Как понимали евхаристию во времена Иоанна Златоуста

Как понимали прихожане Великой церкви святой Премудрости (Софии) литургию, когда ее служил архиепископ Константинопольский Иоанн Златоуст?

Восприятие формировали прежде всего входящие в состав обряда молитвы, в частности — Анафора. Если неделю за неделей они внимательно слушали Анафору — св. Василия ли, сочиненную ли самим архиепископом, иную ли Евхаристическую молитву — они постепенно понимали, что участвуют в принесении жертвы хвалы и благодарения Богу за все Его великие дела при сотворении мiра и искуплении человечества, а превыше всего — за страдание, смерть, воскресение и вознесение Христа и за Его грядущее пришествие во славе. Понимали они и то, что эти спасительные события вспоминаются посредством приношения хлеба и вина, которые прелагаются в Тело и Кровь Христа призыванием Святого Духа на них и на молящихся, и что те вкусят их ради оставления грехов и обретения вечной жизни в царстве Божьем. Вместе с Божьей Матерью и всеми святыми они ходатайствуют перед Богом за живых и умерших и ощущают себя участниками мистического пира, предвосхищающего исполнение Божьего замысла о спасении.

Понимание литургии формировалось под влиянием не одних только входящих в нее молитв. Перед тем, как стать христианами, люди посещали катехитические курсы под руководством своего епископа. На них, кроме всего прочего, читали лекции об обрядах инициации, крещения, мvропомазания и евхаристии — вроде тех, что читал Кирилл Иерусалимский. Собственно, лекции Кирилла — лишь самые ранние из дошедших до нас описаний. Как свидетельствует само их существование, люди ощущали потребность в более полном объяснении того, что значат крещение и евхаристия,— более полном, чем могли предоставить включенные в состав этих обрядов молитвы. Такие лекции составлял и сам Златоуст. В них, а также в проповедях он доносил до слушателей свое понимание литургии, и это формировало их восприятия обряда сильнее, может быть, чем сам обряд.

Златоуст постоянно говорит о евхаристии как о тайне. В писаниях апостола Павла это слово относится ко всему Божьему замыслу о нашем спасении. Нам эта тайна явлена в первую очередь в смерти и воскресении Христа. Концепцию таинства позже применили к тем сакраментальным действиям церкви, которые символически представляют спасительные дела Христа и одновременно дают христианам возможность участия в достигнутом ими искуплении. Так, таинствами были названы и крещение, и евхаристия.

Следуя Оригену, Златоуст говорит, что в таинстве мы «видим одно, а верим в другое». То, что мы видим, слышим и осязаем в евхаристии, может быть воспринято нашими органами чувств, познано нашим естественным разумом. Но скрытую во всем этим духовную, потустороннюю реальность можно охватить лишь внутренним зрением и верой, которые дарует нам Святой Дух. Таинство — знамение реальности, бульшей, чем реальность, но присутствующей в нашей реальности и доступной нам через это знамение.

Златоуст часто говорит о евхаристии как о «тайнах», во множественном числе. Он не просто следует Кириллу, называя страшными и ужасными сами эти тайны, но описывает подобными словами и отдельные части службы, престол и даже то время суток, когда все это происходит. Просто присутствовать при них уже страшно. Через Златоуста язык Кирилла проник в византийскую литургическую традицию и практику благочестия. Впрочем, Златоуст не был самым типичным из примеров своего времени. Такой язык широко используется в иерусалимской литургии св. Иакова и, хоть и в меньшей степени, в византийских литургиях св. Василия и самого Златоуста. Но Каппадокийские отцы им не пользуются, и в Климентовой литургии его тоже нет.

В своем учении о евхаристии Златоуст пользуется традиционной типологией, которая находит описанным в Новом Завете событиям прообразы в Ветхом. Собственно, и сам Новый Завет трактует смерть и воскресение Христа как исполнение Исхода. То, что Бог совершил для израильтян, выведя их из страны рабства и приведя в землю обетованную, указывало на великий Исход, в котором кровью истинного пасхального Агнца он вызволил все человечество из рабства греху и привел к свободе его детей. Сами же спасительные дела Христа явлены в таинствах, которые «действуют» двояко: они дают каждому поколению возможность усвоить Божье спасение и указывают на осуществление этого спасения, которое произойдет в конце времен. Златоуст учил своих прихожан, что прообразами евхаристии были: жертвоприношение Мелхиседека, принесшего Богу в жертву хлеб и вино; пасхальный ягненок (агнец), чья кровь, которой израильтяне помазали дверные косяки, спасла их детей, когда египтяне убивали всех перворожденных младенцев; манна, поддерживавшая жизнь во время скитаний в пустыне; иудейские жертвоприношения ветхозаветного Закона.

Златоуст делает особый акцент на евхаристии как «анамнесисе» (воспоминании) всех тех дел, которые Бог совершил для нас, особенно — жертвы на кресте. Он настойчиво призывает понять, что прихожане находятся действительно в той самой горнице, где происходит Тайная вечеря. Как и там, здесь главенствует Христос; когда священник преподает им Святые Дары, они должны понимать это так, что к ним простирается рука самого Христа. Евхаристия — подражание его смерти и участие в ней. Златоуст даже использует это осмысление литургии, чтобы опровергнуть доводы еретиков, сомневавшихся в жертвенном характере Христовой смерти: пусть они обратятся к таинствам, где это жертвоприношение явлено! Явлено и боговоплощение — кто с верою приходит на евхаристию, тот увидит Господа, лежащего в яслях (их символизирует престол), но облаченного не в пелены, а в Духа Святого. Златоуст учит своих прихожан воспринимать евхаристию как участие в богослужении, совершающемся на небесах. В церкви всегда присутствуют ангелы, но их присутствие особенно реально тогда, когда служится литургия.

Объясняя смысл евхаристии, Златоуст использует и аллегорию. Мы знаем, как станет развиваться византийское толкование литургии, и нам важно провести различие между этими двумя методами. Типология стремится объяснить смысл того или иного эпизода в драме отношений Бога с людьми, соотнося этот эпизод с другим событием, чей внутренний смысл, во-первых, ясен и, во-вторых, близок смыслу первого. В искуплении можно видеть исполнение смысла, заложенного в исходе; евхаристию можно рассматривать как осуществление дела Христова и как указание на будущее, на окончательное спасение всего тварного мира, на которое в протяжение всей истории направлялись дела Бога. Объект типологии, таким образом,— сами события.

Аллегория имеет дело и с деталями событий или вещей, толкование ее не нуждается в особой близости смыслов; она склоняется к произвольному символизму. Отголоски этого можно заметить в словах Златоуста о том, что престол символически представляет вифлеемские ясли. Тайна Христова присутствия начинает дробиться. Златоуст говорит, что в евхаристии представлено воплощение Христа, а не только его страсти. Сопоставив с этим толкование литургии Феодором Мопсуестийским, мы увидим, как зарождалась тенденция находить параллели между отдельными частями обряда и отдельными событиями из жизни Христа.

Символико-аллегорическое толкование не ограничивается обрядом. Златоуст сопоставляет престол с яслями. Его восторженный поклонник и, возможно, ученик Исидор Пелусиот, умерший в 435 г., в одном из своих посланий объясняет смысл илитона, ораря и епископского омофора в приведенных ниже отрывках. Объяснение это вошло в византийскую традицию литургических толкований:

Развернутый под святым причастием чистый илитон означает служение Иосифа Аримафейского. Он обвил тело Господа плащаницею и положил во гроб, откуда восстало воскресение всего рода нашего. И так же точно мы освящаем хлеб, который на илитоне предлагается как жертва, и с несомненностью находим в нем Тело Господне, источник того бессмертия, которое Иисус, положенный во гроб Иосифом, даровал нам своим воскресением (Послание 1.123).

Орарь, с помощью которого диакон исполняет свое служение в алтаре, напоминает о смирении Господа нашего, омывшего и отершего ноги Своим ученикам. Омофор епископа соткан из шерсти, а не изо льна, ибо означает шерсть заблудшей овцы, которую искал и, нашедши, взвалил на Свои плечи Господь. Собственно, епископ есть олицетворение Христа. Он исполняет его функции и даже одеяниями своими показывает, что подражает доброму и великому Пастырю, взявшему на Себя добровольно немощи стада Своего (Послание 1.136).

Аллегорическая интерпретация литургии зародилась, по-видимому, в районе Антиохии. Первое систематическое ее изложение мы встречаем у Феодора Мопсуестийского в его Поучениях огласительных. В то время как в своей экзегезе Писания он пользуется типологическим методом, соотнести евхаристию с каким-либо ее ветхозаветным прообразом он и не пытается. Для него литургия — отражение небесной реальности, а также воспоминание земной жизни Христа.

Объясняя евхаристию как воспоминание жизни Иисуса, Феодор сосредоточивается на Его смерти и воскресении. Разные аспекты этих событий он соотносит с разными моментами в ходе литургии. Шествие, в котором вносят в храм хлеб и вино, представляет выход Христа на жертвенную смерть. Диаконы — это ангелы, поддерживавшие Его во время страданий. Возложение хлеба и вина на престол вызывают ассоциацию с положением Его тела во гроб. Молчание народа во время Анафоры символизирует безмолвие потерявших речь апостолов, или ангелов, ожидающих воскресения. Ниспослание Святого Духа в ответ на эпиклесис — символ возвращения духа Христа в Его тело. Преломление хлеба напоминает явления Воскресшего.

Так евхаристическое воспоминание, или анамнесис, спасительных Иисусовых Страстей как единого события дробится на детализированное воспоминание отдельных эпизодов, и это отражает то, что есть в обряде их ежегодного воспоминания — праздновании Пасхи. Вплоть до IV в. смерть и воскресение Христа отмечали вместе, в один и тот же день, а именно в день Пасхи. Это было не столько воспоминанием произошедшего в прошлом события, сколько участием в искуплении, которое происходит здесь и сейчас. Во время пасхального всенощного бдения крестили новообращаемых и совершали евхаристию. В этих таинствах воспроизводились, актуализировались в сегодняшней реальности смерть Иисуса — через символически-таинственную смерть в купели членов Его Тела, Церкви, и Его воскресение к вечной жизни — через их причащение, приобщение к жизни воскресшего Христа. Святая неделя как подробное воспоминание событий последней недели Его земной жизни вошла в обиход церкви к концу IV в. в Иерусалиме. Может быть, сам Кирилл Иерусалимский придумал и разработал систему процессий и богослужений, которая позволяла паломникам и местным христианам вспоминать эти события в тех местах, где они происходили, и в той же календарной последовательности. Из одного всеобъемлющего богослужения первых трех веков выросла целая последовательность драматических по содержанию служб, в которых отмечается память Христовых страданий, смерти, погребения и воскресения. Некая Сильвия (Этерия), посетившая Святую Землю в начале 80-х годов IV в., оставила подробное описание этих служб. Они возникли на волне нового интереса к подробностям земной жизни Христа, а этот интерес, в свою очередь, был вызван к жизни посещением Святой Земли императрицей Еленой в 326 г. и огромными масштабами строительства, предпринятого ее сыном Константином, который украсил великолепными храмами едва ли не все святые места.

К концу IV в. евхаристическое воспоминание Христа, как и пасхальные празднования, все меньше понимали в сакраментальном смысле, все больше — в их драматическом, историческом содержании. По мере того как развивалась эта традиция литургического толкования, тенденция все укреплялась. На все стороны византийского литургического богослужения она оказало глубокое влияние: нашла выражение в новых, добавленных к обряду молитвах; вдохновила бурное развитие богослужебного церемониала; повлияла на формирование византийской иконографической системы храмовой росписи; наконец, оставила неизгладимый след в православном евхаристическом благочестии.