Но эта страсть веками владела всеми мистиками, всеми поэтами, всеми музыкантами, всеми творческими душами. Все они умирали глубоко неудовлетворенными, поскольку не смогли сказать последнего, слова.

Когда умирал Рабиндранат Тагор, великий индийский поэт... У него был успех, который только может выпасть на долю человека, он был знаменит, как только может быть знаменит человек, он был величайшим поэтом, како­го когда-либо знавал мир. Шелли считается одним из ве­личайших поэтов мира по той простой причине, что он написал две тысячи песен, которые были положены на му­зыку. Рабиндранат написал шесть тысяч песен, которые можно превратить в гораздо более глубокую, значитель­ную музыку. Их не только можно сделать музыкой, он соз­дал новые измерения в самой музыке, которых никогда раньше не было.

Естественно, один из старых друзей, сидевший у его по­стели, сказал ему:

- Не смотри так печально, в твоих глазах не должно быть слез. Ты завершил дело своей жизни, ты жил так полно и так плодотворно. Так скажи жизни «прощай» радост­но и благодарно.

Рабиндранат ответил:

- Благодарно? Кто тебе сказал, что я закончил свою ра­боту, что я прожил жизнь? Несомненно, я пришел, чтобы спеть песню, и пытаясь спеть ее, я сочинил шесть тысяч пе­сен - и все они неудачны, ибо я не смог спеть ту песню. Я пытался вновь и вновь. Каждый раз получалась песня, и они нравились людям, поэтому я никогда никому не гово­рил, что это - мои неудачи, что это не вехи моих успехов. И когда вы превозносите их, мне больно.

Как раз перед твоим приходом я молился Богу: «Что это за шутка? Ты дал мне способности, ты дал мне потен­циал, ты дал мне эту страсть - и я готовился всю жизнь - и когда, кажется, все готово, и я могу спеть свою последнюю песню, ты посылаешь смерть, и она стучит в мою дверь. И это твое сострадание?»

Рабиндранат умирал со словами: «Я не смог спеть пес­ню, ради которой пришел. Я старался, как мог, но каждый раз что-нибудь упускал».

Наверное, совершенство в существовании невозможно. Именно поэтому нельзя сказать последнее слово. А возможно, само молчание и есть последнее слово: тиши­на, глубокое безмолвие. Если вы смогли понять его, зна­чит, вы услышали последнее слово - но никто не может произнести его. Оно не может сорваться с языка. Оно слишком божественно, слишком священно, а язык на­столько повседневен.

Долго стоял он, в нерешительности покачивая посохом своим. Представьте Заратустру, с посохом в руке, в глубо­ком молчании - он сказал так много прекрасного, чрезвы­чайно ценного - и как он покачивает своим посохом, выдавая свое внутреннее состояние. Он пытается сказать - или не сказать: «Возможно ли это высказать? Или я стрем­люсь к невозможному?»

Наконец так сказал он, и голос его изменился. Во второй раз сообщается, что голос его изменился. В первый раз его голос изменился, когда он говорил о любви как высшей ценности и молча смотрел на учеников с великой неж­ностью и любовью.

Его голос стал другим. Он стал больше голосом сердца, меньше - голосом ума. Он забыл о логике, он помнил только любовь. Он больше не приводил никаких доводов, вместо них единственным аргументом стало его присут­ствие.

Он был любовью, его ценность была скрыта внутри. Он был так же бесполезен, как красота звездной ночи или цветка лотоса, или как музыка, которую вы слышите, ког­да ветер гуляет в соснах. И он сам излучал сияние: свет ис­ходил не откуда-то, а из его существа. Его свет бил из его глубочайшей сути, как фонтан, проливаясь на других. Тог­да его голос изменился в первый раз.

Это - второй раз, и его голос снова изменился, потому что, если вы можете двигаться от головы к сердцу, вы мо­жете двигаться и глубже: от сердца к существу. Голова очень рациональна, убедительна - но любит отвергать. Сердце иррационально, алогично - но не отвергает. Сущ­ность за пределами того и другого. Она ни рациональна, ни иррациональна; она надрациональна. Нет вопроса, от­вергать или не отвергать - она самоочевидна. Поэтому следующие слова - самоочевидны, они исходят из глубо­чайшей части существа Заратустры.

Один пойду я дальше, ученики мои! Уходите и вы, и тоже одни! Так хочу я.

Впервые он изменил форму обращения. Обычно он об­ращался к этим людям «братья мои»; теперь он говорит: «мои ученики». Это огромное изменение - назвать чужих людей братьями. Ибо мы рождены одной и той же землей, над нами - одно и то же небо, нас радуют одни и те же звезды - мы братья. Но это не является мостом между людьми, это просто констатация факта.

Но тем временем все изменилось. Пока он говорил о высшей ценности и ее качествах, эти братья преобрази­лись. Теперь они слушают его как Мастера, они узнали его. Он больше не чужой, не просто человек из толпы. Их со­знание озарено пониманием: им посчастливилось встре­тить Мастера: и он прочел об этом изменении в их глазах.

Когда вы смотрите на человека как на Мастера, ваши глаза излучают столько любви, что та любовь, к которой привыкли люди, остается далеко позади. Обычная, биоло­гическая любовь становится почти презренной. В тот миг, когда вы узнали и ваши глаза наполнились любовью к Ма­стеру... Влюбиться в красивое тело - одно; это очень поверхностно. Полюбить прекрасную сущность - в этом есть дополнительная глубина, неизмеримая.

Отсюда и перемена: Один пойду я дальше... и отсюда же эти слова и решение: Один пойду я дальше, ученики мои! Уходите и вы, и тоже одни! Я говорю не просто «уходите»:

потому что вы можете уйти и не быть одинокими. Вы мо­жете уйти от меня и слиться с толпой. Я вытащил вас из толпы, теперь я хочу, чтобы вы покинули даже меня. Я хо­чу, чтобы вы познакомились со своим одиночеством, с его красотой, его исключительным блаженством, с его экста­зом. Я уйду; и вы уходите и тоже в одиночестве.

Теперь он говорит как Мастер: Так хочу я. Небольшое изменение в словах, и миры меняются. В начале Заратустра говорил: «Я прошу вас понять». Теперь он приказывает:

«Это должно быть так. Я ухожу один, и вы должны быть одни».

Поистине, призываю я вас... это прекрасные слова. Во всей истории мистицизма, во всех философиях и религиях нет ничего, что можно было бы с ними сравнить.

Поистине, призываю я вас: уходите от меня и про­тивьтесь Заратустре! - потому что я могу стать для вас тюрьмой. Я могу стать для вас духовным рабством. Вы можете начать зависеть от меня.

И он очень суров. Противьтесь Заратустре, а еще луч­ше - стыдитесь его! Быть может, он обманул вас. Он сжи­гает все мосты. Он проясняет для вас путь: будьте абсолютно одинокими, ибо вне опыта одиночества не мо­жет быть никакой религии, никакой медитации, ничего сколько-нибудь ценного.

Подлинный Мастер всегда помнит о том, чтобы не ста­новиться на пути. Он - последний барьер. Отказаться от богатства легко, легко бросить семью, мужа, жену, мать, детей. Самое трудное - уйти от Мастера. Это последний барьер.

Но любой Мастер, достойный имени Мастера, создает необходимые условия. Ученик не может сам сделать это, он совсем еще новичок на пути. Мастер должен дать ему му­жество, достаточное для того, чтобы покинуть даже Ма­стера и пойти в абсолютное одиночество.

Познающий должен не только любить врагов своих...

Это то, что говорит Иисус: «Любите врагов своих». Эти слова всегда считали очень значительными, исполненными огромного смысла, но это вполне обычно, повседневно. Любой учитель морали может сказать: «Любите своих вра­гов».

Заратустра сделан из другого теста, он говорит:

Познающий должен не только любить врагов своих, но и уметь ненавидеть друзей своих. Вот почему он говорит: остерегайтесь своего лучшего друга, Заратустры! А еще лучше - стыдитесь его! Быть может, он обманул вас.