И те, кто собирался измерить ее, исчезли в этой тайне, растворились в ней. В этом разница между ученым и мистиком. Ученый пугается бездонности, пугается неизмеримости.

Потому что у тебя есть определенная идея реальности. Реальность должна быть осязаемой, а красота неосязаема. Если я говорю: «Посмотрите — роза так прекрасна!» — вы можете тут же спросить меня: «Где ее красота? Я могу ее потрогать? Я могу подержать ее в руках? Ее можно измерить? Можно сделать ее химический анализ?» И на все эти вопросы мне придется ответить «нет».

Тогда вы вполне можете сказать: «Значит, ее не существует. Это твое воображение; ты грезишь. В розе нет никакой красоты — ты проецируешь на нее свои фантазии».

Если вы говорите: «Я влюблен», любой может спросить: «Где находится любовь? Что такое любовь? Есть ли какие-нибудь научные доказательства? Можете ли вы дать ей логическое объяснение?» Вам придется пожать плечами. А собеседник может сказать: «Если это нельзя доказать логически, научно, то это не существует. Вы живете в иллюзии; все это — сон».

Но если вы пойдете этим путем дальше, что, в конце концов, останется? Один материалистический хаос — материя без смыс­ла, материя без назначения, двигающаяся с высокой скоростью без цели. Тогда жизнь — просто происшествие, случайность. В жизни не будет достоинства. Достоинство приходит из того таинственного царства, которое вы называете нереальным.

Да, в определенном смысле я нереален. Я — просто аромат... И пока вы не готовы к тому, чтобы этот непознаваемый аромат наполнил вас, я буду казаться нереальным, как сон. Но нечто происходит.

Ты говоришь: Я действительно чувствую нечто глубоко внут­ри, что происходит в твоем присутствии.

Возможно, тебе не удается ухватиться за мое присутствие, но ты можешь заметить, как и в тебе нечто движется одновременно, как в тебе что-то приходит в движение. Аромат достиг тебя — возможно, ты не можешь схватить его руками, но он достиг тебя. Твое сердце уже шевельнулось. Вот почему, София, ты приняла саньясу.

Ты говоришь: Я действительно чувствую нечто глубоко внут­ри, что происходит в твоем присутствии, и это становится все больше с каждым мгновением пребывания с тобой, но мне кажется, я не могу прийти к ясному пониманию.

Ты никогда не сможешь прийти к ясному пониманию. Я не могу обещать ясное понимание. Я могу пообещать только все более и более глубокую тайну. Чем дальше ты пойдешь за мной, тем больше и больше таинственного ожидает тебя.

Но кого волнует ясное понимание? Только на низшей стадии развития ума требуется ясное понимание. На высочай­ших вершинах, где горы уходят в облака, где горы шепчутся со звездами — там совершенно другой мир. Это не мир обычного, это мир священного.

Ты должна пойти со мной. Твой ум будет тянуть тебя назад, твой ум будет говорить тебе: «Куда ты идешь? Ты сошла с ума?» В действительности то, что я здесь делаю, доступно только для сумасшедших — для тех, кто достаточно нормален, чтобы дви­нуться за пределы логических ограничений, для тех, кто готов пойти на крайнюю небезопасность, бросив всякую осторож­ность, безопасность, дружеские отношения, знания. Это пры­жок в совершенно иное измерение: измерение сущностей.

Это мистическая школа. Вы не должны стремиться к ясному пониманию. Стремитесь к переживанию таинственного и свер­хъестественного. И это случится. Если ты поможешь этому, будешь сотрудничать, то вскоре, София, ты перенесешься в другой мир.

Посмотрите, что произошло на Западе — и то же самое происходит сейчас на Востоке: чем больше люди становятся знающими, образованными, тем больше они чувствуют бессмыс­ленность всего. Их жизнь становится все более и более ничтож­ной; из нее уходит все достоинство, она становится уродливой.

Камю говорил, что есть только одна важная философская проблема — проблема самоубийства. Почему? Потому, что современный человек чувствует бесцельность жизни — так какой смысл продолжать изо дня в день жить? Если нет ничего таинственного, то нет смысла жить. Тогда жить продолжают только трусы; так как у них не хватает смелости, чтобы исчез­нуть, совершить самоубийство, они живут дальше.

Но тогда в жизни нет никакого наслаждения. Она станет длинной, унылой, натянутой историей. И в глубине вы будете ждать, когда же придет смерть и освободит вас от всей этой чепухи, от всей этой бессмысленной суеты — это история, рассказанная идиотом, полная шума и злобы, не означающая ничего.

Если наука будет преуспевать и совершенно уничтожит в мире все таинственное, человек раньше или позже будет вынуж­ден совершить самоубийство. Когда вас окружает поэзия, можно жить, наслаждаясь и танцуя; когда вы чувствуете Бога, можно жить с величайшей радостью. Но эти предметы — не для ясного понимания. Тот, кто стремится к ясному пониманию, занимает­ся математикой, а не музыкой — и уж, конечно, не мистическим.

Вы должны научиться, как отбросить это ненормальное стремление все сделать ясным. Что вы будете делать с этой ясностью? Вы не сможете от нее отделаться. Интересуйтесь вещами, которые по своей сути не ясны — я повторяю, по своей сути. Это означает, что они вообще не могут стать ясными. Тогда вы открываетесь для любви, тогда вы открываетесь для красоты, тогда вы открываетесь для Бога.

И жизнь расцветает только тогда, когда она коренится в таинственном. Я учу вас тайне жизни, а не четко определенному пониманию. Я все глубже и глубже веду вас в мир, где вы можете так же наслаждаться безумием, как Лао-цзы.

Второй вопрос:

Иисус сказал: «Кто не со мной, тот против меня». Возника­ет вопрос: правильно ли это по отношению к тебе? Или есть еще третий путь — не быть против тебя, но и не следовать за тобой?

Пит Кортенхорст.

То, что сказал Иисус, кажется утверждением фанатика. Это не так. Вам следует заменить лишь одно слово, и все тут же станет понятно. Иисус говорит «Кто не со мной, тот против меня». Замените одно слово словом «истина», и все станет совершенно ясно — Иисус имеет в виду: «Кто не с истиной, тот против истины». Тогда третьего пути нет.

Иисус говорит не как личность, он говорит от лица истины. Он говорит: "Я есть путь, я есть дверь, я есть истина». Иисус — это просто проявление истины. Когда он говорит «я», он имеет в виду совсем не то, что вы, когда вы говорите «я». У него нет «я». «Я» давно исчезло, и его «я» — лишь тень от «Я». Когда нет «Я», нет эго, то нет «меня». Но ему приходится говорить на вашем языке; другого способа нет, с этим ничего не поделаешь.