Бомба «полового вопроса».Моносексуальность и «гендерная истерия». Век 19.

Ева Кософски Сэджвик (Ив Кософски Сэджвик 2002, Эпистемология чулана) отмечает, что в первой трети ХХ века, условно в литературе с Пруста, и в науке с появлением психоанализа конструируется новый тип классификации сексуальности: описываются влечения, нарративы интимных переживаний. Начинается новая регуляция, в которой интенсивному правовому переосмыслению подвергается пол и гендер, гомо и гетеросексуальность переставить местами? Осуждается не гетеро, а гомо, поэтому лучше гетеро- и гомосексуальность, ранее остававшаяся в зоне абстрактного морального осуждения. Если сексуальность 19 века была одержима истеризмом, мастурбацией, педофилией, то ХХ одержим рационализацией: классифицирует зоны чувствительности, занимается функциональной детализацией тел и мер? их интенсивности?. Меняется логическая операция определения пола: вместо бинарности заданного женского и мужского начинает работать логика определенного и смешанного. Гетеросексуальное предстает как определенное, а гомосексуальное как хаотическое смешение. Из сумрака сексуальной континуальности выводится гетеросексуальность и распределяется на мужское и женское. Теперь гетеросексуальность не только не натуральна, но и зависима от понятия гомосексуальности. Мужское, женское не даны изначально природно, но производятся как культурные и социальные продукты в процессе формальной рационализации континуального (не совсем понят)пола. Пол становится континуальным, что заставляет заново переопределять семиотическую конструкцию социального и сексуального через распределение по сериям промежуточных вариантов. Охранители формируют репрессивные медицинские и юридические практики. Вводятся законы, криминализирующие гомосексуальность (Германия 1871, Англия 1982). На смену «гендерной истерии» приходит "гомофобная паника" как следствие очередного периода переописания и переформатирования тел. Новая эпистемология пола, утратив классическую систему оснований разделения на природное и трансцендентальное с вписанными в нее иерархическими дефинициями пола и гендера, создает горизонтальную рационализацию, где тревожной проблемой оказывается «неопределившаяся» промежуточная гомосексуальность.

По описанию Латура (Латур Б. 2006) Нового времени не было) нововременная парадигма работала в дуализме природа — культура, одна из оппозиций отвечала за истину, другая подвергалась отрицанию. Скрытая разорванность классического мышления противопоставляла рациональность природы произволу культуры и наоборот, рациональность культуры противопоставляла хаосу природы, в новой эпистеме она перестала формировать диспозицию мышления. Новая эпистема открыла недостаточность основания природного и культурного и открыла медиальное пространство между ними. Это «между» работает как символическая структура у символистов (А.Белый), внутренняя форма формалистов (ОПОЯЗ), сверхдетерминация марксистов (Альтюссер), аксиоматика в математике, символическая структура структуралистов (Леви-Стросс). Когда реальность опиралась на единство обоснования и абсолютную истину, мир был един и знания искало истинного соответствия. Но недостаточность основания позволяет анализировать форму реальности только по отношению к ее аксиоматическим или событийным обоснованиям, как теорему в отношениях непротиворечивости к ее аксиомам. В политике это работает еще более радикально: социальная (гендерная в нашем случае) система должна быть непротиворечива по отношению к принятому политическому (аксиоматическому) решению. Но поскольку политические решения и культурные традиции могут быть разными, то соответственно могут быть и разные социальные реальности, с различным образом рационализованными гендерными ролями и сексуальными телами. Можно сказать, что проявилось онтологическое противоречие, которое описал в 1912 году в казанском университете логик Васильев: «миры могут быть различны логически и аксиоматически»[2]. (Драгалин-Черная, 2012. с.181).

Установка на релятивность знания, его конструирующее мышление в разных школах прокладывает свои пути, пока, наконец, не становится главной темой второй половины ХХ века в структурализме, марксизме и аналитической философии. Делез в тексте "Как мы распознаем структурализм" пишет, что распад мышления на реальность и фантазию, истину и ложь, перестал быть конституирующим. Обнаружена "средняя область" (медиальная) ответственная за реальность, в которой эвристическая фигура субъект-объектного противопоставления становится зыбкой тонкой поверхностью реальности, зависимой от семиотики и синтаксиса высказывания. Онтологический статус реальности теперь не взывает к внешнему референту: реальность распространяется подобно сети событий смысла и соответствующих им логических отношений. Система инициатив и контроля соответствует прежде установленной и в основном бессознательной концептуальной разметке топологического пространства, которая не универсальна и не описывается в понятиях истино-ложно. Топологическое пространство не природно и не идеально, но оно влияет на политические свойства формальных решений реальностей. Одного мира больше нет, но запущено производство различных миросистем. Полицентризм актуализирует локальное различие, периферийное и особенное в культурных традициях. Если нам удастся заметить эти различия, то мы получим дополнительные инструменты понимания рационализации исторической ситуации разных практик и теорий феминизма.