Показания Юрия (георгия) владимировича Саблина

 

Я был опознан председателем Царицынского Совдепа, лично мне не известным, Ерманом во вторник 16 июля вечером на пароходе, шедшем из Саратова в Царицын, в момент отхода парохода из Саратова. В Камышине я был сдан в штаб Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией. Это было 17‑го.

Я – член партии левых эсеров с момента ее основания. Членом ЦК партии и в каких‑нибудь иных партийных комитетах не состою. В последнее время был военным комиссаром обороны Московского района по назначению Народного комиссариата по военным делам.

Предъявленное мне постановление ЦК ПЛСР от 24 июня с. г. мне не было известно.

Партийный съезд продолжался дня четыре и закончился, кажется, 1 июля.

 

Ю. В. Саблин

 

В первый день съезда Советов мне стало известно, что из состава ЦК ПЛСР выделено бюро с чрезвычайными полномочиями; во время перерыва, после внеочередного заявления Троцкого, Камков мне сообщил о возможности ареста ЦК ПЛСР и даже фракции в связи с возможным обострением отношений с большевиками на этом вечернем заседании; в этом разговоре, ставшем общим, я и вынес впечатление о существовании бюро. Во время этого разговора мне было предложено установить связь с лево‑эсеровским отрядом Попова. В тот же вечер я сейчас же поехал к Попову в целях установления этой связи.

6‑го утром происходило заседание фракции; не помню, там ли или ином месте мне сказали, чтобы я ехал в отряд Попова, Я прибыл туда во втором часу. Там были некоторые из членов ЦК – Камков, Черепанов, Карелин и Прошьян. Мне тут сообщили, что сейчас должен произойти террористический акт – убийство Мирбаха. Мне было предложено остаться в распоряжении ЦК здесь же.

После этого я на полчаса уехал, был у себя в «Метрополе», взял на всякий случай маленький чемоданчик со штатским костюмом и пальто и вернулся.

Когда я вернулся, мне сообщили, что Мирбах уже убит и что совершившие террористический акт находятся здесь. Зайдя в последнюю комнату, я увидел Блюмкина и Андреева, которых я раньше хорошо знал как товарищей по партии. Мне было сказано о том, что Блюмкин, раненный, вошел в комнату к Попову, когда там находился тов. Беленький, и что Беленький после этого уехал. От Блюмкина я узнал, что выданные ему документы на его настоящее имя остались в кабинете у графа Мирбаха. Таким образом, мне стало ясно, что в ближайшем же будущем следует ожидать чьего‑либо посещения с целью розыска Блюмкина в отряде Попова. Об этом я доложил Центральному Комитету.

Было решено ожидать. Приехавши, Дзержинский в соседней комнате потребовал у Попова выдачи Блюмкина. Попов заявил о незнании местонахождения последнего. Тогда Дзержинский пошел его разыскивать. Попов доложил об этом ЦК. ЦК решил объявить Дзержинскому, что террористический акт совершен по постановлению ЦК. Камков и Карелин пошли в соседний двор, где находился Дзержинский, и заявили ему об этом. Когда они втроем вернулись обратно, то Дзержинский, совершенно бледный, крайне взволнованным голосом начал требовать, чтобы к нему привели Попова. Камков в это время прошел в комнату ЦК и заявил, что Дзержинский грозит арестовать его и Карелина. Тогда в целях самозащиты ЦК решил задержать Дзержинского, Беленького и приехавшего с ними еще одного комиссара, что и было приведено в исполнение, несмотря на протесты т. Дзержинского, потребовавшего от солдат подчинения ему и приказывавшего им арестовать всех нас.

После этого М. А. Спиридонова отправилась на съезд для оглашения декларации ЦК ПЛСР.

Вслед за этим тайная разведка донесла, что арестованы матросы, сопровождавшие в автомобиле Марию Александровну, затем, что выход из Большого театра закрыт, позже о том, что Спиридонова и вся фракция арестованы. По телефону нам был передан текст правительственного сообщения об убийстве Мирбаха. Для нас было ясно, что агрессивные действия против нас начаты.

Это подтвердилось появлением вблизи отряда Попова патрулей, остановкой автомобильного движения, кроме тех, кто имел специальный пропуск, подписанный Лениным, Троцким и Свердловым.

Тогда нам было приказано, вернее, Поповым, задерживать все автомобили, проезжающие в районе расположения отряда и его патрулей. Таким образом, был задержан тов. Смидович, трое спутников которого по моему приказанию были освобождены. Было приказано спрашивать документы у всех проходящих. Среди них оказалось около 20 членов съезда Советов – фракции большевиков. Все они были немедленно отпускаемы после стереотипного вопроса о судьбе фракции левых эсеров. Позже был задержан адъютант Муралова т. Жаворонков.

Были приведены арестованные т. Лацис и, кажется, два комиссара. По чьему приказу онц были арестованы, я не знаю.

После митинга в Покровских казармах первый Мартовский полк заявил о своей солидарности с отрядом Попова и прислали арестованным военного комиссара Городского района т. Шоричева. То же самое сделал отряд Винглинского. Из его отряда прибыла делегация, которая просила арестовать Винглинского, мешающего им присоединиться к отряду Попова. На расспросы он ответил, что рад убийству Мирбаха, что будет помогать отряду Попова в случае попытки разоружения этого отряда, что он только что был у Муралова, что тот настроен против немцев и против отряда Попова ничего предпринимать не собирается. Это было около полуночи. Всем его ответы показались подозрительными. Поэтому когда пришла делегация из отряда Винглинского, то Попов сейчас же послал несколько матросов, которые вместе с делегацией арестовали Винглинского и привели его и часть его отряда к отряду Попова.

Относительно эпизода с телеграфом мне известно следующее.

ЦК выработал текст телеграмм. На телеграфе стоял караул из Покровских казарм. Тов. Прошьян взял с собой около 10 человек из отряда Попова и 5 человек из Покровских казарм для того, чтобы эти последние объяснили караулу на телеграфе, который был из их же части, смысл происходящих событий. 10 же человек из отряда Попова были взяты для охраны по пути. Как мне известно, караул на телеграфе свободно пропустил тов. Прошьяна, который, отправив телеграммы, вернулся обратно в штаб Попова.

В ответ на все поступавшие в ЦК предложения об активном поведении по отношению к Совнаркому, предпринимавшему явно враждебные к ЦК и отряду Попова шаги, ЦК отвечал заявлениями о необходимости придерживаться строго оборонительных действий, ни в коем случае не выходя из пределов обороны района, занятого отрядом. Таким образом, совершенно неиспользованным остался караул на телефоне, телеграфе и во Всероссийской чрезвычайной комиссии. Также неиспользованными остались предложения о захвате Кремля и центра города. По заявлению Попова, в его отряде было около 800 человек, по‑моему же – не более 600. Что касается присоединившихся частей, то ничем, кроме заявлений, они своего присоединения не выявили.

Лишь из отряда Винглинского перешло к Попову около 50 человек.

С утра 7‑го числа началась перестрелка между передовыми частями отряда Попова и противника. К 10 часам перестрелка (ружейная и пулеметная) достигла своего максимума. Затем несколько стихло. Отряд Попова потерял к этому времени около 2–3 убитых и 20 раненых. В этот момент Попов, явившийся на заседание ЦК, объявил о необходимости немедленного отступления. Решение об отступлении было принято. Это совпало с начавшимся крайне удачным обстрелом штаба Попова из орудий. Я занялся эвакуацией раненых. Когда весь отряд уже ушел, ко мне подбежал один из часовых при задержанных и спросил, что с ними сделать. Я велел отпустить, когда все уйдут. Затем сел в автомобиль и нагнал ушедший отряд. Первая группа ушла в 1 1‑м часу вместе с Поповым, последняя – приблизительно через час.

Юрий Владимирович Саблин

 

ЭДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ ПОКАЗАНИЕ ПО ДЕЛУ ЛЕВЫХ ЭСЕРОВ, ДАННОЕ НА ОСНОВАНИИ ПРАВ, ПРЕДОСТАВЛЕННЫХ МНЕ ДЕКРЕТОМ РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА ОТ 1 МАЯ С. Г. (СОГЛАСНО РАЗЪЯСНЕНИЮ ОБВИНИТЕЛЬНОЙ КОЛЛЕГИИ В ОТНОШЕНИИ ЕЕ ЗА № 267)

 

В дополнение к показанию моему от 22 июля показываю:

Насколько мне известно, формирование «отряда особого назначения» было предпринято Всероссийским штабом левых с.‑р. по предложению т. Муралова (отряд должен был находиться в его распоряжении), о чем в 20‑х числах июня им был отдан приказ, а 22 июня были утверждены штаты отряда (смотри страницу 26 вещественных доказательств).

Для сформирования этого отряда вызывались боевые дружины из Витебска и других мест. Ко времени событий 6–7 июля отряд находился еще в периоде формирования, и ни один человек из его состава в событиях 6–7 июля участия не принимал.

Считаю своим долгом указать на то, что ни следственная комиссия, ни обвинительная коллегия не уделили никакого внимания участию в событиях 6–7 июля германских и австрийских военнопленных.

Участие их устанавливается:

1) Показанием Николая Ефретова (на с. 87а, т. 1[194]). Упомянутые в этом показании военнопленные были допрошены и показали, что они из части, сформированной Бела Куном, и что, посылая их против левых с.‑р., им объяснили: что это такие люди, что хотят убить всех австрогерманцев, подтверждая эти слова ссылкой на убийство левыми эсерами графа Мирбаха.

2) Об участии военнопленных в процессе отмщения за голову графа Мирбаха писал на страницах «Известий» (или «Правды») и Бела Кун – о занятии ими утром 7 июля здания почтамта и телеграфа.

3) Об этом же говорил мне и следователь Кингисепп при допросе 22 июля и даже собирался вызвать для одновременного со мною допроса гражданина Бела Куна, чтобы выяснить степень участия военнопленных, для меня недостаточно ясную.

Не вдаваясь, по существу, в содержание обвинительного акта, считаю себя вправе коснуться здесь тех странных, чтобы не сказать более, «ошибок», на которые мне пришлось наткнуться при первом же просмотре обвинительного акта.

1) После 4‑го съезда Советов фракция (левоэсеровская. – Ред.) ЦИК имела не 20 мест, а 47.

2) Ваше указание на то, что в распоряжении левых с.‑р. было 1700–1800 человек, ошибочно, ибо, как я уже указывал, ни один человек из формируемого «отряда особого назначения» участия в событиях 6–7 июля не принимал, в отряде же Попова было около 600 человек, из которых активное участие принимало не более 200–300 человек, остальные же или были заняты на постах в городе, или отдыхали после дежурства, или просто шатались, ничего не делая.

3) На странице 11‑й обвинительного акта, цитируя показание т. Дзержинского, говорится: «Черепанов и Саблин с торжеством заявили ему (Дзержинскому) «вот‑де у вас были октябрьские дни, а у нас будут июльские» и т. д.

В действительности в показаниях Дзержинского на с. 65, тома 1 говорится: «Потом пришли Черепанов и Саблин. Этот первый, потирая руки, радостно говорил: «У вас были октябрьские дни, а у нас будут июльские» и т. д. всю фразу до конца.

Как будто Дзержинским определенно говорится, что эта фраза была произнесена не мною.

Доказывать правильность последнего мне представляется излишним. Довольно того, что октябрьские дни я имею право больше называть своими, чем многие другие из говорящих это.

Право это закреплено за мною хотя бы постановлением ВЦИК

2‑го состава (в заседании не то 3, не то 4 ноября 1917 года) о посылке мне в Москву приветственной телеграммы по поводу моей борьбы на октябрьских баррикадах и моего ранения от руки «рудневцев».

Из остальных «ошибок», бросившихся в глаза, укажу еще на следующие:

4) На с. 14 обвинительного акта говорится о том, что из моего показания явствует, что приказание о задержании всех автомобилей было отдано мною. Если же вы возьмете на себя труд взглянуть в подлинный текст моего показания на с. 106, то увидите, что подобное ваше заключение не соответствует действительности.

5) К числу подобных же «ошибок» относится приписка мне а) агитации среди воинских частей за вооруженное выступление и свержение Советской власти, о чем ни в одном показании нет ни малейшего указания и б) «руководства» военными операциями, ибо вряд ли руководство эвакуацией раненых подходит под столь громкое название.

Что же касается обвинения «в укрывательстве от ареста Блюмкина», то на столь циничный призыв выдавать на расстрел товарища по партии я не считаю возможным что бы то ни было отвечать.

Ю. В. Саблин

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ОБВИНИТЕЛЬНОЙ КОЛЛЕГИИ

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ОБВИНИТЕЛЬНОЙ КОЛЛЕГИИ ВЕРХОВНОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА ПРИ ВСЕРОССИЙСКОМ ЦЕНТРАЛЬНОМ ИСПОЛНИТЕЛЬНОМ КОМИТЕТЕ СОВЕТОВ ПО ДЕЛУ О КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОМ ЗАГОВОРЕ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА ПАРТИИ ЛЕВЫХ СОЦИАЛИСТОВ‑РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ И ДРУГИХ ЛИЦ ТОЙ ЖЕ ПАРТИИ ПРОТИВ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ И РЕВОЛЮЦИИ

 

Мощным напором революции рабочий класс, солдаты и крестьяне России низвергли в октябре 1917 года господство буржуазии и, вырвав власть из рук временщика Керенского, передали ее Советам; они открыли этим эру социалистического переустройства России и в качестве выразителя воли II Всероссийского съезда Советов во главе страны поставили Совет Народных Комиссаров Российской Социалистической Федеративной Советской Республики.

Неимоверно тяжелые условия, в которых оказалась Советская власть с первых же пор своего существования, потребовали от новой власти максимального напряжения всех ее творческих сил и одновременно, при неуклонном стремлении ее к достижению поставленных целей, потребовали величайшей осторожности и осмотрительности в тактике, дабы не подвергнуть излишним опасностям республику, на которую история возложила величайшие задачи и у которой было слишком много врагов. Совет Народных Комиссаров, состоя в подавляющем большинстве своем из представителей политической партии большевиков, нуждался в это время, более чем когда‑либо, в поддержке и помощи со стороны тех элементов населения, которые, не будучи чисто пролетарскими по своему составу, все же могли бы быть в состоянии понять и величие стоящих на очереди задач и оценить трудности, которые также предстояли на новом пути. Политически это выразилось в блоке партии коммунистов‑большевиков с партией так называемых левых социалистов‑революционеров, отколовшихся от старой партии эсеров незадолго до октября 1917 года и окончательно сблокировавшихся с большевиками после их победы в октябре. Экономически блок основывался на глубоком убеждении Совета Народных Комиссаров, что многомиллионная трудовая крестьянская масса пролетариата не менее кровно заинтересована в осуществлении в полной мерс лозунга «Вся власть Советам!» и на этом пути будет идти вместе с рабочим классом в его борьбе.

К сожалению, политическая деятельность показала, что солидарность крестьянских масс с революцией и солидарность политической партии левых социалистов‑революционеров с революционной пролетарской тактикой далеко не представляли собою безусловно великих вещей.

IV Всероссийский съезд в этом отношении окончательно поставил все точки над «i». Вопрос о ратификации мирного договора с Германией, подписанного нашей делегацией в Бресте 3 марта 1918 года, был тем вопросом, по которому тактическое расхождение большинства съезда, большинства Совета Народных Комиссаров и партии коммунистов с партией левых эсеров сделало невозможным всякий дальнейший блок и дальнейшую совместную работу в правительстве.

Подавляющим большинством в несколько сот голосов IV Всероссийский съезд ратифицировал договор с Германией, и это голосование разрешило вопрос. Левые эсеры вышли из состава правительства и заняли скамьи оппозиции. Съезд признал невозможность в тех условиях для России далее продолжить войну, признал объективную неизбежность полного поражения русской революции в случае продолжения войны, а следовательно, и неизбежность ее гибели под сапогом германского империализма, одновременно с восстановлением власти буржуазии при помощи германских штыков. Но, приняв мир одновременно с этим, съезд постановил использовать в связи с Брестским миром возможность выиграть время, использовать для воссоздания армии передышку, которая благодаря миру проистекала для русской революции хотя бы на одном из фронтов, использовать ее для укрепления революции внутри страны, для сохранения Советской России как очага мировой революции. Съезд учел и понял, что вести войну против воли народа есть безумие и преступление со стороны народной власти и еще горшая авантюра, чем все войны царской монархии.

Партия левых социалистов‑революционеров отказалась ратифицировать мир. Вышедшая из недр той самой старой партии социалистов‑революционеров центра, которая с самого начала революции в своей подавляющей массе заняла откровенно буржуазную позицию, партия левых эсеров не могла окончательно порвать с породившей ее средой и унаследовала от нее и веру в революционную фразу, и теорию героев и толпы, и неумение и бессилие подняться выше в нужный момент над интеллигентским преклонением перед словесным фетишем. Полные неверия в революционные творческие силы народа, способного вынести все испытания, посылаемые историей, вожди партии левых эсеров, как и подобает «героям», предпочли проповедь словесной «беспощадной борьбы до конца» революционному служению народу в неимоверно тяжелых условиях реальной действительности. Устами своего лидера гражданина Камкова партия проповедовала войну, «покуда крестьянство трудовое, покуда пролетариат не раздавлен, растоптанный в крови международным империализмом», и устами Штейнберга: «Восстание повсеместное для оказания помощи трудовым массам» (см. стенографический отчет речей Камкова и Штейнберга, т. 2 следственного материала). «Создание миллионной социалистической армии» и надежда, «что передышкой будет достигнута национальная мощь», являлись, по словам Камкова, «одной из худших утопий». В то же время тот же Камков стремился убедить съезд, что «вопрос о поднятии революционного движения в других странах является вопросом нескольких дней, быть может, часов», и делал из всего этого неожиданный вывод, что «те, кто ратифицирует мир… ставит крест над русской революцией» (там же). Съезд по достоинству оценил эту революционную декламацию лидеров. Партия коммунистов с тех пор осталась одна во главе управления, повела и провела республику среди тысяч опасностей невредимой до настоящего времени, привела ее к мировой революции, привела, создав миллионную армию, которая делом доказала, что она умеет не только сражаться, но умеет и побеждать.

Маленькой интеллигентной группой ушла со съезда партия левых эсеров, партия, имевшая почти 6 мест в правительстве, теперь едва имела 20 мест в ЦИК. Своим выходом из правительства партия левых эсеров избавила правительство от излишнего балласта, тормозившего его деятельность, но, однако, она не перешла все же открыто в лагерь его врагов. Ко времени V съезда положение переменилось. Твердость коммунистов при проведении политической линии, порученной им волею рабочих и крестьян, не оставляла левым эсерам сомнения в том, что на почве лояльной оппозиции они не выиграют ничего; с другой стороны, им было не менее ясно, что с ними не будут больше считаться как с политической величиной, и не будут считаться не только в центре, но и на местах. Бездействие грозило превратиться в смерть. Одна из цитат речи Камкова на V съезде лучше всяких доказательств докажет, на какой путь решила теперь встать партия для достижения своих целей, чтобы вернуть прежнее положение. Обращаясь непосредственно к дипломатической ложе, где сидели представители империалистической Германии, Камков произнес: «Они (солдаты) не будут молчаливыми свидетелями того, как рукой германского разбойника, рукой палачей, которые сюда явились, рукой тех мерзавцев, грабителей, разбойников…» – шум не позволил ему закончить своей фразы (стенографический отчет речи Камкова).

 

Б. Д. Камков

 

Только сознание своей полной беспочвенности в смысле отсутствия какой‑либо опоры в рабочих массах, сознание того, что впереди у них нет надежды на проведение своей линии путем планомерной и политической борьбы, а кругом нет сторонников, могли толкнуть эту партию, нервических интеллигентов на заборный жаргон в политических выступлениях и избрать в качестве тактического приема политическое хулиганство и провокационные выкрики авантюристов, для которых все остальные средства борьбы явились уже исчерпанными и уже проигранными.

Действительность, однако, обнаружила, что партия левых эсеров шагнула в этом отношении еще дальше, чем это могло казаться, и что камковские выходки и его заборная литература были только прелюдией к дальнейшим «подвигам» партии. Кроме интеллигентской привязанности к фразе и веры в нее, в партии жили еще традиции старой кружковщины и вера в возможность сразу путем исторических экспериментов изменить ход истории.

Упомянутые речи и были произнесены лидерами партии в заседании съезда 5 июля, 6 июля был убит граф Мирбах, и в ночь на 7‑е было поднято левыми эсерами их безумное восстание, быстро ликвидированное советскими, войсками к 2‑м часам дня того же, 7‑го числа.

Партия левых эсеров как политическая величина перестала существовать, но тем не менее опасность, которой они подвергли республику, была велика. Назначенная постановлением Совета Народных Комиссаров Особая следственная комиссия под председательством народного комиссара юстиции тов. Стучки выяснила следующую дополнительную картину подготовки событий 6–7 июля, их кратковременное развитие и ликвидацию.

Партийный съезд левых эсеров дал, согласно показаниям Спиридоновой, директивы Центральному Комитету «всемерно способствовать расторжению Брестского договора, не предрешая, однако, форм такого расторжения» (т. I, л. 67 на обороте). На основании этого решения Центральный Комитет на заседании от 4 июня принял следующее постановление:

«Обсудив настоящее положение Республики, ЦК нашел, что в интересах русской и международной революции необходимо в самый короткий срок положить конец так называемой передышке, создавшейся благодаря ратификации большевистским правительством Брестского мира. В этих целях Центральный Комитет считает возможным и целесообразным организовать ряд террористических актов в отношении виднейших представителей германского империализма. Одновременно с этим ЦК партии постановил организовать для проведения в жизнь своего решения мобилизацию надежных военных сил и приложить все меры к тому, чтобы крестьянство и рабочий класс примкнули к восстанию и активно поддерживали партию в этом выступлении… Время проведения в жизнь намеченных двух постановлений предлагается установить в следующем заседании ЦК… Осуществление террора должно произойти по сигналу из Москвы, хотя это может быть заменено другой формой. Для учета и распределения всех партийных сил при проведении этого плана в жизнь… партия организует бюро из трех лиц – Спиридоновой, Голубовского, Майорова. Ввиду того что настоящая политика партии может привести ее помимо желания к столкновению с большевиками, ЦК партии, обсудив это, постановил следующее:

 

В. А. Карелин

 

а) Мы рассматриваем свое постановление и свои действия как борьбу против настоящей политики Совета Народных Комиссаров и ни в коем случае как борьбу против большевиков. Однако ввиду того, что со стороны последних возможны агрессивные действия против нашей партии, постановлено в таком случае прибегнуть к вооруженной обороне занятых позиций. В частности, предлагается комиссия из 4‑х товарищей – Камкова, Трутовского, Карелина…? выработать лозунги нашей тактики и очередной политики».

Противоречивый характер последнего абзаца, ясно показывавшего, что авторы постановления отнюдь не додумывали до конца принятых решений, не остановил их, однако, от приведения в исполнение задуманного. Легкомысленно, по‑детски, но, как бы то ни было, партия встала на путь вооруженной борьбы.

Согласно обнаруженному проекту «формирования боевых дружин», последние должны были формироваться партией левых эсеров из «людей, друг друга знающих, и по духу родственных товарищей, членов партии». Каждая дружина должна была насчитывать не менее 35 человек, по 7 человек в «звене», и выделяла из себя отделение пулеметчиков, гранатчиков, связи и административно‑хозяйственное. Боевой состав дружины числил 193 человека, в том числе 139 винтовок, 54 револьвера при 15 540 ружейных патронах и 1680 револьверных, 2 пулемета с 500 000 патронов, 15 гренадеров и связь всех родов.

Этот общий план имел место и проводился в жизнь до постановления ЦК от 24 июня, «мобилизация» стала проводиться после постановления. В Ярославль от имени крестьянской секции ЦИК был послан гражданин Петров к начальнику Ярославского гарнизона с предписанием выдать Петрову 40 пулеметов с соответствующим запасом лент, 1000 винтовок с 100 000 патронов к ним, 4 легких и одну гаубичную батарею, 10 000 ручных гранат. Означенное оружие, как говорилось в препроводительной бумаге (т. 2, лист б вещественных доказательств), должно было якобы затем быть направлено в один из уездов Смоленской губернии, угрожаемый немцами. На другой препроводительной, выданной от имени той же крестьянской секции тому же Петрову, говорилось, что он командируется в Ярославль для закупки кожевенных изделий, табаку, махорки в количестве 15 пудов для крестьянской секции. Отношение датировано I июля. В помещении крестьянской секции обнаружен также подлинник извещения от комиссара по внутренним делам коммун Северной области ог 4 июля, что им командирован в распоряжение Главного штаба боевых дружин левоэсеровский отряд в 80 человек под начальством Терентьева. Наконец обнаружен отпуск отношения командира отряда особого назначения дружины Всероссийской боевой организации левых эсеров при Московском военном окружном комиссариате от 3 июля за № 25 на имя Овсянкина с извещением, что Овсянкин командируется в Витебск для приемки, погрузки и сопровождения отряда дружинников в 400 человек в Москву в распоряжение штаба дружин. Обнаруженные приказы по Главному штабу Всероссийской боевой организации партии левых эсеров устанавливают, что в состав Главного штаба входил и как представитель ЦК партии Магеровский. При штабе существовал сверх того отряд особого назначения. К организации и формированию этого отряда было приступлено, как это явствует из приказа по штабу 24 июня (сравни дату постановления ЦК партии о терроре и мобилизации сил). Организация была поручена Орешкину. Согласно требовательной ведомости в Московский комиссариат от 29 июня (т. 2, с. 29), отряд насчитывал по списку на довольствии 675 человек, на содержание которых того же числа было испрошено 244 425 рублей. Несмотря на то что правильность этих цифр возбуждает ряд сомнений, так как в приказе от 22 июня по Главному штабу указано на довольствии всего 132 человека, следствию не удалось выяснить, существовали ли физически остальные 543 дружинника, на которых испрашивались Орешки‑ным деньги, обмундирование и снаряжение, или нет и насколько действительная быстрота мобилизации военных сил левых эсеров могла дать указанную цифру дружинников. Деятельность Главного штаба, как это доказывает ряд документов, была в достаточной степени энергична и разнообразна. Так, отношением от 5 июля за № 31 командир отряда озабочивается получением пароля от областного комиссариата Москвы за № 32, требует отпуска конфет, шоколада, монпансье, какао и варенья для нужд Главного штаба из расчета на 200 человек (с. 53) и за № 34 –100 000 гильз для тех же 200 человек. Обеспокоенный, видимо, этими требованиями, ответным отношением от 6 июля военный комиссариат предписал влить эти 200 человек в общий список 2‑й дивизии на общих красноармейских основаниях. Эта благоразумная мера, к сожалению, запоздала.

Параллельно с этими отрядами партия левых эсеров мобилизовала и еще один боевой центр. Таковой составил из себя боевой отряд Попова при Всероссийской чрезвычайной комиссии, который сам Попов в своем отношении в военный комиссариат для зачисления отряда на довольствие исчислял в 1000 человек (с. 60), требуя отношением от 30 июня на его содержание 206 698 рублей. Численность отряда, как потом было засвидетельствовано Саблиным, и тут была сильно преувеличена и едва ли превышала в общей сложности 600 человек при двух батареях. Одновременно отношением от 2 июля Попов затребовал от военного комиссариата для нужд своего отряда срочно 20 штук санитарных носилок, 12 санитарных сумок, 40 больших лубков и 23 малых, 40 нарукавников Красного Креста и 10 флагов, 2 медицинских таза, два ведра и т. д., зондов, игол кишечных, зажимов, пинцетов, скальпелей и т. д., видимо, предвидя возможность боевых операций. Общее количество левоэсеровских сил, таким образом, едва ли превышало 1700–1800 человек, даже если верить официальным цифрам Попова и Орешкина.

С такими силами партия левых эсеров решила приступить к «спасению мировой революции».

В нарушение и бесстыдно циничное игнорирование определенно выраженной голосованием 5 июля воли Всероссийского съезда Советов партия левых эсеров привела в исполнение в 3 часа дня террористический акт против Мирбаха во имя срыва Брестского мира и вовлечения России в войну с Германией.

Это уже была не игра. Согласно показаниям доктора Рицлера, первого советника посольства, и лейтенанта Мюллера, убийство германского посла произошло при следующих обстоятельствах:

Около 2‑х с половиной часов дня в помещение посольства явилось два неизвестных человека, назвавшиеся один – членом ВЧ комиссии Блюмкиным и другой – председателем[195]революционного трибунала Андреевым и, предъявив удостоверение на бланке и за печатью ВЧК, за подписями председателя комиссии тов. Дзержинского и секретаря комиссии тов. Ксенофонтова, попросили личного свидания с посланником для переговоров с ним по личному делу. После настоятельных просьб Блюмкина о личном свидании граф Мирбах согласился выйти к просителям. Все пятеро – Мирбах, Рицлер, Мюллер, Блюмкин и Андреев – уселись в приемной, и Блюмкин, разложив имеющиеся при нем документы, посвятил графа в дело некоего гражданина Роберта Мирбаха, якобы скомпрометированного в деле о шпионаже в пользу Германии. После ответа Мирбаха, что вся эта история его очень мало интересует, на вопрос Андреева: «Видимо, графу интересно, какие меры будут приняты с нашей стороны?», вопроса, повторенного Блюмкиным, один из посетителей вскочил и, выхватив револьвер, выстрелил в Мирбаха. Его спутник открыл одновременно огонь в Рицлера и Мюллера. Не потерявшийся Мирбах бросился в другую комнату, куда за ним последовал Блюмкин, в то время как Андреев продолжал стрелять в присевших к земле Рицлера и Мюллера. В это время в соседней комнате раздался оглушительный взрыв. Когда Рицлер и Мюллер опомнились и бросились в зал, там на полу пораженный нулей в голову лежал Мирбах, на полу среди обломков штукатурки, в паркете был глубокий выем от разорвавшейся бомбы, другая – неразорвавшаяся – валялась тут же; оба же посетителя в суматохе успели скрыться через окно и уехать на ожидавшем их автомобиле, оставив свои шляпы и портфель с бумагами (т. 2, с. 54 и 57).

В тот же день Центральным Комитетом партии левых эсеров было выпущено следующее воззвание «Ко всем рабочим и красноармейцам»:

«Палач трудового русского народа, друг и ставленник Вильгельма, граф Мирбах убит карающей рукой революционера по постановлению ЦК партии левых эсеров. Как раз в тот день и час, когда окончательно подписывался смертный приговор трудящимся, когда германским помещикам и капиталистам отдавалась в виде дани земля, золото, леса и все богатства трудового народа, когда петля затянулась окончательно на шее пролетариата трудового крестьянства, убит палач Мирбах. Немецкие шпионы и провокаторы, которые наводнили Москву и частью вооружены, требуют смерти левым социалистам‑революционерам. Властвующая партия большевиков, испугавшись возможных последствий, как и до сих пор, исполняет приказы германских палачей… Да здравствует восстание против палачей. Позор всем, кто идет вместе с немецкими шпионами на подавление восставших против Вильгельма рабочих и крестьян!»

Одновременно, однако, с помещением в этом воззвании грязных инсинуаций Центральный Комитет партии выносит, видимо «на всякий случай», следующее постановление, которое отправил через одного из стрелков в Латышскую дивизию:

«ЦК ПЛСР категорически заявляет, что ни к какому захвату власти он не стремился, а произвел убийство Мирбаха исключительно в целях прекратить дальнейшее завоевание трудовой России германским капитализмом. Партия коммунистов‑большевиков будет играть в руку контрреволюции, если будет направлять против защищающего советский строй Центр. Комитета партии левых эсеров части советских войск, свои обманутые части, направленные для отомщения за Мирбаха. ЦК ПЛСР».

Оба документа взаимно дополняют друг друга. Партия усвоила, видимо, к этому времени окончательно специфические методы борьбы с политическими противниками путем распространения клеветы и лжи и в то же время стремилась трусливо забежать вперед, дабы обеспечить себе смягчающие вину обстоятельства. С общим тонусом поведения партии вполне гармонирует и «творческая личность» самого исполнителя – Блюмкина.

Блюмкин, как это установлено предварительным следствием, революционер, не знавший революционной работы до революции, начал работать в ВЧК с июня месяца и был откомандирован по рекомендации ЦК партии левых эсеров на должность заведующего немецким шпионажем (см. показания Лациса, т. 1, с. 129), но проработал недолго. Вскоре на него стали поступать жалобы настолько компрометирующего характера, что постановлением комиссии от 1 июля (т. 2, с. 191) он был отстранен от работы и весь его отдел закрыт.

По показаниям Дзержинского, последним был возбужден вопрос через члена ВЧК левого эсера Александровича о предании Блюмкина суду за его художества, что было отсрочено до получения ответа и отзыва от эсеровского ЦК.

ЦК партии левых эсеров вместо этого счел возможным именно ему поручить честь совершить «освободительный» террористический акт.

В ответ на воззвание левых эсеров Совет Народных Комиссаров разослал во все районы предложение всем районным Совдепам быть наготове, мобилизовать партийных работников порайонно, установить патрули на улицах, призвать массы рабочих немедленно подавить эту попытку восстания левых эсеров, которой могут воспользоваться все буржуазные и белогвардейские группы (т. 2, с. 83).

Отступление для левых эсеров было отрезано. Дальнейшее развитие событий представляется в следующем виде:

По показаниям Дзержинского, уже в 3 часа он узнал об убийстве Мирбаха по прямому проводу из Совета Народных Комиссаров. Отправившись в посольство и с первого взгляда установив, что подпись на удостоверении, представленном Блюмкиным, была подложная, Дзержинский отправился лично в штаб отряда Попова, куда (ему донесли) скрылся Блюмкин. В штабе Попова Дзержинский после первых расспросов принялся за осмотр помещения, когда вошедшие Прошьян и Карелин сообщили ему, что Мирбах убит по постановлению ЦК партии и что Блюмкина искать нечего. В ответ на это Дзержинский объявил их арестованными. В соседней комнате Дзержинский заметил Трутовского, Черепанова, Александровича, Фишмана, Камкова, Спиридонову. Все были вооружены. В это время в комнату вошел Саблин и потребовал от Дзержинского сдачи оружия. Тот отказал, но был моментально окружен наводнившими комнату матросами и обезоружен. Трепалова, прибывшего вместе с Дзержинским, обезоружила Спиридонова лично. На устроенном тут же митинге Спиридонова, Попов и другие обвиняли Советскую власть в предательстве Мирбаху, матросы обвиняли ее за то, что отнимают муку у бедняков, причем Черепанов и Саблин с торжеством заявили ему, что «вот‑де у вас были октябрьские дни, а у нас будут июльские», что «мир все равно сорван», что они власти не хотят, «пусть немцы займут Москву – и у нас будет так, как на Украине, – они же опять уйдут <