил я. — «Больной» — ответил он. — «Смотри, никому ничего не говори, что я приехал», — сказал я. — «Боже, избавь».

Мы с ним пошли на гостину. Он вещи мои несет. Зашли мы в буфет, там гостиник протодиакон Стратоник читал правило. Когда я открыл дверь и вошел, то у него книжка выпала из рук. Он стоит и смотрит на меня. — «Что смотришь?» — сказал я. — «Это отец Питирим, Вы? Или просто привидение?» — ответил он. — Я сказал: «Не бойся». Он подошел ко мне, стали здороваться, целоваться. Потом я говорю: «Давай мне номер окном во двор, чтобы я видел, как монахи пойдут в церковь». Он дал мне номер и предложил чаю. Я же сказал: «Ты сперва сходи к Владимиру и Иоасафу, потихоньку скажи, что я приехал. Больше чтобы никому не говорил, что я здесь». Он сначала пошел к Владимиру и сказал. Тот спросил, в каком я номере и побежал ко мне. Гостинник затем пошел к Иоасафу. Владимир с радостью побежал и уронил с ноги башмак, бросился ко мне, и целовались и сильно плакали. И в это время приходит Иоасаф. Поздоровались и стали беседовать. Я стал вкратце рассказывать. В это время подали чаю. Пока разговаривали и пили чай, тут стали звонить на всенощную. Владимир должен был служить за игумена. Игумен был болен. Уговорились никому не говорить, а когда начнется служба, тогда я приду в церковь. Мне Владимир принес ряску и камилавку Афонского покроя.

Позвонили, началась служба. Тогда пошел я в церковь. Уже прикладываются пустыннички из молодых братий. Я подошел прикладываться к Празднику Рождества. Один из монахов говорит мне: «Куда ты идешь. Еще свои монахи не пришли, а ты идешь прикладываться». Приложился я к иконе Праздника Божией Матери и по обычаю Афонскому на средине храма против царских врат сделал три поклона, а потом поклонился сперва правому клиросу, а потом левому и братии — назад. Когда кланялся правому клиросу, то уставник правого клироса Маврикий узнал меня и говорит тут другим: «Это Питирим!» — Ему все сказали: «Это ты с ума сошел, откуда он возьмется!» Я прямо пошел в алтарь. Уже все читали правила. Я прямо лег к престолу, и все священнослужители стоят, смотрят, никто ничего не говорит. А ризничий иеромонах Флорентий решился подойти ко мне и спросил: «Отец Питирим! Это Вы или привидение?» — Я ответил: «Я». Тогда я стал здороваться и целоваться. Поздоровались, стали молиться. На величании я вышел. Все монахи увидели меня. После величания, я стал миропомазывать всех монахов. Тогда все увидели меня и убедились. По окончании бдения Всенощного, я пожелал служить раннюю. И собором со мной служили шесть иеромонахов и три протодиакона. На раннюю пришли почти все монахи. Кончилась ранняя, меня все приглашают чай пить. Я не пошел, а пошел в гостиную и там со мной пришли все священнослужители, певчие и другие. На гостиной подали чай, во время чая я говорил и все расспрашивали, как мы переживали и как я попал на Афон.

На второй день Рождества я поехал в Ильинский скит, и там пробыл сутки. Там объяснил, как их подворье, как в Одессе монахи. Потом возвратился в свою обитель. Ко мне стали приезжать настоятели и стали уговариваться, когда поедем мы, чтобы они дали все по три человека. — В обитель нужно было 24 человека. Я им сказал, что за мной заедет пароход, и мы поедем 7-го января 1919 года. К новому году за мной приехали из Пантелеимоновского монастыря, и я поехал туда и пробыл там двое суток. На катере меня возили в скит в Фиваиду, где стоял собор — посмотреть как кончили собор. Собор кончили без меня мои мастера. 3-го января я возвратился опять в свою обитель, пробыл до Крещения. В праздник отслужил Литургию и стал собираться уезжать в Пантелеимоновский монастырь, куда должен прийти пароход. Было очень тяжело уезжать из родной обители. Не поехал бы я, но заставило меня то, что я принял в Константинополе на свою ответственность, которое я должен был сдать там обителям, кому они принадлежали. Из Константинополя я бы мог обратно возвратиться на Афон, но главное было то, что от Святейшего Патриарха Тихона мне было поручено великое дело — привезти Его Святейшеству благословенную Патриаршую грамоту от Вселенского патриарха Константинопольского. И вот я за святое послушание должен возвратиться в Россию и вручить грамоту Святейшему Патриарху Тихону.

7 января французский пароход зашел на Афон. Я сел на этот пароход со слезами. Пока он шел 2 часа мимо Афона, я не мог удержаться и все время плакал...

 

От редакции:

К сожалению, имеющаяся в редакции рукопись на этом частично обрывается и продолжается лишь с момента принятия епископом Питиримом пострига в схиму с именем Петр. Однако редакция располагает обрывками сведений и воспоминаний из недостающей части рукописи. Из них становится известно, что Архимандрит Питирим (Ладыгин) исполнил возложенную на него миссию, и по возвращению с Афона передал Св. Патриарху Тихону полученное в Константинополе ответное послание Вселенского Патриарха. Однако в 1923 г. Свято-Андреевское Афонское подворье в Одессе было закрыто, а о. Питирим арестован большевиками. Некоторое время пробыв в тюрьме, отец Питирим и братия монастыря вынуждены были переехать на хутор Еремеевку, где обрабатывали землю своими руками. Вскоре о. Питрим вновь был арестован и отправлен по этапу в ссылку в Уфимский край. По дороге останавливался в Москве, где ему удалось повидаться со Св. Патр. Тихоном и другими православными иерархами. Как вспоминал позже схиеп. Петр: «Заехал к Св. Патр. Тихону, он меня за св. послушание просил быть епископом Ерамска, но я был сильно слаб, и просил Святейшего побыть на родине и поправить здоровье, но там задержался, а Святейший в марте 1925 г. отошел ко Господу».Уже в ссылке, в Уфимском крае, в лесу основал тайный скит. За стойкость в истинном православии, верность и неоценимую помощь Патриарху и Русской Церкви, Святейший Патриарх Тихон все же издал указ о возведении его во епископский сан, послав письмом к архиепископу Андрею (кн. Ухтомскому) Уфимскому, и на Урале ссыльный о. Питирим стал епископом. По воле Святейшего Тихона и по настоянию церковного народа 8 июня 1925 г. архиеп. Андреем (кн. Ухтомским) Уфимским и еп. Львом (Черепановым) Нижнетагильским он был поставлен во епископа Нижегородского (район Уфы) и Уржумского. Происходило это тайно, на станции Теджан (Таджикистан) – месте ссылки вл. Питирима. Но уже в 1926 г. вл. Питирим оказывается под следствием по делу Уфимского духовенства. 21 апреля 1927 г. он принимает постриг в схиму с именем Пётр.

Известно, что в недостающей части рукописи, кроме прочего, давались сведения, переданные Схиепископу Петру от двух келейников Св. Патр. Тихона, которых он знал лично. Эти сведения можно рассматривать как достоверные свидетельства того, что Патриарх скончался не своей смертью, как это старались представить богоборцы, а был отравлен. В автобиографии указываются и имена келейников. Одно из имён — Стратон.

Частичнно восстановленный текст воспоминаний был следующим:

«Всё началось накануне праздника Благовещения. Святейший уже собирался отправиться в храм, как вошёл Тверской митрополит Серафим (Александров), которого все подозревали в связях с ГПУ. Он, взглянув на Патриарха, сказал озабоченно:

— Что с вами!? У вас плохой вид.

Патриарх ответил, что он чувствует себя хорошо и даже собирается ехать служить. На это митр.Серафим возразил, что ему служить нельзя, что он болен и необходимо вызвать врача. После этих слов митрополит быстро ушёл, и вскоре появился незнакомый врач. Патриарх спросил, почему же не его личный, знакомый доктор пришёл. Незнакомый ответил, что тот врач на вызове, поэтому послали его. Святейший согласился с объяснением и предоставил себя на осмотр неизвестному «врачу». Доктор осмотрел внимательно Патриарха и сказал, что ему никуда ехать нельзя, что он должен немедленно лечь. При этом врач попросил направить с ним одного из келейников, — их теперь, после убийства первого келейника Иакова, для надёжной охраны, было два, — чтобы пройти в аптеку за лекарством. Келейник с доктором зашли в аптеку, где последний сам приготовил лекарство и передал келейнику с наказом — немедленно выпить. Тот, вернувшись, ничего не подозревая, предложил Патриарху выпить микстуры. Когда Святейший выпил ложку, ему сразу стало хуже. Когда личный врач пришёл, то застал Патриарха без сознания. Ему рассказали, как всё было и он попросил показать ему флакон из-под лекарства. Когда показали, он только всплеснул руками. Вызвали карету скорой помощи и отправили в больницу. Это был поздний вечер. Несмотря на все старания врачей, Святейший Патриарх, не приходя в сознание, в 3 ч. ночи скончался. С той же каретой его, уже бездыханного привезли ночью в патриаршие покои. Это уже начинался день Благовещения. Во время благовещенской литургии колокола Москвы заунывным, погребальным звоном возвестили кончину Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России!..» («Православная жизнь», орган РПЦЗ, №№ 10-12, 2002, Джорданвилль, США).

После убийства Святейшего Патриарха по всей стране было распространено самим же ГПУ написанное подложное «Завещание патриарха Тихона» от 25 марта / 7 апреля 1925. Эта фальшивка по типу обновленческой формулировки, стала прообразом Декларации митр. Сергия 1927 г. Как и в двух других, в ней богоборческая власть ложно преподносилась «Божиим даром» исстрадавшемуся человечеству. Сравнив эти три текста, нетрудно заметить их почти буквальное и смысловое совпадение.

Известно, что Схиеп. Пётр вместе с близкими ему архиереями и верующим народом после мученической кончины Св. Тихона и ареста митр. Петра не признавал митр. Сергия (Страгородского) и его отступническую Декларацию 1927 г. За свое непризнание сергианского раскола он несколько раз подвергался заключению. 12 ноября 1935 г. он писал из Уфы проживавшему в Западной Европе еп. Аккерманскому Гавриилу:

 

Ваше Преосвященство Преосвященнейший Владыко, благословите!

Первым долгом прошу святительских молитв, дорогой Владыко Гавриил: как Вы живете? С 1920 г. мы с Вами не видались и не переписывались. Я Питирим, бывший настоятель Афонского Андреевского подворья в г. Одессе. Вашу мамашу похоронил, что нужно было, всё сделал. В 1923 г. наше подворье закрыли в апреле месяце, в Вербное воскресение; я и вся братия отправились на хутор Еремеевку, там обрабатывали землю своими руками. В 1924 г. осенью, я поехал на родину, заехал к Св. Патр. Тихону, он меня за св. послушание просил быть епископом Ерамска, но я был сильно слаб, и просил Святейшего побыть на родине и поправить здоровье, но там задержался, а Святейший в марте 1925 г. отошел ко Господу.

По просьбе народа, в 1925 г. восьмого июня меня поставили епископом в г. Уфу. Нижегородским еп. города Уфы, я был викарием до 1928 г., в г. Уфе, но в Российской Церкви пошли разные деления, то я ушел на покой, принял схиму с именем Петра, а в декабре 28 г. заболел неопределенной болезнью; болел до 1934 г., не думал быть живым, но Господь судил еще жить. В январе 1934 г. я выздоровел и возвратился в Уфу; теперь живу на покое, при моей кафедре, в праздники служу раннюю. Здесь наши верующие, и правящий еп. Руфин, митр. Сергия не признают, у нас автокефалия, до собора мы признаем и подчиняемся м. Петру Крутицкому.

Вас мы просим, не откажите прислать нам св. мира, литр или хотя пол-литра, здесь не из чего варить миро, даже чистого масла нет…» [ На этом материал, находящийся у нас в редакции, прерывается ].

(Цит. по: Из жизни Церкви в середине 30-х годов: Письмо схиепископа Петра // «Вестник РХД», № 120, 1977, с. 249; «Вестник РХД», №2, 1987 г.).

 

Также этот период жизни схиепископа Петра (Ладыгина) частично сохранился в его воспоминаниях, опубликованных в журнале «Церковная жизнь», орган РПЦЗ, № 7-8, 1985 г.:

Часть III.

После декларации 1927 года.

21-г апреля 1927 г., я принял схиму с именем Петра. По пострижении я ушел от управления Церковью и в Вознесенском, близ Четверопетровска, мне сделали келию, в которой я молился; никуда не выходил и не выезжал. А в праздники и воскресные дни, я выезжал в Четверопетровск, и иногда служил. Приходило очень много народу и привозили и больных. Епископ Иоанн, видя это, начал роптать, чтобы меня арестовали или убрали.

В 1926 г. митр. Агафангел (Преображенский) кончил свой срок, и из ссылки вернулся в Ярославль, т. к. он считался Ярославским, и все стали приезжать к нему. Тогда Тучков, с каким-то одним архимандритом, приехал к Агафангелу, и стал требовать от него, чтобы он передал свое управление Сергию. Митрополит Агафангел на это не согласился. Тогда Тучков заявил ему, что он сейчас же вернется опять в ссылку. Тогда Агафангел, по слабости своего здоровья, и пробывши уже три года в ссылке, снял с себя управление и оставил законным Петра Крутицкого, до прибытия из ссылки первого кандидата на Патриаршего Местоблюстителя, митр. Кирилла [Казанского]. Я услыхал об этом, и лично поехал к нему в Ярославль, и он мне сам объяснил свое положение и сказал, что теперь действительно остается каноническое управление за вл. Кириллом и временно, до прибытия вл. Кирилла, за митр. Петром. Сергия [Страгородского] и Григория [Яцковского] (как уклонившихся в расколы, – прим. ред «ЦВ РИПЦ») он не признавал.

Я его спросил: как же нам быть дальше, если ни Кирилла, ни Петра не будет. Кого же мы должны тогда поминать. Он сказал: «вот еще есть канонический митр. Иосиф, бывший Угличский, который в настоящее время в Ленинграде. Он был назначен Святейшим Патриархом Тихоном кандидатом, в случае смерти Патриарха, меня, Кирилла и Антония». Иосиф был назначен в Ленинграде, а когда Сергий занял управление, то послал туда Алексея [Симанского], который теперь митрополит в Ленинграде. Иосифа же заключили и выслали в ссылку, а Алексей правил в Ленинграде, пока его не назначили Патриархом. Митрополит Кирилл, после Агафангела, через год, тоже кончил свою ссылку и прибыл в Казань. Тогда же, к митр. Кириллу прибыл в Казань, от митр. Сергия, Тучков, чтобы Кирилл снял с себя кандидатуру. Он не согласился, и его тотчас же сослали на новых 10 лет. В декабре 1928 г. меня больного, арестовали и привезли в Уфу в ГПУ. Я не мог идти по лестнице, и меня в ГПУ несли на руках. Со мной было восемь человек арестованных: священник Иоанн (Лысенко), который служил в Четверопетровске, Кузьма Панченко, служивший на Кузнецовской, Михаил Панченко, который служил на Рязановской; четыре монахини: Мария Смольникова, Алевтина Михайловна, Вера Сальникова и Христина Пашко. Сидели мы с декабря 1928 г.. В апреле 1929 г. над нами был показательный суд. Начался в понедельник, на страстной, и всю неделю, каждый день. В Страстную Субботу, в шесть часов утра, нам вычитали приговор: мне и Марии Смольник — по два года тюремного заключения, и пять лет вольной высылки из Башкирии. Иоанну Лысенко — один год, Кузьме и Михаилу Панченко, по одному году и пять месяцев, Алевтине Михайловой и Христине Пашко — по шесть месяцев. Священник Иоанн Лысенко и Панченковы срок закончили и были освобождены, а я и Мария по одному году и девять месяцев в тюрьме.

Всех нас — 270 человек, поместили в один барак, переписали по списку, на сколько осуждены, и объявили: «идите, кто куда хочет, в город, и питайтесь на свой счет. И сами себе ищите квартиры». Мы ушли из барака в июне 1930 г..

В сельсовете, ссыльными на квартирах были: 5 епископов, 450 священников и диаконов. Молиться сходились все в одну церковь. В это время в России было напечатано в газете митрополитом Сергием декларацию и интервью, что у нас мол торжествует Православие, никто не сослан и не арестован за церковное дело, а те, кто сосланы, так это противники советской власти. Когда эту газету прочитали, то в церкви был большой плачь; все плакали, а когда запели «Заступнице Усердная», то уже и вся церковь рыдала.

10 июля 1930 г. меня освободили от ссылки, потому что мы подавали в Москву прошение, в главное управление ГПУ, что мы неправильно сосланы в Архангельск, в ссылку. Я писал, что по суду был осужден на два года тюрьмы и пять лет вольной высылки, а нас сослали в ссылку. Из Москвы пришла бумага, чтобы нас освободить и 11 июля нас выпустили. Мы поехали вольно, кроме пяти городов. Избрали себе г. Ашу, и переехали туда 20 июля. За неимением квартиры, поселились на пасеке в лесу, у гражданина Холодилина. Там прожили мы 5 месяцев, до Рождества, когда нас снова арестовали. Когда нас арестовали, то повезли в Челябинск. Там меня несколько раз допрашивали: «почему ты не признаешь митр. Сергия и нелегально открываешь церковь?».

Я отвечал: «не могу признать Сергия, потому что он был обновленцем, и по нашим святым канонам он неправильно занял это местоблюстительство Патриарха». Тогда из Челябинска меня отправили в Свердловск. После моего отправления в Челябинск, приехала с передачей Александра Крышкова, и стала обо мне спрашивать: «Куда вы дели Владыку Ладыгина?». Ей ответили: «хочешь его видеть?» Она сказала, что да. Ей дали бумагу, карандаш, и сказали: распишись. Она расписалась, и ее тут же и арестовали и привели в Челябинскую тюрьму, где уже были Ольга Крышкова, Мария Смольникова, Христина Пашкова. Те все очень удивились, и были и радость и плачь. Они все в челябинской тюрьме просидели около года, и всем им дали по три года в лагере отбыть, а меня продержали в Свердловске шесть месяцев в подвале, а потом перевели в общий корпус. В конце 1931 г. меня увезли в Москву, где в Бутырской тюрьме меня держали полтора месяца. Из Москвы переслали в Ярославль, где я пробыл два года. Когда я отбыл свой срок, меня освободили. В 1933 г. в Уфе мне выдали паспорт, и я уехал на родину в Глазов, где пробыл два с половиной года. Затем меня снова вызвали в Уфу. Там епископ Руфин хотел меня задержать. Из Уфы я уехал в мае 1936 г. Во время пребывания в лагере было запрещение носить крест. Мария Смольникова, Ольга и Александра Крышковы не согласились снять креста, а Христина Пашко согласилась, и сняла. По окончании срока Христину освободили вообще, а Марии, Ольге и Александре дали еще по три года вольной ссылки и отослали в Вологду. Там они все трое и были. Я два раза с родными ездил их навещать. На родине я пробыл до 1937 г., и в этом же году поехал в Калугу, где жил до 1940 г. В июле мы переехали в Белорецк, где жили до 1945 г.. Жили спокойно, занимались земледелием и дома молились. Врагу это было противно, и он нашел людей, которые предали нас на новые страдания. Вот, пусть верующие знают, как страдают пастыри за чистоту Церкви.

[Воспоминания кончаются припиской, сделанной на обложке тетради уже другим почерком:]

«Питирим (Ладыгин), в схиме епископ Нижегородский, в г. Уфе, Башкирия. С 1928-9 г.г. после арестов, проживал в разных городах и местах России. Умер в Глазове на 91-м г. жизни. Несмотря на глубокую старость и схиму не бросал Церкви, за неимением правящего епископа».

«Церковная жизнь», орган РПЦЗ, № 7-8, 1985 г.

 

Послесловие

 

Священноисповедник Схиепископ Петр (Ладыгин) был последним каноническим епископом ИПЦ и ее негласным Предстоятелем. За свою верность Истинному Православию и непризнание советской церкви он неоднократно подвергался арестам, заключениям и угрозам расстрела. Как известно, в декабре 1928 г. он был арестован по делу "филиалала ИПЦ". Приговорён к 3 годам ИТЛ. С 1931 по 1933 в заключении. После освобождения с 1934 по 1937 скрывался в Глазове. С 1937 по 1940 на нелегальном положении в Калуге, с 1940 по 1945 в Белорецке (Башкирия). В 1945 арестован в Уфе. Приговорён к 5 годам ссылки в Среднюю Азию. Здесь бежал, скрывался в горах. С 1949 по 1951 скрывался в Белоруссии и на Кубани. Схиепископ Петр (Ладыгин) до конца своих дней остался верным иерархом Катакомбной Церкви. Он объединял различные группы катакомбников на территории СССР, для которых им было рукоположено много тайного священства. В последние годы жизни он пребывал в затворе, а свои распоряжения передавал через доверенных тайных монахов и священников. Одним из таких связных был о. Тимофей (Несговоров). Окончил многострадальную жизнь свою этот известный иерарх Катакомбной Церкви в полной изоляции, будучи глубоким старцем, к тому же слепым, в возрасте 91 года — 6 февраля (ст. ст.) 1957г. (по другим данным – 2 июня 1957 г.) в г. Глазове (Удмуртия). Похоронен на городском кладбище. На могилке оставлена лишь краткая надпись: «Здесь покоится раб Божий Петр». Катакомбные верующие, ухаживающие за могилой Священноисповедника Петра, свидетельствуют о случаях исцеления от болезней после молитв на могиле схиепископа.

Среди рукоположенных Священноисповедником Петром катакомбных пастырей были и старцы-исповедники о. Тимофей (Несговоров) и о. Герасим (Замесин), у которых длительное время окормлялся будущий преемник Схиепископа Петра (Ладыгина) – катакомбный Схиархиепископ Лазарь (Журбенко,+2005), Председатель Архиерейского Синода Русской Истинно-Православной (катакомбной) Церкви. Вл. Лазарь глубоко чтил память Схиепископа Петра, почитая его за святого старца и исповедника. В кон. 50-х – нач. 60-х гг. ХХ ст., по освобождении из сталинских концлагерей, где отбывал наказание за «принадлежность к ИПЦ», катакомбный инок Феодосий (Журбенко) – будущий Схиархиепископ Лазарь – окормлялся у рукоположенных Схиепископом Петром (Ладыгиным) его духовных чад – катакомбных старцев-исповедников о. Тимофея (Несговорова) и о. Герасима (Замесина), которым перед смертью Вл. Петр завещал окормление своей паствы, и которые, в свою очередь, перед смертью передали ее окормление о. Лазарю. В знак памяти о своем великом духовном предшественнике в келии Вл. Лазаря над кроватью всегда висела фотография Схиеп. Петра, к которому он нередко обращался в молитвах. Часть ныне опубликованных рукописей с воспоминаниями Вл. Петра взята из архива Вл. Лазаря.

В одной из Епархий Русской Истинно-Православной (катакомбной) Церкви и доныне служит катакомбный батюшка, тайно рукоположенный еще в 50-е гг. Схиепископом Петром (ладыгиным). Ему уже более 90 лет. Служение сего катакомбного исповедника для нас - живая связующая нить со Святыми Новомучениками и Исповедниками Российскими, с Тихоновской Катакомбной Церковью-Мученицей времен богоборческих лихолетий и гонений.

Схиепископ Петр (Ладыгин) на нелегальном положении, уже ослепший, лет за пять до смерти (1952 г.) и монахиня Клеопатра, его сподвижница. После ареста схиеп. Петра м. Клеопатра (в миру Ксения Кочетова) собирала продукты и передавала их в тюрьму Владыке и другим заключенным катакомбным священникам. Все годы гонений активно помогала катакомбному духовенству. Была очень находчивой, умело скрывалась, уходила от чекистов, когда те пытались ее арестовать. Скончалась в Уфе.

 

Из воспоминаний духовных чад Схиепископа Петра [«Вестник РХД», Париж, № 128, 1979 г., с. 225]:

В бытность мою в Саратове там произошёл такой случай. Отправлялся в лагерь епископ Пётр