Быть классиком - значит стоять на шкафу

Тарковский Арсений

 

Малютка-жизнь

Я жизнь люблю и умереть боюсь.

Взглянули бы, как я под током бьюсь

И гнусь, как язь в руках у рыболова,

Когда я перевоплощаюсь в слово.

 

Но я не рыба и не рыболов.

И я из обитателей углов,

Похожий на Раскольникова с виду.

Как скрипку, я держу свою обиду.

 

Терзай меня - не изменюсь в лице.

Жизнь хороша, особенно в конце,

Хоть под дождём и без гроша в кармане,

Хоть в Судный день - с иголкою в гортани.

 

А! Этот сон! Малютка-жизнь, дыши,

Возьми мои последние гроши,

Не отпускай меня вниз головою

В пространство мировое, шаровое!

Гандельсман Владимир

 

Воскрешение матери

 

Надень пальто. Надень шарф.

Тебя продует. Закрой шкаф.

Когда придёшь. Когда придёшь.

Обещали дождь. Дождь.

 

Купи на обратном пути

Хлеб. Хлеб. Вставай, уже без пяти.

Я что-то вкусненькое принесла.

Дотянем до второго числа.

 

Это на праздник. Зачем открыл.

Господи, что опять натворил.

Пошёл прочь. Пошёл прочь.

Мы с папочкой не спали всю ночь.

 

Как бегут дни. Дни. Застегни

Верхнюю пуговицу. Они

Толкают тебя на неверный путь.

Надо постричься. Грудь

 

Вся нараспашку. Можно сойти с ума.

Что у нас – закрома?

Будь человеком. НЗ. БУ.

Не горбись. ЧП. ЦУ.

 

Надо в одно местечко.

Повесь на плечики.

Мне не нравится, как

Ты кашляешь. Ляг. Ляг. Ляг.

 

Не говори при нём.

Уже без пяти. Подъём. Подъём.

Стоило покупать рояль. Рояль.

Закаляйся, как сталь.

 

Он меня вгонит в гроб. Гроб.

Дай-ка потрогать лоб. Лоб.

Не кури. Не губи

Лёгкие. Не груби.

 

Не простудись. Ночью выпал

Снег. Я же вижу – ты выпил.

Я же вижу – ты выпил. Сознайся. Ты

Остаёшься один. Поливай цветы.

Бахыт Кенжеев

 

***

Готова чистая рубаха.

Вздохну, умоюсь, кроткий вид

приму, чтоб тихо слушать Баха,

поскольку сам зовусь Бахыт.

Ты скажешь – что за скучный случай!

Но жарко возразит поэт,

что в мире сумрачных созвучий

бесцельных совпадений нет.

Зоил! Не попадает в лузу

твой шар дубовый, извини!

Его торжественная муза

моей, замурзанной, сродни.

Пускай в тумане дремлет пьяном

осиротевшая душа,

но с Иоганном Себастьяном

мы вечно будем кореша!

* * *

Переживешь дурные времена,

хлебнешь вины и океанской пены,

солжешь, предашь – и вдруг очнешься на

окраине декабрьской ойкумены.

 

Пустой собор в строительных лесах.

Добро в мешок собрав неторопливо,

с морскою солью в светлых волосах

ночь-нищенка спускается к заливу.

 

Ступай за ней, куда глаза глядят,

расплачиваясь с шорохом прибоя...

Не здесь ли разместился зимний ад

для мертвых душ, которым нет покоя,

 

не здесь ли вьется в ледяной волне

глухой дельфин, и как-то виновато

чадит свеча в оставленном окне?

Жизнь хороша, особенно к закату,

 

и молча смотрит на своих детей,

как Сириус в рождественскую стужу,

дух, отделивший мясо от костей,

твердь – от воды, и женщину от мужа.

 

Охотники на снегу

 

Уладится, будем и мы перед счастьем в долгу.

Устроится, выкипит – видишь, нельзя по-другому.

Что толку стоять над тенями, стоять на снегу,

И медлить спускаться с пригорка к желанному дому

 

Послушай, настала пора возвращаться домой,

К натопленной кухне, сухому вину и ночлегу.

Входи без оглядки, и дверь поплотнее прикрой –

Довольно бродить по бездомному белому снегу.

 

Уже не ослепнуть, и можно, спокойно смотреть

На пламя в камине, следить, как последние угли

Мерцают, синеют, и силятся снова гореть,

И гаснут, как память – и вот почернели, потухли.

 

Темнеет фламандское небо. В ночной тишине

Скрипят половицы – опять ты проснулась и встала,

Подходишь наощупь – малыш разметался во сне

И надо нагнуться, поправить ему одеяло.

 

А там, за окошком, гуляет метельная тьма,

Немые созвездья под утро прощаются с нами,

Уходят охотники, длится больная зима,

И негде согреться – и только болотное пламя...

Кушнер Александр

 

***

Времена не выбирают,

В них живут и умирают.

Большей пошлости на свете

Нет, чем клянчить и пенять.

Будто можно те на эти,

Как на рынке, поменять.

 

Что ни век, то век железный.

Но дымится сад чудесный,

Блещет тучка; я в пять лет

Должен был от скарлатины

Умереть, живи в невинный

Век, в котором горя нет.

 

Ты себя в счастливцы прочишь,

А при Грозном жить не хочешь?

Не мечтаешь о чуме

Флорентийской и проказе?

Хочешь ехать в первом классе,

А не в трюме, в полутьме?

 

Что ни век, то век железный.

Но дымится сад чудесный,

Блещет тучка; обниму

Век мой, рок мой на прощанье.

Время — это испытанье.

Не завидуй никому.

 

Крепко тесное объятье.

Время — кожа, а не платье.

Глубока его печать.

Словно с пальцев отпечатки,

С нас — его черты и складки,

Приглядевшись, можно взять.

 

***

Айзенберг Михаил

 

Погреб

 

Вниз по лестнице шагнуть

и с жарой расстаться разом.

Погреб взрослому по грудь,

мне по маковку с запасом.

 

Наверху тяжелый зной,

здесь так холодно и сыро.

Я остался под землей,

вдруг потерянный для мира.

 

И деревья надо мной –

прямоствольны, недвижимы –

сквозь труху и перегной

земляные тянут жилы.

 

Звуки в полном столбняке

и очнуться не готовы.

Здесь со мной накоротке

тихий обморок грунтовый.

 

Земляная тишина.

Неглубокая закладка.

Сырость нежно-холодна.

Горе луковое сладко.

 

Кибиров Тимур

 

Сказка

Мышонок без страха и без укоризны,

Сэр Рипичип покидает Отчизну.

По синему морю кораблик летит,

Нарнийский грызун у кормила стоит.

 

Он должен объехать волшебные страны,

Чтоб всем рассказать о победе Аслана!

 

Ликуй, Мумми-долл! Зазеркалье, сияй!

О Град Изумрудный, лучись и сверкай!

 

Играй, Лукоморье! Под дубом зеленым

Мышонок пирует с котищем ученым!

 

Заздравную песню мурлыкает кот.

Но долго ли, коротко ль – время не ждет.

 

И снова в поход отправляется мышка.

Прощайте, русалки! Привет, коротышки!

 

Но доктор Пилюлькин испуган и зол,

Велит он от бешенства сделать укол.

 

«Клинический случай! Горячечный бред!

Ни львов, ни колдуний, ни Нарнии нет!»

 

- «Не то чтобы нет,- заступается Знайка, -

Все это метафоры, символы, знаки

 

Реальности некой – хоть Лев, хоть Змея…

Он вправду взбесился! Спасите меня!!»

 

И впрямь Рипичип не на шутку взбесился,

Но славный свой меч осквернить не решился.

 

Сиропчик и Пончик воскликнули: «Ой!

Уж если посланец такой боевой,

 

То Лев-то, зверюга такой здоровенный,

Он нас, толстячков, разорвет непременно!»

 

А Винтик и Шпунтик подумали: «Ишь

Как складно болтает бродячая мышь!

 

Эх, нам бы твои бы, мышонок, заботы!

Кончай перекур. Продолжаем работу»

 

А Гусля, и Тюбик, и Цветик-поэт

Сказали религии твердое «Нет!»

 

Смиренье, трезвление, благоговенье –

Ну где ж тут свобода самовыраженья?!

 

А вот Торопыжка уверовал враз!

Молебны служил он уже через час!

 

Уже через два он с Авоськой подрался,

Поскольку заважничал и обзывался,

 

Сосудом греха Синеглазку назвал

И Цветика книжку в клочки разорвал!

 

Вконец ошалел неофит просветленный –

И был отлучен Рипичип изумленный!

 

Ну что мы за люди? Обидно ей-ей,

Ужель коротышки глупее мышей?

 

Но ты-то, хоть ты-то, мой бедный Незнайка,

Давай-ка не умничай, слушай давай-ка!

 

* * *

Их-то Господь — вон какой!

Он-то и впрямь настоящий герой!

Без страха и трепета в смертный бой

Ведёт за собой правоверных строй!

И меч полумесяцем над головой,

И конь его мчит стрелой!

А наш-то, наш-то — гляди, сынок —

А наш-то на ослике — цок да цок —

Навстречу смерти своей.

 

А у тех-то Господь — он вон какой!

Он-то и впрямь дарует покой,

Дарует-вкушает вечный покой

Среди свистопляски мирской!

На страсти-мордасти махнув рукой,

В позе лотоса он осенён тишиной,

Осиян пустотой святой.

А наш-то, наш-то — увы, сынок, —

А наш-то на ослике — цок да цок —

Навстречу смерти своей.

 

А у этих Господь — ого-го какой!

Он-то и впрямь владыка земной!

Сей мир, сей век, сей мозг головной

Давно под его пятой.

Вкруг трона его весёлой гурьбой

— Эван эвоэ! — пляшет род людской.

Быть может, и мы с тобой.

 

Но наш-то, наш-то — не плачь, сынок, —

Но наш-то на ослике — цок да цок —

Навстречу смерти своей.

На встречу со страшною смертью своей,

На встречу со смертью твоей и моей!

Не плачь, она от Него не уйдёт,

Никуда не спрятаться ей!

Из сборника "Греко- и римско-кафолические песенки и потешки"

Рыжий Борис

 

***

Утро, и город мой спит.

Счастья и гордости полон,

нищий на свалке стоит —

глаз не отводит, глядит

на пустячок, что нашел он.

Эдак посмотрит и так —

старый и жалкий до боли.

Милый какой-то пустяк.

Странный какой-то пустяк.

Баночка, скляночка, что ли.

Жаль ему баночки, жаль.

Что ж ей на свалке пылиться.

Это ведь тоже деталь

жизни — ах, скляночки жаль,

может, на что и сгодится.

Что если вот через миг

наши исчезнут могилы,

божий разгладится лик?

Значит, пристроил, старик?

Где-то приладил, мой милый…

В ресторане

Нашарив побольше купюру в кармане,

вставал из-за столика кто-то, и сразу

скрипач полупьяный в ночном ресторане

пространству огранку давал, как алмазу,

и бабочка с воротничка улетала,

под музыку эту металась, кружилась,

садилась на сердце мое и сгорала,

и жизнь на минуту одну становилась

похожей на чудо — от водки и скрипки —

для пьяниц приезжих и шушеры местной,

а если бы были на лицах улыбки,

то были бы мы словно дети, прелестны,

и только случайно мрачны и жестоки,

тогда и глаза бы горели, как свечи, —

но я целовал только влажные щеки,

сжимал только бедные, хрупкие плечи.

***

...Кто тебе приснился? Ежик?!

Ну-ка, ну-ка, расскажи.

Редко в сны заходят все же к

нам приятели ежи.

Чаще нас с тобою снятся

дорогие мертвецы,

безнадежные страдальцы,

палачи и подлецы.

Но скажи, на что нам это,

кроме страха и седин:

просыпаемся от бреда,

в кухне пьем валокордин.

Ежик — это милость рая,

говорю тебе всерьез,

к жаркой ручке припадая

и растроганный до слез.

 

На мосту

Не здесь, на мосту, но там, под водой,

мы долго стояли с тобой —

 

под волны бежав от себя, за черту —

на ржавом старинном мосту.

 

Мы здесь расставались с тобой навсегда.

Но там, где чернела вода,

 

казалось, мы будем обнявшись века

стоять. И шумела река.

 

И дни пролетели. И с мыслью одной

пришел я сюда. Под водой

 

мы не расставались. И я закурил

тихонько. И я загрустил.

 

О, жизнь. Лабиринты твои,

зеркала кривые. Любовь умерла.

 

Как сладко и горько мне думать о том,

что там в измеренье ином,

 

я счастлив. Я молод. Я нежен, как бог.

И ты меня любишь, дружок.

1995, ноябрь

***

Над саквояжем в черной арке

всю ночь трубил саксофонист.

Бродяга на скамейке в парке

спал, постелив газетный лист.

Я тоже стану музыкантом

и буду, если не умру,

в рубахе белой с синим бантом

играть ночами на ветру.

Чтоб, улыбаясь, спал пропойца

под небом, выпитым до дна, —

спи, ни о чем не беспокойся,

есть только музыка одна.

1997, июнь, Санкт-Петербург

 

 

Кукин Михаил

 

Супермаркет

Бордо и греческое масло.

Шагай, поскрипывай, скучай.

Тет де муан – не жизнь, а сказка.

Зелёный – лучше белый – чай.

 

Тележка снедями набита,

червём изъедена душа.

Расплачивайся – и на выход,

поскрипывая, не спеша.

 

***

Гадаев Константин

 

Осташковская элегия

 

Здесь ничего не изменить.

Чем путь прямее, тем окольней.

Здесь солнце продевает нить

в ушко облезлой колокольни.

Здесь с окружающей среды

давно уж снята вся охрана.

У тех, кто с вечера горды,

по утру — ни рубля, ни грамма.

Наволгший крошится кирпич.

Курятся по субботам бани.

Оставлен обтекать Ильич,

чья плешь любима голубями.

Упорно сдерживает он

безжалостных времён осаду,

где слушать вынужден шансон,

хоть любит Аппассионату.

Здесь после дождичка в четверг

всё ждёт чего-то человек.

Туда-сюда зачем-то ходит.

Но ничего не происходит.

Играет солнце на пустых

бутылках… Ни рубля, ни грамма.

Фонтан — два пупса золотых —

на месте взорванного храма.

Здесь ничего не изменить.

Всё вкривь и вкось и как попало…

А вкруг — чтоб жизнь оборонить,

синеет Господа зерцало.

 

Оптимистическое

Более лучше мы жить скоро будем.

Более лучше сидеть и стоять.

Выучат более лучшие люди,

как же нам более лучшими стать.

 

Более лучшие стройки построим.

Более лучше посеем-пожнём.

Более лучшие школы откроем.

Более лучшие бомбы взорвём.

 

Более лучшим здоровьем попышем.

Вырастим более лучших детей.

Более лучшие книги напишем,

полные более лучших идей.

 

Нашему более лучшему Господу

более лучшие песни споём.

В более лучших больницах и хосписах

более лучшею смертью умрём.

***

Гандлевский Сергей

 

***

Коровин Андрей

 

Седов Владимир

 

Вход в Иерусалим

 

Путь лежит под арку без декора

Городских распахнутых ворот.

Шелушит пустые разговоры

У стены собравшийся народ.

 

Ослик сокращает расстоянье

До смятённой маленькой толпы:

Женщины, окрестные крестьяне,

Возгласы под цоканье копыт.

 

Дети лезут с криками на пальмы,

Там же, где кончается проезд,

В голубой, колышущейся дали

На горе проглядывает крест.

Логвинова Анна

 

* * *

Валерий Черешня

 

Стихи

...и лишь тогда возможно жить,

когда за пазухой есть стих:

он тόркается, как птенец,

и перьями щекочет грудь, –

его почти смешно нести

и страшно вслух произнести.

 

Общая эпитафия

Мы долго в школе раму мыли,

сбегали в местное кино.

Мы экономно, скудно жили,

боясь, что свалимся на дно.

От нас осталась горстка пыли

из бритвы, сдутая в окно.

 

Оглавление

Тарковский Арсений. 1

Малютка-жизнь. 1

Гандельсман Владимир. 2

Воскрешение матери. 2

Бахыт Кенжеев. 4

Готова чистая рубаха. 4

Переживешь дурные времена. 5

Охотники на снегу. 6

Кушнер Александр. 7

Времена не выбирают, 7

Быть классиком - значит стоять на шкафу. 9

Декабрьским утром черно-синим. 10

Сентябрь выметает широкой метлой. 11

Смысл жизни — в жизни, в ней самой. 13

Придёшь домой, шурша плащом, 13

Айзенберг Михаил. 15

Погреб. 15

Кибиров Тимур. 16

Сказка. 16

Их-то Господь — вон какой! 19

Рыжий Борис. 21

…Хотелось музыки, а не литературы.. 21

Утро, и город мой спит. 22

В ресторане. 23

...Кто тебе приснился? Ежик?! 23

На мосту. 24

Над саквояжем в черной арке. 26

Кукин Михаил. 26

Супермаркет. 26

Особенно дожди: как пеленой. 27

Всё сделано из воздуха: и ты.. 28

Гадаев Константин. 28

Осташковская элегия. 28

Оптимистическое. 30

Хотел бы я остаться неофитом. 31

Гандлевский Сергей. 31

Было так грустно, как если бы мы шаг за шагом. 31

Коровин Андрей. 32

Питер Брейгель. Охотники на снегу. 32

Седов Владимир. 33

Вход в Иерусалим. 33

Логвинова Анна. 34

Приятно знать, что ты спасён. 34

Валерий Черешня. 35

Стихи. 35

Общая эпитафия. 35

 

 

Тарковский Арсений

 

Малютка-жизнь

Я жизнь люблю и умереть боюсь.

Взглянули бы, как я под током бьюсь

И гнусь, как язь в руках у рыболова,

Когда я перевоплощаюсь в слово.

 

Но я не рыба и не рыболов.

И я из обитателей углов,

Похожий на Раскольникова с виду.

Как скрипку, я держу свою обиду.

 

Терзай меня - не изменюсь в лице.

Жизнь хороша, особенно в конце,

Хоть под дождём и без гроша в кармане,

Хоть в Судный день - с иголкою в гортани.

 

А! Этот сон! Малютка-жизнь, дыши,

Возьми мои последние гроши,

Не отпускай меня вниз головою

В пространство мировое, шаровое!

Гандельсман Владимир

 

Воскрешение матери

 

Надень пальто. Надень шарф.

Тебя продует. Закрой шкаф.

Когда придёшь. Когда придёшь.

Обещали дождь. Дождь.

 

Купи на обратном пути

Хлеб. Хлеб. Вставай, уже без пяти.

Я что-то вкусненькое принесла.

Дотянем до второго числа.

 

Это на праздник. Зачем открыл.

Господи, что опять натворил.

Пошёл прочь. Пошёл прочь.

Мы с папочкой не спали всю ночь.

 

Как бегут дни. Дни. Застегни

Верхнюю пуговицу. Они

Толкают тебя на неверный путь.

Надо постричься. Грудь

 

Вся нараспашку. Можно сойти с ума.

Что у нас – закрома?

Будь человеком. НЗ. БУ.

Не горбись. ЧП. ЦУ.

 

Надо в одно местечко.

Повесь на плечики.

Мне не нравится, как

Ты кашляешь. Ляг. Ляг. Ляг.

 

Не говори при нём.

Уже без пяти. Подъём. Подъём.

Стоило покупать рояль. Рояль.

Закаляйся, как сталь.

 

Он меня вгонит в гроб. Гроб.

Дай-ка потрогать лоб. Лоб.

Не кури. Не губи

Лёгкие. Не груби.

 

Не простудись. Ночью выпал

Снег. Я же вижу – ты выпил.

Я же вижу – ты выпил. Сознайся. Ты

Остаёшься один. Поливай цветы.

Бахыт Кенжеев

 

***

Готова чистая рубаха.

Вздохну, умоюсь, кроткий вид

приму, чтоб тихо слушать Баха,

поскольку сам зовусь Бахыт.

Ты скажешь – что за скучный случай!

Но жарко возразит поэт,

что в мире сумрачных созвучий

бесцельных совпадений нет.

Зоил! Не попадает в лузу

твой шар дубовый, извини!

Его торжественная муза

моей, замурзанной, сродни.

Пускай в тумане дремлет пьяном

осиротевшая душа,

но с Иоганном Себастьяном

мы вечно будем кореша!

* * *

Переживешь дурные времена,

хлебнешь вины и океанской пены,

солжешь, предашь – и вдруг очнешься на

окраине декабрьской ойкумены.

 

Пустой собор в строительных лесах.

Добро в мешок собрав неторопливо,

с морскою солью в светлых волосах

ночь-нищенка спускается к заливу.

 

Ступай за ней, куда глаза глядят,

расплачиваясь с шорохом прибоя...

Не здесь ли разместился зимний ад

для мертвых душ, которым нет покоя,

 

не здесь ли вьется в ледяной волне

глухой дельфин, и как-то виновато

чадит свеча в оставленном окне?

Жизнь хороша, особенно к закату,

 

и молча смотрит на своих детей,

как Сириус в рождественскую стужу,

дух, отделивший мясо от костей,

твердь – от воды, и женщину от мужа.

 

Охотники на снегу

 

Уладится, будем и мы перед счастьем в долгу.

Устроится, выкипит – видишь, нельзя по-другому.

Что толку стоять над тенями, стоять на снегу,

И медлить спускаться с пригорка к желанному дому

 

Послушай, настала пора возвращаться домой,

К натопленной кухне, сухому вину и ночлегу.

Входи без оглядки, и дверь поплотнее прикрой –

Довольно бродить по бездомному белому снегу.

 

Уже не ослепнуть, и можно, спокойно смотреть

На пламя в камине, следить, как последние угли

Мерцают, синеют, и силятся снова гореть,

И гаснут, как память – и вот почернели, потухли.

 

Темнеет фламандское небо. В ночной тишине

Скрипят половицы – опять ты проснулась и встала,

Подходишь наощупь – малыш разметался во сне

И надо нагнуться, поправить ему одеяло.

 

А там, за окошком, гуляет метельная тьма,

Немые созвездья под утро прощаются с нами,

Уходят охотники, длится больная зима,

И негде согреться – и только болотное пламя...

Кушнер Александр

 

***

Времена не выбирают,

В них живут и умирают.

Большей пошлости на свете

Нет, чем клянчить и пенять.

Будто можно те на эти,

Как на рынке, поменять.

 

Что ни век, то век железный.

Но дымится сад чудесный,

Блещет тучка; я в пять лет

Должен был от скарлатины

Умереть, живи в невинный

Век, в котором горя нет.

 

Ты себя в счастливцы прочишь,

А при Грозном жить не хочешь?

Не мечтаешь о чуме

Флорентийской и проказе?

Хочешь ехать в первом классе,

А не в трюме, в полутьме?

 

Что ни век, то век железный.

Но дымится сад чудесный,

Блещет тучка; обниму

Век мой, рок мой на прощанье.

Время — это испытанье.

Не завидуй никому.

 

Крепко тесное объятье.

Время — кожа, а не платье.

Глубока его печать.

Словно с пальцев отпечатки,

С нас — его черты и складки,

Приглядевшись, можно взять.

 

***

Быть классиком - значит стоять на шкафу

Бессмысленным бюстом, топорща ключицы.

О, Гоголь, во сне ль это все, наяву?

Так чучело ставят: бекаса, сову.

Стоишь вместо

птицы.

 

Он кутался в шарф, он любил мастерить

Жилеты,

камзолы.

Не то что раздеться - куска проглотить

Не мог при свидетелях - скульптором

голый

Поставлен. Приятно ли классиком быть?

 

Быть классиком - в классе со шкафа

смотреть

На школьников; им и запомнится Гоголь

Не странник, не праведник, даже не

щеголь,

Не Гоголь, а Гоголя верхняя треть.

 

Как нос Ковалева. Последний урок:

Не надо выдумывать, жизнь фантастична!

О, юноши, пыль на лице как чулок!

Быть классиком страшно, почти

неприлично.

Не слышат: им хочется под потолок.

 

 

***