Человек состоит из многих частей. Даже если вы наверху, одно или другое будет беспокоить вас.

Наполеон был невысоким человеком — всего сто шестьдесят пять сантиметров. Беспокоиться не о чем! Я не думаю, что в этом есть какя-нибудь проблема... Мой рост — тоже сто шестьдесят пять, и я никогда не испытывал никаких сложностей. Мои ноги так же хорошо достают до земли, как ноги людей, рост которых — метр восемьдесят или два, так что в чем проблема? Если бы мои ноги не доставали до земли, тогда были бы сложности. Но Наполеон всю свою жизнь был недоволен.

И конечно, в армии были люди выше его. Фактически, в армии людей подбирают по их росту и силе — и Наполеон выглядел пигмеем по сравнению со своими солдатами. И ему всегда было неприятно от этого.

Однажды он хотел что-то повесить в своей комнате, со­скользнувший календарь или что-то в этом роде, и не мог дотянуться рукой до гвоздя. Его телохранитель сказал: «Подождите, сир. Я выше вас — я сделаю это».

А он сказал: «Выбирайте выражения! Вы не выше — вы просто длиннее». Он был очень зол.

Наполеон не боялся львов, тигров — он мог бы одолеть льва — но он боялся кошек. Жизнь очень сложна. Стоило принести кошку, как он начинал потеть даже в холоде и становился очень нервозным.

Когда ему было шесть месяцев, дикая кошка прыгнула на него и уселась ему на грудь. С тех пор делали все возможное, но ему ничего не помогало. Говорят, что на самом деле войну, первую войну, которую он проиграл, он проиграл из-за кошек. Английский генерал, Веллингтон, пустил семьдесят кошек впе­реди армии... а потом пошла армия. И в тот момент, когда Наполеон увидел семьдесят кошек, он потерял сознание. Победа принадлежит не Веллингтону: победили кошки.

Да, перед обычными кошками он чувствовал себя очень униженно.

Всякое сравнение создает проблемы. Вы — это только вы. Нет никого выше, нет никого ниже. Люди не похожи — поэтому сравнивать невозможно. Бросьте сравнения. Конечно, те редкие моменты удовольствия от собственного превосходства исчезнут, но вместе с ними исчезнут и миллионы тех мгновений, когда вы чувствуете себя несчастным. И когда ваша так называемая радость от гордости и несчастье оттого, что вы хуже, уйдут — придет блаженство.

Блаженство — это ни счастье, ни несчастье. Это такое состояние, когда все дуальности отброшены. Когда нет ни счастья, ни несчастья... эта тишина, эта безмятежность и есть блаженство.

История:

Ожидая в баре свою выпивку, Джонни приметил позади себя коня. Конь сидел и потихоньку потягивал из кружки пиво, а перед ним лежала огромная куча денег. Не веря своим глазам, Джонни спросил у бармена, что здесь происходит.

Бармен невозмутимо объяснил:

— Это пари. Если ты заставишь коня рассмеяться, все эти

Деньги — твои. Если проигрываешь — кладешь на стол десять долларов.

— Ну, это не проблема! — воскликнул Джонни, немедленно направился к жеребцу и что-то шепнул ему на ухо. Конь захохотал, что есть мочи, опрокинул свой стул и загрохотал по полу, лягаясь и стеная от смеха.

Джонни собрал деньги и пошел домой. На следующий день, заказывая выпивку, он заметил, что конь снова сидит перед огромной кучей денег.

— Теперь, — объяснил бармен, — ты должен заставить коня плакать.

— Ну, это не проблема, — сказал Джонни. Он вывел коня на улицу и через некоторое время возвратился. Лошадь плакала навзрыд, и слезы текли ручьем.

— Парень, — воскликнул бармен, — Возьми деньги, но только скажи, как тебе это удалось?

— О, это было очень легко, — ответил Джонни. — В первый раз я сказал коню, что у меня член больше, чем у него, а во второй раз — я показал его.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Пип-пип

Декабря 1978 года

Первый вопрос:

Ошо, расскажи, пожалуйста, небольшую историю об Иисусе сегодня...

В канаве на рынке, внушая прохожим отвращение, лежала дохлая собака. «Какая гадость!», — сказал один и отвернулся. «Фу, как она воняет!», — сказал другой и прошел мимо, зажав нос. «Посмотрите, как торчат ее ребра — это безобразно! Меня тошнит!» — сказал третий. «На этой туше не наберется шерсти даже на шнурки», — сказал четвертый. «Неудивительно, что она плохо кончила», — сказал пятый.

Тогда мягкий, упрекающий голос вторгся в этот хор клевет­ников со словами: «Жемчуг — ничто по сравнению с белизной ее зубов!». И люди отступились, шепча друг другу: «Несомненно, это Иисус — кто еще мог бы замолвить доброе слово за дохлую собаку?»

В этом весь дух Иисуса. Его любовь к миру была настолько полной, что он нигде не находил греха. Он любил мир настолько тотально, что для него не было ничего безобразного — все обращалось в сияющую красоту.

Существование — это то, что вы проецируете сами. Сущес­твование отражает вас. Если в вашем сердце скрывается уродст­во, вы увидите его повсюду. Если ваше сердце невинно, вы будете воспринимать существование как девственность. Вы все время слышите свое собственное эхо.

Настоящий святой — это тот, кто не способен найти в мире грешника. Но ваши, так называемые, святые только называются так. Для них мир полон грешников; они существуют за счет осуждения. Чем больше они осуждают людей, тем выше они становятся в своих глазах; чем больше они унижают вас, тем совершеннее удовлетворяют они свое эго.

Запомните это: настоящий святой ни в ком не видит греш­ника. Даже если он будет специально разыскивать грешника, он не найдет его. Вот определение настоящего святого: тот, кто не находит в существовании ничего уродливого, для кого все существование преображается, трансформируется. Оно неверо­ятно совершенно, оно полностью совершенно, оно абсолютно совершенно.

В тот момент, когда существование становится таким абсо­лютно совершенным, вы узнаете Бога. Бог — не личность; вы никогда и нигде не встретите Его. Он не имеет формы, у Него нет имени. Бог — это присутствие, но это присутствие может ощутить лишь тот, кто обладает этой эстетической чувствитель­ностью, этой эстетической сознательностью...

Иисус мог увидеть в дохлой собаке нечто невероятно пре­красное. Он сказал: «Жемчуг — ничто по сравнению с белизной ее зубов». В этой белизне проявляется Бог. В этой белизне чувствуется Его присутствие. А вы не можете увидеть его даже в прекрасном восходе? А вы не видите его в цветке розы? Вы не можете разглядеть его в лице прекрасной женщины или мужчи­ны? Вы не видите его в невинных глазах ребенка? И вы все ищете его в церкви, в храмах и мечетях — все ваши поиски напрасны.

Религия — не что иное, как достижение этой чувствительной осознанности, которая все делает невероятно красивым. Красо­та — это Бог.

Второй вопрос:

На днях, вскоре после моего приезда, началось сражение между сексом и тишиной, отношениями и одиночеством. Временами я чувствовал, что синтез невозможен. Это было так, как если бы я должен был выбрать одно или другое, и в обоих случаях проигрывал. Временами было похоже на то, что можно идти прямо на небо, минуя землю.

Прем Хариш.

Это одна из величайших проблем всех времен: медитация и любовь, одиночество и человеческие отношения, секс и тишина. Только названия разные: проблема одна. И веками человек жестоко страдал оттого, что проблема понималась неправильно — люди выбирали.

Тех, кто выбрал человеческие отношения, называют мир­скими, а тех, кто выбрал одиночество, называют монахами, «не от мира сего». Но страдают и те, и другие, потому что они остаются половинчатыми, а быть половиной — значит быть несчастным. Быть целым — значит быть здоровым, счастливым; быть целым — значит быть совершенным. Оставаться полови­ной — это несчастье, потому что другая половина подрывает вас, другая половина готовится взять реванш. Другую половину невозможно уничтожить, потому что это ваша вторая половина. Это существенная часть вас; это не что-то случайное, что вы можете отвергнуть. Это как если бы гора решила: «Вокруг меня не будет никаких долин». Ведь без долин не может быть гор. Долины — это часть существования гор; гора не может существо­вать без долин. Они дополняют друг друга. Если гора выберет жизнь без долин, то ее попросту больше не будет. А если долина выберет жизнь без гор, то не будет также никаких долин — или вы начнете притворяться. Гора может притвориться, что нет никакой долины, но долина есть — вы можете спрятать ее, вы можете загнать ее глубоко в подсознание, но она останется, она продолжает существовать, она жива, нет возможности уничто­жить ее. Фактически, гора и долина — это одно, так же, как любовь и медитация, как отношения и одиночество. Гора одиночества вырастает только среди долин общения. Фактически, вы можете наслаждаться одиночеством, только если вы можете наслаждаться общением. Именно общение порождает потребность одиночества, это — ритм.

Когда вы вступаете с кем-то в глубокие отношения, возни­кает огромная потребность побыть одному. Вы начинаете чув­ствовать себя опустошенным, истощенным, усталым — устав­шим от радости, от счастья; но всякое волнение опустошает. Общаться было необыкновенно прекрасно, но теперь вам хоте­лось бы побыть в одиночестве, чтобы вновь стать самим собой, чтобы вы снова наполнились, чтобы вы вновь укоренились в своем существе.

В любви вы уходите в жизнь другого, вы теряете себя. Вы становитесь пьяным. Теперь вам нужно снова найти себя. Но когда вы один, в вас снова рождается потребность в любви. Вскоре вы становитесь настолько полны, что вам хочется под­елиться, вы настолько переполняетесь, что вы хотели бы поделиться с кем-то собой, излить себя на кого-то. Любовь происходят из одиночества.

Одиночество делает вас переполненным. Любовь принимает ваши дары. Любовь делает вас пустым для того, чтобы вы могли наполниться снова. Когда любовь опустошает вас, приходит одиночество, чтобы питать вас, чтобы объединить вас. Это — ритм.

Считать эти две вещи отдельными друг от друга было глупостью, самой опасной глупостью, от которой страдал чело­век. Некоторые люди стали мирскими — они устают, они просто истощены, пусты. У них нет никакого собственного пространст­ва. Они не знают, кто они; они никогда не встречаются сами с собой. Они живут с другими, они живут ради других. Они принадлежат толпе; они — не личности. И помните: они не могут достичь удовлетворения в любовной жизни — она будет всего лишь половиной. Ни одна половина не может быть наполнена. Полным может быть лишь целое.

И есть еще монахи, которые выбрали другую половину. Они живут в монастырях. Слово «монах» означает того, кто живет один; слово «монах» происходит от того же корня, что и «моногамия», «монотонность», «монастырь», «монополия». Его значение — «один», «одинокий».

Монах — это тот, кто выбрал одиночество, но вскоре он чувствует избыток, он созревает, и он не знает, куда ему излиться. Куда он может излиться? Ему не дозволена любовь, ему не дозволено общение; он не может пойти, встретиться и смешаться с людьми. Его энергия начинает прокисать. Если остановить любую энергию, она прогоркнет. Даже нектар, засто­явшись, становится ядом, и наоборот — даже яд, изливаясь, становится нектаром. Если вы течете, изливаетесь — вы позна­ете, что такое нектар. А застаиваясь, вы познаете, что такое яд.

Яд и нектар — не два разных явления, а два состояния одной и той же энергии. Если она течет — это нектар; если она застывает — это яд. Когда энергия не имеет выхода, она прокисает, она становится горькой, она приносит грусть, она становится уродливой. Вместо того чтобы принести вам целостность и здоровье, она скорее делает вас больным.

Все монахи больны. Все монахи не могут не быть патологич­ными.

Мирские люди опустошены, истощены, им скучно, они еле влачат свое существование во имя долга, ради семьи, ради нации — ради всех священных коров — лишь бы как-нибудь дожить до смерти, они просто ждут, когда придет смерть и освободит их. Они отдохнут только в могиле. Они не знают никакого покоя при жизни. А жизнь, в которой нет покоя — это не настоящая жизнь.

Это как если бы в музыке не было пауз — тогда она становится просто шумом, вызывающим отвращение; она сдела­ет вас больным. Настоящая музыка — это синтез звука и тишины. И чем выше синтез, тем глубже проникает музыка. Звучание порождает тишину, а тишина создает восприимчивость для того, чтобы услышать звук. И так далее и так далее: благодаря звукам ваша любовь к музыке становится больше, вы становитесь более готовыми к тишине. Слушая великую музыку, вы всегда чувствуете молитвенность, некую целостность — что-то в вас объединяется. Вы становитесь центрированным, обретаете корни. Земля и небо встречаются, они перестают быть отдельными. Тело и душа встречаются и сливаются, они теряют свои ограничения.