Глава 10. Вино и лоза алхимиков

Как сказал мне Гастон Рупнель, виноградная

Лоза творит все, даже собственную почву.

Сама лоза, накапливая свои отходы и отбросы,

создала собственную почву и образовала благородную и

тонкую эссенцию, коей она питает свои плоды.

Гастон Рупнель ^А.История французской деревни

I

Даже в мельчайших подробностях своих не­скончаемых исследований Алхимия всегда притязает на грандиозность мировидения. В глубинах нич­тожнейшей субстанции она видит вселенские процессы; она измеряет влияние многосторонних и отдаленных сил на медлительнейшее из ощущений. То, что эта глубина, в конечном счете, представляет собой головокружение, а такой вселенский взгляд есть взгляд мечтательный в срав­нении с общими принципами современной науки, нис­колько не ослабляет психологической мощи стольких грез, изобличенных во лжи, стольких великих образов, отме­ченных убежденной к ним приверженностью. Прекрасная материя — золото и ртуть, мед и хлеб, растительное масло и вино — накапливает грезы, выстраивающиеся в порядке столь естественно, что в ней можно различить законы грез, принципы онирической жизни. Прекрасная материя и пре-

^А Рупнель, Гастон (1871—1946) — франц. писатель. Автор романов из бургундской жизни. Здесь цитируется ставшая классической «История французской деревни» (1932).

красный плод зачастую учат нас единству грезы, наиболее крепкому из поэтических единств. Разве виноград хороше­го состава для грезящего о материи уже не представляет собой прекрасную грезу о лозе, разве его не сформировали онирические силы растения? Природа грезит во всех своих объектах.

А коль скоро это так, преданно следуя алхимической медитации о какой-либо субстанции, о субстанции, не­пременно собранной в Природе, мы достигаем этой убеж­денности в образе, которая проявляет свою поэтическую целебность и доказывает нам, что поэзия — не игра, а природная сила. И тогда мы начинаем понимать, что такое истинная метафора, метафора, истинная дважды: в опыте и в онирическом порыве. Доказательство этого мы найдем в алхимической лозе, которую можно истол­ковывать и как ощущение из области растительного мира, и как грезы о мире камней. И тогда лоза с одинаковой искренностью принесет нам и виноград, и рубины, зо­лотое вино мюскаде или «хризопразовые шасла» (Гюйс­манс).

Но перед тем, как показать взаимные переходы опыта и грез, сделаем набросок естественной алхимии без помощи книг, по возможности наивнее доверяя силе сгущения об­разов, знакомых алхимику.

II

Что означает вино для таких грез, сгущенных в одну воз­любленную субстанцию, в субстанцию, любимую выгово­ренной любовью? Это живое тело, в котором разнообраз­нейшие «духи» находятся в равновесии: духи летучие и духи тяжелые, небо в союзе с почвой. Лучше любого иного рас­тения лоза согласует между собой земные ртути, придавая тем самым вину должный вес. На протяжении целого года она работает, следуя прохождению солнца через все знаки Зодиака. Даже в глубочайшем из погребов вино никогда не забывает возобновлять это прохождение солнца через не-

бесные «дома». Вот так обозначая времена года, оно со­прикасается с изумительнейшим из искусств: с искусством старения. Совершенно субстанциальным способом лоза берет щепотку чистой серы у луны, у солнца и у звезд, ибо лишь такая сера способна наделить «стихийностью» все виды живого пламени. Тем самым истинное вино требует чувствительнейшего из гороскопов.

Если же по небу пролетает комета, виноградный сбор становится иным! Наши формулы, засушенные в поняти­ях, усматривают тут едва ли что-то большее, чем ярлык, отмечающий дату знаменитого вина, незначительную мне­мотехнику времени, когда забываются индивидуальные подробности года с «законным» солнцем. Но страстный виноградарь, круглый год раздумывающий о приметах вина, никогда не забудет того, что новая комета добавляет в вино субстанцию, которая крайне редко сходит с неба на зем­лю. Комета — это не столько светило, сколько некое вея­ние. Этот длинный мягкий хвост, текущий по верхним слоям атмосферы, в основе своей влажен, он богат жидким и нежным огнем, а также сущностной всепроникающей водой, что долго дистиллировалась на небосклоне. Вино притягивает эту небесную воду — единственную, которую она терпит в господствующих небесах. Так вино кометы приобретает сладость, не идущую во вред его крепости¹.

Для грезящего на природе, для учитывающего всю исто­рию небесных флюидов года как репертуар влияний солн­ца и светил, дождь представляет собой болезнь живой ат­мосферы. Дождь наводит тень на пригорки и замутняет цвет вина, не получающего должной доли света. Любой грезови­дец, симпатизирующий лозе, хорошо знает, что она всегда настороже в отношении почвенной или речной воды. Ниж­няя часть лозы обладает силой, препятствующей любой воде подниматься до зерен. В своих корнях лоза накапливает

¹ Говорят также, что лоза боится грома: «Когда гремит гром, лоза с ужасом ощущает его последствия, что проявляется даже в бочках, где хра­нится сок, ибо от страха он меняет цвет» (cf. Vanière P. Praedium Rusticum. II, p. 163).

соки собственной квинтэссенции. А побеги лозы, сухие во всех волокнах своей субстанции, не дают влажности нару­шать чистоту винограда. В картезианские времена один врач писал: «Пути, по которым поднимаются соки виноградной лозы, столь узки, что они пропускают лишь чистейшие и тончайшие соки земли, зато трубочки, по которым подни­маются соки в яблонях и грушевых деревьях, столь широ­ки, что они без разбора приемлют какие угодно — и гру­бые, и тонкие начала.» Так Природа — хорошая мать! — позаботилась о том, чтобы силой самих стеблей воспрепят­ствовать союзу противоположных жидкостей, союзу воды и вина, союзу лужи и пригорка.

Несомненно, современная химия предписывает нам сме­яться над столь пустыми бреднями. С помощью несложных анализов она доказывает нам, что виноград представляет собой водянистый плод, а агрономия рекомендует методы, намного увеличивающие сбор винограда: существуют рав­нины с дождевым орошением виноградников. Греза о вине такие края не посещает. Для того, кто грезит о субстанциях в их глубинных процессах, вода и вино — враждебно на­строенные жидкости. Смешивает их уже медицина. Разбав­ленное вино, вино, разбавленное водой^А — добрый француз­ский язык здесь не ошибается — это поистине вино, утратив­шее мужское начало.

III

А теперь, перелистывая какую-нибудь старую книгу, где история мира прослежена вплоть до сердцевины субстан­ций, мы порою можем случайно встретиться с раститель­ной алхимией. Такая алхимия промежуточного царства дает передышку мудрецу. Металлические силы здесь ослабева­ют, а трансмутации происходят благодаря пассивности. У каждого из трех царств алхимической жизни — минераль­ного, растительного и животного — есть свой царь. В этой

^А Слово coupé — не только «разбавленный», но и «кастрированный».

короткой главе мы порассуждаем лишь о господствующих сущностях. Золото — царь металлов, лев — царь животных. А вот царица промежуточного мира — лоза. Тем самым желающий обрести воистину иерархический взгляд на рас­тительность должен будет обучиться великим истинам ал­химической жизни. Но чтобы описать всю эту царскую бо­танику и объяснить презрение алхимиков к травам, потре­бовалась бы целая книга.

Мы же попросту рассмотрим сродство между тремя ос­новополагающими жидкостями.

В минеральном мире работает ртуть, принцип всякой текучести, принцип, наделяющий воду — всегда немного тяжелую — какой-то изворотливостью. Ртуть философов — это ученая вода, растворяющая все, к чему не может подо­браться вода источников.

Животная жизнь также обладает собственной благород­ной жидкостью, и это кровь, элемент сам о й жизни, прин­цип ее силы и длительности, закон расы. Мы вряд ли пой­мем ее первенство после того, как физиология приучила нас к концепциям жизни нервов. Как показал Габриэль Оди-зьо^A, поэты утратили верность изначальности субстанци­альных грез и пользуются образами крови вкривь и вкось. Но у алхимических образов иная мерка!²

Что же касается растительной жизни, которая столь ча­сто истощается или преснеет благодаря излиянию водного начала, — жизни почти всегда без сил и без ресурсов, то в своей царице, в лозе, она все-таки находит откровение тво­рящей жидкости.

Сколько поэтов, считая что они живут только в мире метафор, воспевали вино как растительную кровь! Алхи­мия говорит иным тоном. Именно здесь правдивая метафо­ра демонстрирует все свои способности к заключению сде­лок. Так, с равным успехом говорят: «вино есть кровь лозы»

^А Одизьо, Габриэль (1900—1978) — франц. поэт, романист и эссеист. Один из инициаторов движения в защиту средиземноморской культуры в Алжире в период между двумя мировыми войнами.

² Audisio G. Le Goût du Sang... (Cahiers du Sud. Février, 1943).

и «кровь — это животное вино». И в роли естественного посредника между окраинными царствами, между распола­гающимися по краям благороднейшими жидкостями, меж­ду питьевым золотом и кровью выступает вино. «Квинтэс­сенция, — утверждает одна старая книга, — охотно присо­единяется к другой квинтэссенции. Золоту, представляю­щему собой сию металлическую квинтэссенцию, потребны повозка или медиум, чтобы сочетаться с растительной во­дой жизни, а через эту последнюю — и с человеком; ибо если между золотом и вином наличествует большое рассто­яние, то между золотом и человеком оно еще больше, од­нако оно мало между вином и человеком, так как вино не­обходимо для поддержания его жизни. Стало быть, необхо­димо, чтобы золото сочеталось с животной природой фи­лософическими путями и благодаря духу вина, который делает его универсальным... ибо какую бы внешность ни принимало наиболее компактное тело (золото)... оно мо­жет служить восстановлению и сохранению сил слабейше­го из созданий»³.

Выходит, что искусство адептов, занимавшихся поиска­ми молодости упомянутыми путями царицы растительного мира, доверяясь из ряда вон выходящей универсальности вина, его вселенской силе и космической функции, состоит в соединении золота с вином. И еще: разве мы забудем, что для алхимика солнце — это золото Небосвода в наиболее выразительном смысле этого слова? Такое солнечное золо­то, относящееся к более тонкой стихии, чем земное, пото­ками струится по зреющим гроздьям! Лоза представляет собой магнит. Она притягивает солнечное золото, она со­блазняет астральное золото алхимическим браком. Разве она не наставляет алхимика в искусстве превращать вино в магнит для земного золота? Здесь мы попали в самое средоточие материального образа, привлекающего всех пчел метафоры.

³ Le Crom. Vade-mecum philosophique... en faveur des Enfants de la Science. Paris, 1718, p. 88.

Впрочем, сколькими тайнами еще окружено вино ал­химиков! И, прежде всего, вот величайшая и бездонная тайна: откуда у вина может быть столько цветов? Поче­му оно бывает красным или же золотистым? Как оно может быть отмечено именно знаком золота или знаком крови? У величайшей из трансмутаций, у трансмутации старого золота в человеческую молодость поистине два полюса.

IV

Итак, в эпоху Алхимии метафоры были неотделимы от трансмутаций. А психологический опыт дублировал опыт алхимический. Алхимическая мысль доказывает нам обра­тимость метафор. Белое вино — это питьевое золото. Крас­ное вино — своего рода кровь. Это уже не образы, а виды космического опыта. Когда алхимик ищет квинтэссенцию минерала, он прислушивается к наставлениям природы, по­дарившей нам вместе с вином квинтэссенцию раститель­ного мира. Чтобы убедиться в этом, перечитаем следующий фрагмент из «Руководства» Ле Крома (р. 23):

«Тимаген: Скажите мне, пожалуйста, какое из рас­тений дает наилучшую квинтэссенцию?

Аристипп ^A: Лоза, будучи Царицей лекарственных растений, представляет нам эту квинтэссенцию в своем вине, в превосходнейшей из жидкостей, и квинтэссенция эта при­спосабливается к нашему темпераменту лучше, чем квин­тэссенции других растений, потому что она соответствует нашему естественному теплу и удерживает мало свойств земли: приготовленная как следует, именно в силу этих качеств она способна исцелять все болезни человека, а также увеличивать его тепло. Универсальная, она разогре­вает темперамент влажный и холодный и освежает горя­чий и сухой.»

^А Аристипп Киренский (ок. 430—ок. 355 до н.э.) — др.-греч. философ, основатель Киренской школы. Ученик Сократа; автор 25 диалогов, ни один из которых не сохранился.

Продолжая диалог, Аристипп сначала упоминает моло­дость вина, а затем незаметно переходит к спагирической^А панацее. Хорошее доказательство непрерывности образов материи! То, что вино и разогревает, и утоляет жажду, то, что ему присущи всевозможные противоположные свой­ства, как раз и возводило его на уровень архетипа панацеи в эпоху, когда наиболее непреложным признаком здоровья считалось умеренное тепло. Но, возможно, существуют и более тонкие противоположности, возбуждающие более хвастливые виды диалектики, без конца обменивающиеся своими ценностями. Что же касается нас, то мы с восхище­нием обнаруживаем в своем бокале диалектику изысканного и укрепляющего. Перед лицом такого противоречия мы об­ретаем уверенность в том, что нам принадлежит великое богатство земли, субстанция естественная и глубинная, один из архетипов мира материи!

V

Да-да, субстанциям свойственны первичные типы со­вершенно так же, как и формы. Вино — субстанциальный архетип мира материи. Оно может быть великим или ма­лым, грубым или деликатным, крепким или легким, но не­пременный его признак — чистота. Как сказал один алхи­мик, лоза оставляет в земле «проклятые мерзости». Если в пылу своего бурления вину удается увлечь за собой «мно­гое множество» (la multitude du moult), то оно уносит в свою субстанцию принцип собственного очищения. В бродиль­ном чане из венозного оно становится артериальным, про­зрачным, живым, текучим, готовым омолодить сердце че­ловека. Поистине это иерархически устроенная субстанция, уверенная в собственной целебности!

Как они зависят от нашего языка — эти субстанциаль­ные образы, эти чисто материальные образы субстанции!

^А Спагирический — у Парацельса: имеющий отношение к спагирии, искусству совершенствования тела с помощью преображения нечистого в чистое.

Как необходимы нам эти первозданные субстанции, чтобы говорить, чтобы петь; чтобы мы понимали друг друга и друг с другом объединялись! Как раз о таких архетипах материи грезит Милош, раздумывая над «некоторыми существен­ными словами»:

Tels que pain, sel, sang, soleil, terre, eau, lumière,

ténèbres, ainsi que tous les noms des métaux.

Car ces noms ne sont ni les frères, ni les fils,

mais bien les pères des objets sensibles.

(Такими, как хлеб, соль, кровь, солнце, земля, вода, свет,

сумерки, как и над всеми именами металлов.

Ибо эти имена — не братья и не сыновья,

а именно отцы ощутимых объектов.)

(Cantique de la Connaissance.)

Вот вина-то и недостает в стихотворении литовского поэта, в списке материальных архетипов и их материнских субстанций. Впрочем, в разных языках земля имеет разные месторождения слов. Вино не может быть одним из основ­ных слов в снежном краю. Не может быть ничего более локального, ничего более диалектного, нежели имена и сущ­ности вин. На южном побережье, где виноград наливается тяжестью, красное вино буквально окаймляет Средиземное море, великую срединную империю дионисийского царства. Раздавленные классической культурой, мы забываем о ди­онисийстве живучести, о дионисийстве белого вина; мы не грезим о винах более индивидуальных, о винах, характери­зующих каждый пригорок.

Между тем, алхимическая медицина умела объединять универсальное с частным, узнавать космическое вино в вине индивидуализованном. Зачастую она рекомендовала при­вести в соответствие вина и органы тела; цвет вина с точ­ными реакциями на него определял диагноз. Гамма белых вин пробуждала столько органических тонкостей!

А кто воспоет нам, к примеру, соотношение вин между со­бой, их нежность и коварство, вина, что дразнят нас, любя, —

о вино моей земли! Вино, объединяющее провинции и в сладком географическом упоении становящееся притоком реки 06^a и притоком Луары... «Вина Бар-сюр-Оба^А очень близки по цвету, вкусу и благотворности к анжуйским... Здесь бывают вина легкие и крепкие, тонкие, изысканные, лакомые и со вкусом, весьма приятным нёбу и отдающим малиной»⁴. Сколько же раз Лоза, эта царица лекарственных растений, пропитывалась ароматом одной из своих нежных камеристок, например малины, или одного из своих гру­бых слуг, например кремня! Поистине вино — это универ­салия, которая умеет становиться особенной, во всяком слу­чае, если оно встречает философа, умеющего его пить.

Дижон, октябрь 1947 г.

^А Об — приток Сены, протекающий через историческую область Шам­пань. На ней расположен город Бар-сюр-Об, родина Башляра.

⁴ Nicolas Abraham, sieur de la Framboisière. Le Gouvernement nécessaire à chacun pour vivre longuement en santé. Paris, 1668.

 

Башляр и психология. Б.М. Скуратов