Круг второй. Простонаучное понятие души

 

Наука за последние века стала столь привычной, что мы даже не замечаем, что говорим научно даже в быту. В итоге, очень часто мы вообще не замечаем, что говорим. Ярчайшими примерами является использование словечек, вроде логично, система, анализ. Перейдя из тайного языка науки в бытовую речь, они превратились в совершенно самостоятельные вещи, не имеющие действительного соответствия ни в исконном языке, из которого их заимствовала Наука, ни в языке собственно научном.

Что же так соблазняет обывателя в простонаучном жаргоне, который расползается по умам подобно тому, как расползается сейчас блатная феня? Действенность. Точнее, кажимость действенности, а значит, магичности. Это обман, но настолько сложный, что его почти невозможно разглядеть, ведь он подкрепляется неким общественным договором, а значит, обретает ту действенность, которая за ним подозревается.

Поясню. Первое подозрение о действенности простонаучного языка и фени возникает у обычного человека, не входящего в тайные сообщества воров или ученых, не тогда, когда он слышит саму их речь. Нет, тогда он как раз думает о ней плохо, как о птичьем языке: чего чирикают?! Нельзя, что ли, по‑человечески говорить!

Подозрение возникает, когда он понимает, что и воры, и ученые очень дееспособные люди, которые захватили мир и делят его между собой, уступая по силе разве что государству и предпринимательству. Вот тогда появляется вопрос: а как это им удается? За счет чего они могут то, чего не могу я? И разум тут же начинает изучать и собирать все, что может быть использовано для совершенствования, а значит, для улучшения выживания. А это, что вполне естественно, то, что снаружи и что проще всего взять. Язык.

Но ведь язык состоит всего лишь из слов.

Действенность сообществ заключается в их свойстве, в том, что все свои, входящие в сообщество, заключили гласные и негласные договоры помогать друг другу всеми средствами. И вот их много, и они повсюду, а обыватель всегда один на один со всем миром.

По большому счету, это одиночество – вовсе не его беда. Это его награда, ради которой он и живет. Ведь он бы тоже мог войти в сообщество, но очень не хочет платить ту цену, которую затребует сообщество за то, чтобы считать его своим. А это цена свободы. Да еще и дополнительных скреп, которые надо наложить на душу. Блатные, к примеру, принимают тюрьму как мир и символ веры. И выйдя из нее, они уже никогда не свободны, потому что остаются и здесь жить в законе, таская тюрьму на себе, подобно ракушке. Вот почему они даже из своих домов устраивают хаты, более всего напоминающие жизнь на зоне. Жить в разных мирах трудно, проще, оказывается, тащить частицу одного из миров с собой по всем мирам, куда тебя заносит жизнь.

Ученым тоже свойственно превращать любое место, хоть кухню своей квартиры, в привычную лабораторию или кафедру, стоит им собраться вместе. Да и обыватель делает то же самое. Он несет свой мирок с собой или намотанным на себя настолько ярко, что его с первого взгляда узнают, когда он входит в камеру пересыльной тюрьмы. Мужик пришел! Значит, терпила, лох. Да и в университете – либо он выглядит как студент‑заочник, либо его принимают за слесаря.

Тем не менее, простой человек постоянно забирает в свой словарь все подворачивающиеся сильные словечки и применяет их в своей бытовой речи. В итоге, все подобные ему простецы, которые сами нахватались осколков магических языков, начинают понимать не то, что он сказал, а то, что он звучит сильно! А этого вполне достаточно для его главной цели – получить уважение, то есть обрести достоинство в своем мирке. А то, что ему надо, он изложит во втором слое своей речи, дополнительном к слою самоутверждения. Мы очень привыкли распутывать смыслы и пересмыслицы, и нас невнятной речью не смутишь. Лишь бы человек был приятным и внушал мне чувство взаимного уважения.

Когда мы говорим умно, когда мы говорим сильно, мы довольны собой. А то, что мы не понимаем, что говорим, кому до этого дело? Чужим, может быть? Так и пусть живут в своем мире, а в моем все прекрасно понимают, что я делаю, когда говорю научно, например. Даже если я говорю не научно, а простонаучно.

Как ни странно, но общее ощущение самодовольства, исходящее от обывателей, освоивших сильное звучание тех же научных слов, производит обратное воздействие и на воров и на ученых. Они начинают чувствовать, что простонаучным или простофеней надо владеть, поскольку языки эти явно действенны, раз весь народ их использует. И искажения исконных тайных языков начинают просачиваться вспять, проникая в собственные материнские сообщества.

В итоге, множество ученых говорят о науке не на научном, а на просто‑научном языке, не очень понимая, чем они отличаются, и даже не осознавая, в каком состоянии сознания употребили то или иное слово. Мы же из‑за этого оказываемся в следующей ловушке. Теперь, читая книгу, написанную в изрядной своей части на простонаучном языке, мы ощущаем, что понимаем, что там сказано.

Но, что там сказано, по‑настоящему не понимал и автор. Ведь он не понимал простонаучного языка, когда использовал. Не понимал по той простой причине, что это вообще не язык для писания или рассказывания. Это язык действия, строго дополнительный к основному разговору и более всего похожий на язык жестов, вроде принятия властных или униженных поз у двух животных, когда они выясняют, кто из них главнее в собственной стае. Писать на простонаучном языке нельзя вообще, а пишут только потому, что для него используются слова научные со сходным начертанием.

Что ж, начертание действительно сходное. Но слова‑то все‑таки не научные, а простонаучные. А что это значит? Конечно, то, что они несут не научное, а простонаучное значение. А значит, имеют целью не передавать смысл, а оказывать какое‑то дополнительное воздействие, которое плохо осознается и читающим, и пишущим. Почему? Да потому, что осознавание хранится в общем мышлении того сообщества, которое создало этот язык. Но то, что хранит сообщество, еще не есть знание отдельных его членов. Хранить и знать – совсем не одно и то же. Тем более, понимать. Для понимания явление должно быть изучено.

У меня нет задачи изучать простонаучный язык. Для очищения мне достаточно его узнавать в тех примерах, которые я разбираю. А значит, осознавать источник, из которого проникло явление в мое сознание. Как бы ни любопытна была эта сложная тема для исследования, для меня важно одно: если нечто проникло в мое сознание извне, значит, оно не есть я.

 

Глава 1. Все врут календари

 

И словари тоже врут. Да еще врут и перевирают друг друга. Я начну со словарей психологических, потому что с Психологией попроще будет распрощаться. Она душой уж совсем не занималась. Но не поминать не могла. Впрочем, большая часть современных психологических словарей и у нас и за рубежом все‑таки умудряется как‑то душу даже не поминать. Проверьте сами.

В самом общем виде отношение Психологии к душе можно понять по определению, которое ей дает даже не Словарь, а сборник шпаргалок для экзамена по психологии, созданный Ф. Филатовым в серии «Высший балл» под названием «Общая психология». Это такой справочник карманного формата, который удобно пронести с собой на экзамен и в нем быстренько подглядеть ответ, который написан в таком упрощенно‑образцовом виде, что сам должен влезать в сознание, как приставучая песенная строчка.

Как вы понимаете, это и есть ярчайшее выражение того, от чего надо очиститься на пути к душе.

«Психология» – слово греческого происхождения, традиционно принятый дословный перевод которого – "наука о душе" (гр. " psyche " – душа и " logos " – знание, учение). Как правило, в названии научной дисциплины отражается ее предмет, однако в случае с психологией дело обстоит сложнее: понятие «душа», пришедшее из теологии и философии, используется расширительно, как предельно обобщенное обозначение целого класса явлений, относящихся к внутреннему миру и психическому складу человека. Попытки конкретизировать предмет психологии приводят к распаду исходного понятия души на ряд дополняющих друг друга понятий: сознание, психика, личность, поведение и др.». (Филатов, с. 2–4).

Надо отдать должное Филиппу Робертовичу Филатову, он честен, хотя и несколько циничен. И он делает своей книгой очень важное дело – он помогает студентам не изучить то, что изучить невозможно, а прорваться сквозь искусственные препоны наукообразности. Спасибо за спасенные от лишних пут души.

Но Филатов может ошибаться или высказывать очень частное, личное мнение. К тому же это современная книга, еще не многим вложившая свои образы в сознание. А что живет, скажем, в моем сознании? И в сознании тех, кто давно увлекается психологией?

Естественно, в общей культуре русского человека правят те понятия, что закладывались в советскую эпоху. И там, безусловно, есть твердое убеждение, что если мне вдруг потребуется что‑то узнать про душу, то искать надо в психологических словарях. И я ищу. Самый распространенный словарь той поры – «Психология» Петровского и Ярошевского – приводит вот к такому «распаду исходного понятия души»:

Душа – понятие, отражающее исторически изменявшиеся воззрения на психику человека и животных;

в религии, идеалистической философии и психологии Душа – это нематериальное, независимое от тела животворящее и познающее начало.

Возникновение понятия «Д.» связано с анимистическими представлениями первобытного человека, примитивно‑материалистически истолковывавшего сон, обморок, смерть и т. д. Сновидения воспринимались как впечатления Д., покидающей во сне тело и обретающей независимое от него существование.

Дальнейшее развитие представлений о Д. происходило в контексте истории психологии и выражалось в столкновении идеалистических и материалистических учений о психике.

Далее следует оглавление возможного очерка истории учений о душе, но я его опущу, потому что мы им еще займемся. Важнее концовка:

В научной литературе (философской, психологической и др.) термин «Д.» не употребляется или используется очень редко – как синоним слова «психика». В повседневном словоупотреблении Д. по содержанию обычно соответствует понятиям «психика», «внутренний мир человека», «переживание», «сознание».

Вы, я надеюсь, уже распознаете в подобных концовках примеры как раз тех образцов, которые должны использовать пролетарские интеллигенты в соответствии с задачей, поставленной перед идеологией Лениным и Сталиным. Вставьте это слово «должны» в последнее предложение, и станет ясно, как творилось мировоззрение советского человека: В повседневном словоупотреблении душа по содержанию должна соответствовать понятиям «психика»…

Можно посчитать мои слова придирками и натяжкой, но ведь так и используем! А наши деды так не использовали. Как же случилось это превращение?

Что особенно важно в этом определении – это его основность. Словарь Петровского и Ярошевского вышел в 1985 году и подвел итоги развития всей советской науки о душе, если понимать ее узко как Психологию. И сразу же стал основой для последующих словарей. Новые русские словари психологии, выходящие на историческом переломе третьего тысячелетия, иного не ищут и начинают именно с этой площадки.

 

В 2001 году Словарь Головина:

«Душа – понятие, отражающее исторически изменявшиеся воззрения на психику человека и животных; в религии, идеалистической философии и психологии душа – нематериальное, независимое от тела животворящее и познающее начало».

Нет никакого желания читать дальше. Душа, оказывается – это не душа, а понятие. Да к тому же и не о душе, а о психике! Ну, слов нет, а остальное делайте сами.

 

2003 год, Словарь Копорулиной, Смирновой, Гордеевой, Балабановой:

«Душа – понятие, отражающее исторически изменяющиеся воззрения на психику человека и животных; в религии, идеалистической философии и психологии Д. – нематериальное, независимое от тела начало».

 

2003 год, Словарь Немова:

«Душа – старое научное понятие, обозначающее совокупность психических (душевных) явлений, лежащих в основе всякого рода движений и изменений, наблюдаемых в мире. <…>

В XVIIIвеке на смену понятию Д. пришел термин «психика», и древняя наука о Д. получила название "психология"».

Душа, оказывается, не душа, а старое научное понятие! Ну, Наука хамит! Хорошо еще с мозгами у подобных беззаветных воинов Прогресса не все ладно – уж что‑нибудь одно, либо воевать, либо думать. В итоге они допускают огрехи, которые выдают умысел, а значит, позволяют и не попасться на расставленные крючки. Еще мгновение, и я бы поверил, что никакой другой души, кроме научного понятия «душа», нет, да тут звучит: на смену понятию души пришел термин «психика».

Как может термин прийти на смену понятию? Представьте себе, что у вас есть понятие: как читать русские книги. И я даю этому понятию довольно произвольное имя, например, лингвистика. Лингвистика в данном случае – это термин, которым я буду обозначать ваше понятие о том, как читать. Ну, и как мне проделать такое чудо, чтобы мой термин заменил ваше понятие? Как вообще имя вещи может заменить саму вещь или способность? Да никак!

Термин мог прийти на смену только термину. И значит, не было у Науки понятия души, а был термин «душа», которым она изначально обозначала то, что и вошло в искусственное понятие «психика» в XVIII веке. А возможно это только в том случае, если замена была всего лишь заменой одного имени на другое, которому к тому же присвоено обозначение «термин». Иными словами, одновременно с подобными заменами старых понятий, менялись и способы их описывать, чтобы привести все к единой терминологии или запутать возможность вычленить исходные понятия. Не выглядит ли то, что я говорю, накручиванием усложнений?

А ведь я их не накручиваю, я просто все углубляюсь в описание явления, которое можно считать творением научного языка. Но именно то, что было связано с задачей запутывания и приведения в единство, и стало расползаться как простонаучный язык. Именно он и внушает ощущение силы, потому что за ним видно, как повивалось сообщество и плелись договоры о том, как мы видим и описываем мир.

А вот собственно научный язык остается невидимой тенью, потому что он очень точно предназначен для целей научного исследования и, значит, совершенно не пригоден для тех, кто такими исследованиями не занят. Настоящего научного языка нам еще поискать! Если он для исследования души вообще существует.