Глава 4. Модус обладания - что это такое?

Основа модуса обладания – общество приобретателей.

Чрезвычайная предвзятость наших суждений обусловливается тем, что мы живем в обществе, базирующемся на трех столпах: частной собственности, прибыли и власти. Священные и неотъемлемые права индивида в индустриальном обществе – приобретать, владеть и извлекать прибыль¹⁵. Не имеет значения, откуда взялась собственность, да и сам факт владения собственностью не налагает никаких обязательств на ее владельцев. Принцип заключается в следующем: "Каким образом и где была приобретена собственность, а также то, что я собираюсь делать с ней, никого, кроме меня, не должно интересовать; пока я не нарушаю закона, я обладаю абсолютным и ничем не ограниченным правом на собственность".

¹⁵ Книга Р.Тауни "The Acquisitive Society" [1920] остается непревзойденной по глубине понимания современного капитализма и возможных перспектив социального и человеческого развития. Важные и глубокие мысли о влиянии индустриального общества на человека содержаттакже работы М.Вебера, Брентано, Шапиро, Паскаля, Зомбарта и Крауса.

Подобный вид владения можно назвать частной, приватной собственностью (от латинского "private" – "лишать"), так как владеющие собственностью личности являются ее единственными хозяевами, обладающими всей полнотой власти лишать других возможности употребить ее для своей пользы или удовольствия. Предполагается, что частная собственность является естественной и универсальной категорией, однако история и предыстория человечества, и особенно история неевропейских культур, в которых экономика не играла главенствующей роли в жизни человека, свидетельствуют о том, что в действительности она, скорее, исключение, чем правило. Кроме упомянутой выше частной собственности, существует еще и созданная своим трудом собственность, всецело являющаяся результатом труда своего владельца; ограниченная собственность, предусматривающая обязанность помогать своим ближним; функциональная, или личная, собственность, которая распространяется либо на орудия труда, либо на объекты пользования; общая собственность, которая принадлежит группе людей, связанных узами духовного родства, как, например, киббуцы – фермы или поселения-коммуны в Израиле.

Нормы, в соответствии с которыми функционирует общество, формируют социальный характер его членов. В индустриальном обществе одной из его главных норм является стремление приобретать собственность, сохранять и приумножать ее, т.е. извлекать прибыль; собственники вызывают зависть и становятся предметом восхищения как высшие существа. Но подавляющее большинство людей не владеют никакой собственностью, т.е. капиталом или товарами, в которые вложен капитал, и в связи с этим возникает такой озадачивающий вопрос: как эти люди удовлетворяют свою страсть к приобретению и сохранению собственности и как они справляются с этой обуревающей их страстью? Другими словами, как им удается чувствовать себя владельцами собственности, если практически она у них отсутствует?

Естественным образом напрашивается следующий ответ на этот вопрос: как бы ни был беден человек, он все-таки чем-нибудь владеет и дорожит этой малостью не меньше, чем владелец капитала – своим богатством. И точно так же, как богачи, бедняки стремятся сохранить то немногое, что они имеют, и приумножить эту собственность даже на ничтожно малую величину (например, сэкономив на чем-либо небольшую сумму).

Наивысшее наслаждение, возможно, состоит в обладании не столько материальными вещами, сколько живыми существами. В патриархальном обществе даже самые обездоленные представители мужского населения из беднейших классов могут быть собственниками: они могут чувствовать себя полновластными хозяевами своих жен, детей, домашних животных или скота. Для мужчины в патриархальном обществе большое число детей – единственный способ владеть людьми без необходимости зарабатывать право на эту собственность, к тому же не требующий больших капиталовложений. Поскольку вся тяжесть рождения ребенка ложится на женщину, то едва ли можно отрицать, что произведение на свет детей в патриархальном обществе является результатом грубой эксплуатации женщин. Но для матерей малолетние дети – тоже вид собственности. Таким образом, круг бесконечен и порочен: муж эксплуатирует жену, жена – маленьких детей, а мальчики, став юношами, в свое время начинают следовать примеру старших и тоже эксплуатировать женщин и т.д.

Гегемония мужчин в патриархальном обществе сохранялась примерно 6-7 тысячелетий и сегодня существует в слаборазвитых странах и среди беднейших классов. В более развитых обществах гегемония мужчин постепенно теряет силу, так как одновременно с ростом уровня жизни общества увеличивается эмансипация женщин, детей и подростков. Поскольку в хорошо развитом индустриальном обществе патриархальный тип собственности на людей будет постепенно исчезать, то возникает вопрос: в чем будут находить удовлетворение своей страсти к приобретению, сохранению и приумножению собственности простые люди? Ответ на этот вопрос может быть таким: будут расширяться рамки собственности, которая может включать в себя друзей, возлюбленных, здоровье, путешествия, произведения искусства, Бога, собственное "я". Яркое описание буржуазной одержимости собственностью дано Максом Штирнером: люди превращаются в вещи; их отношения друг с другом принимают характер владения собственностью; "индивидуализм", который в позитивном смысле означает освобождение от социальных пут, в негативном есть право собственности на самого себя, т.е. право – и обязанность – посвятить всю свою энергию достижению собственных успехов.

Наиболее важным объектом, на который направлено наше чувство собственности, является наше "я", поскольку оно включает в себя многое: наше тело, имя, социальный статус, все, чем мы владеем (включая знания), наше представление о самих себе и тот образ, который мы хотим создать о себе у других людей. Наше "я" – это смесь реальных качеств, таких, как знания и профессиональные навыки, и качеств фиктивных, которыми обросло наше реальное "я". Однако суть не в том, каково содержание нашего "я", а, скорее, в том, что оно воспринимается как некая вещь, которой обладает каждый из нас, и именно эта "вещь" лежит в основе нашего самосознания.

Обсуждая проблему собственности, нельзя забывать, что основной тип отношения к собственности, характерный для XIX в., после первой мировой войны начал постепенно исчезать и в наши дни стал редкостью. В прежние времена человек относился к своей собственности бережно и заботливо и пользовался ею до тех пор, пока она могла ему служить. Покупая что-либо, он стремился сохранить покупку как можно дольше, и лозунгом XIX в. вполне мог бы быть такой: "Все старое прекрасно!" В наше время акцент перенесен на сам процесс потребления, а не на сохранение приобретенного, и сегодня человек покупает, чтобы в скором времени эту покупку выбросить. Попользовавшись своим приобретением, будь то автомобиль, одежда или безделушка, в течение некоторого времени, человек устает от нее и стремится избавиться от "старой" вещи и купить последнюю модель. Приобретение – временное обладание и пользование – выбрасывание (или, если возможно, выгодный обмен на лучшую модель) – новое приобретение – таков порочный круг потребительского приобретения. Лозунгом сегодняшнего дня поистине могли бы стать слова: "Все новое прекрасно!"

Личный автомобиль – один из наиболее впечатляющих примеров феномена современного потребительского приобретения. Наше время вполне заслуженно можно назвать, "веком автомобиля", поскольку вся наша экономика строится вокруг производства машин и вся наша жизнь в большой степени определяется ростом и снижением потребительского спроса на них. Владельцы автомобилей считают их жизненной необходимостью; для тех же, кто еще не приобрел машину, особенно для людей, живущих в так называемых социалистических странах, автомобиль – символ счастья.

Однако любовь к собственной машине не очень глубока и постоянна, а зачастую подобна мимолетному увлечению, так как владельцы автомобилей склонны часто менять их: двух лет, а иногда и одного года достаточно, чтобы собственник автомобиля устал от "старой машины" и стал предпринимать энергичные усилия для заключения выгодной сделки в целях приобретения новой модели. Вся процедура – от приценивания до собственно покупки – представляется игрой, главным элементом которой может иногда стать и надувательство, а сама "выгодная сделка" приносит такое же, если не большее, удовольствие, как и получаемая в конце награда – самая последняя модель в гараже.

Для того чтобы разрешить загадку этого на первый взгляд вопиющего противоречия между отношением владельцев собственности к своим машинам и их быстро гаснущим интересом к ним, рассмотрим несколько факторов. Во-первых, в отношения владельца к автомобилю имеется элемент деперсонализации: машина – это не какой-то дорогой сердцу его владельца предмет, а некий символ его статуса, расширяющий границы его власти; автомобиль творит "я" своего обладателя, так как, приобретая машину, владелец фактически приобретает некую новую частицу своего "я". Второй фактор заключается в том, что, приобретая новый автомобиль каждые два года вместо, скажем, одного раза в шесть лет, владелец испытывает большее волнение при покупке; сам акт приобретения новой машины подобен акту дефлорации – он усиливает ощущение собственной силы и тем сильнее возбуждает и захватывает, чем чаще повторяется. Третий фактор связан с тем, что частая смена автомобиля увеличивает возможности заключения "выгодных сделок" – извлечения прибыли путем обмена. К этому весьма склонны сегодня как мужчины, так и женщины. Четвертый фактор, имеющий большое значение,– это потребность в новых стимулах, так как старые очень скоро исчерпывают себя и • теряют привлекательность. Рассматривая проблему стимулов в своей книге "Анатомия человеческой деструктивности", я проводил различие между стимулами, "повышающими активность", и стимулами, "усиливающими пассивность", и предложил следующую формулировку: "Чем больше стимул способствует пассивности, тем чаще должна изменяться его интенсивность и (или) его вид; чем больше он способствует активности, тем дольше сохраняется его стимулирующее свойство и тем меньше необходимо изменять его активность и содержание". Пятый и самый важный фактор состоит в изменении социального характера, которое произошло за последнее столетие,– "накопительский" характер превратился в "рыночный". И хотя это превращение и не свело на нет ориентаиию на обладание, оно привело к ее серьезнейшей модификации. (Развитие от "накопительского" к "рыночному" характеру подробно рассмотрено в гл. VII.)

Собственнические чувства проявляются и в отношениях к другим людям – врачам, дантистам, юристам, начальникам, подчиненным; например, говорят: "мой врач", "мой дантист", "мои рабочие" и т. д. Однако собственническая установка направлена не только на другие человеческие существа, но и на множество различных предметов и даже чувств. Рассмотрим, например, здоровье и болезнь. Говоря с кем-либо о своем здоровье, люди рассуждают о нем, как собственники, упоминая о своих болезнях, своих операциях, своих курсах лечения – своих диетах и своих лекарствах. Они явно рассматривают здоровье и болезнь как свою собственность. Собственническое отношение человека к своему скверному здоровью, пожалуй, можно сравнить с отношением акционера к своим акциям, когда последние теряют часть своей первоначальной стоимости из-за катастрофического падения курса на бирже.

Собственностью могут считать идеи, убеждения и даже привычки. Так, человек, привыкший съедать каждое утро в одно и то же время один и тот же завтрак, вполне может быть выбит из колеи даже незначительным отклонением от привычного ритуала, так как эта привычка стала его собственностью и потеря ее угрожает его безопасности.

Приведенное описание универсальности принципа обладания многим читателям может показаться слишком негативным и односторонним, но в действительности дело обстоит именно так. Я хотел показать преобладающую у людей установку прежде всего с целью представить как можно более четкую и ясную картину того, что происходит в обществе. Однако есть одно обстоятельство, которое может некоторым образом выровнять эту картину,– это все более широко распространяющаяся среди молодежи установка, в корне отличающаяся от взглядов большинства членов общества старшего поколения. У молодых людей мы находим такие типы потребления, которые представляют собой не скрытые формы приобретения и обладания, а проявление неподдельной радости от того, что человек поступает так, как ему хочется, не ожидая получить взамен что-либо "прочное и основательное". Эти молодые люди совершают дальние путешествия, при этом часто испытывая трудности и невзгоды, чтобы послушать нравящуюся им музыку, или своими глазами увидеть те места, где им хочется побывать, или встретиться с теми, кого им хочется повидать. В данном случае мы не задаемся вопросом о том, являются ли преследуемые ими цели столь значительными, как им это представляется. Даже если им недостает серьезности, целеустремленности и подготовки, эти молодые люди осмеливаются быть, и при этом их не интересует, что они могут получить взамен или сохранить у себя. Они кажутся более искренними, чем старшее поколение, хотя часто они довольно наивны в вопросах политики и философии. Они не заняты постоянной лакировкой своего "я", чтобы стать "предметом повышенного спроса". Они не прячут свое лицо под маской постоянной – вольной или невольной – лжи. В отличие от большинства они не тратят свою энергию на подавление истины. Зачастую они поражают старших своей честностью, поскольку старшие втайне восхищаются теми, кто решается смотреть правде в глаза. Эти молодые люди нередко образуют различные группировки политического и религиозного характера, но их большая часть, как правило, не имеют определенной идеологии или доктрины и утверждают лишь, что они просто "ищут себя". И хотя им и не удается найти ни себя, ни цели, которая определяет направление жизни и придает ей смысл, но все же их занимают поиски способа быть самими собой, а не обладать и потреблять.

Описанное позитивное обстоятельство необходимо, однако, несколько уточнить. Многие из тех же молодых людей (а их число с конца шестидесятых годов продолжает явно уменьшаться) так и не поднялись со ступени свободы от на ступень свободы для. Они просто протестовали, даже не стремясь найти ту цель, к которой нужно продвигаться, а лишь желая освободиться от всяческих ограничений и зависимостей. Их лозунгом, как и у их родителей – буржуа, было: "Все новое прекрасно!", и у них развилось почти болезненное отвращение ко всем без разбора традициям, в том числе и к идеям величайших умов человечества. Впав в своего рода наивный нарциссизм, они возомнили, что сами в состоянии открыть все то, что имеет какую-либо ценность. В сущности, их идеал заключался в том, чтобы снова стать детьми, и некоторые авторы, например Маркузе, подбросили им устраивающую их идеологию, согласно которой не переход к зрелости, а возвращение в детство и есть конечная цель революции и социализма. Их счастье продолжалось, пока они были достаточно молоды, чтобы пребывать в состоянии эйфории; затем для многих этот период окончился жестоким разочарованием, не дав им никаких твердых убеждений и не сформировав у них никакого внутреннего стержня. В конечном счете удел многих из них – разочарование и апатия или же незавидная судьба фанатиков, обуреваемых жаждой разрушения. Тем не менее не все, кто начинали с великими надеждами, пришли к разочарованию. К сожалению, число таких людей не поддается определению. Насколько мне известно, сколько-нибудь достоверных статистических данных или обоснованных оценок нет, но даже если бы они были, все равно дать точную характеристику этих индивидов едва ли возможно. Сегодня миллионы людей в Америке и Европе обращают свой взор к традициям прошлого и пытаются найти учителей, которые наставили бы их на правильный путь. Однако доктрины этих "учителей" в большинстве случаев либо являются чистым надувательством, либо искажаются атмосферой общественной шумихи, либо смешиваются с деловыми и престижными интересами самих "наставников". Некоторым людям все же удается извлечь определенную пользу из предлагаемых ими методов, несмотря даже на обман, другие же прибегают к ним, не ставя перед собой цель радикально изменить свой внутренний мир. Но лишь с помощью тщательного количественного и качественного анализа неофитов можно было бы установить их число в каждой из этих групп.

По моей оценке, число молодых людей (а также людей старшего возраста), действительно желающих изменить свой образ жизни и заменить установку на обладание установкой на бытие, отнюдь не сводится к немногим отдельным индивидам. Я полагаю, что множество индивидов и групп стремятся к тому, чтобы быть, выражая тем самым новую тенденцию к преодолению свойственной большинству ориентации на обладание, и именно они являют собой пример исторического значения. Уже не впервые в истории меньшинство указывает путь, по которому пойдет дальнейшее развитие человечества. Тот факт, что такое меньшинство существует, вселяет надежду на общее изменение установки на обладание в пользу бытия. Эта надежда подкрепляется факторами, которые и обусловили возможность возникновения этих новых установок – ими являются такие едва ли обратимые исторические перемены, как крах патриархального господства над женщиной и родительской власти над детьми. И так как политическая революция XX в. – русская революция – потерпела неудачу (окончательные итоги китайской революции еще рано подводить), то единственными победоносными революциями нашего века, хоть и не вышедшими еще из начальной стадии, можно считать революции женщин и детей, а также сексуальную революцию. Их принципы уже проникли в сознание огромного множества людей, и в их свете прежняя идеология представляется с каждым днем все более нелепой.

Природа обладания.

Природа обладания обусловлена природой частной собственности. При таком способе существования самое важное – это приобретение собственности и неограниченное право сохранять все, что приобретено. Модус обладания исключает все другие; он не требует от человека приложения каких-нибудь усилий с целью сохранения своей собственности или продуктивного пользования ею. В буддизме такое поведение называется "ненасытностью", а в иудаизме и христианстве – "алчностью"; оно превращает всех и вся в нечто безжизненное, подчиняющееся чужой власти.

Утверждение "Я обладаю чем-то" означает связь между субъектом "Я" (или "он", "мы", "вы", "они") и объектом "О". При этом подразумевается, что и субъект, и объект постоянны. Однако присуще ли это постоянство субъекту или объекту? Ведь я когда-то умру; я могу утратить свое положение в обществе, которое гарантирует мне обладание чем-то. Объект столь же непостоянен: он может сломаться, потеряться или утратить свою ценность. Представления о неизменном обладании чем-либо возникают благодаря иллюзии постоянства и неразрушимости материи. И хотя мне кажется, что я обладаю всем, в действительности я не обладаю ничем, так как мое владение объектом и власть над ним – лишь преходящий миг в жизненном процессе.

В конечном счете утверждение "Я [субъект] обладаю О [объектом]" равносильно определению "Я" через мое обладание "О". Субъект – это не " я как таковой ", а " я как то, чем я обладаю ". Меня и мою индивидуальность создает моя собственность. Утверждение "Я есть Я" имеет подтекст "Я есть Я, поскольку Я обладаю X", где X – это все естественные объекты и живые существа, с которыми я соотношу себя через мое право управлять ими и делать их своей постоянной принадлежностью.

При ориентации на обладание живая связь между мной и тем, чем я владею, отсутствует. И я, и объект моего обладания уподобились вещам, и я обладаю объектом, поскольку я имею силу, чтобы сделать его моим. Но существует и обратная связь: объект обладает мной, другими словами, психическое здоровье основано на моем обладании объектом (и Как можно большим числом вещей). Подобный способ существования устанавливается не посредством живого, продуктивного процесса между субъектом и объектом – он превращает и того, и другого в вещи. Связь между ними не животворна, а смертоносна.

Обладание – Сила – Бунт.

Все живые существа стремятся расти в соответствии со своей собственной природой. Поэтому мы и сопротивляемся любой попытке помешать нам развиваться так, как диктует наше внутреннее строение. Для подавления этого сопротивления – не имеет значения, осознаем ли мы его или нет – требуется физическое или умственное усилие. Неодушевленные предметы способны в разной степени оказывать сопротивление воздействию на их физическое строение благодаря связующей энергии атомной и молекулярной структур, но они не в состоянии воспрепятствовать тому, чтобы их использовали. Применение гетерономной силы к живым существам (т.е. силы, воздействующей в направлении, противоположном их структуре и пагубном для ее развития) вызывает у них сопротивление, которое может принимать любые формы – от открытого, действенного, прямого, активного до непрямого, бесполезного и весьма часто бессознательного.

Свободное, спонтанное выражение желаний младенца, ребенка, подростка и, наконец, взрослого человека, их жажда знаний и истины, их потребность в любви – все это подвергается различным ограничениям.

Взрослеющий человек вынужден отказаться от большей части своих истинных сокровенных желаний и интересов, от своей воли и принять волю, желания и даже чувства, не присущие ему самому, а навязанные принятыми в обществе стандартами мыслей и чувств. Общество и семья как его психосоциальные посредники должны решить трудную задачу: сломить волю человека, оставив его при этом в неведении. С помощью сложного процесса внушения определенных идей и доктрин, путем всяческих вознаграждений и наказаний, а также распространяя соответствующую идеологию, общество решает эту задачу в целом столь успешно, что большинство людей верят в то, что они действуют по своей воле, не сознавая, что эта воля им навязана и что общество умело манипулирует ею.

Сексуальная сфера представляет наибольшую трудность в подавлении воли, так как здесь проявляются сильные влечения естественного порядка, манипулировать которыми труднее, чем многими другими человеческими желаниями. По этой причине общество борется с сексуальными влечениями более упорно, чем с любыми другими человеческими желаниями. Нет необходимости перечислять различные формы осуждения секса, связаны ли они с соображениями морали (его греховность) или здоровья (мастурбация вредит здоровью). Церковь запрещает регулирование рождаемости, но отнюдь не потому, что она считает жизнь священной (в таком случае пришлось бы осуждать смертную казнь и войны), а лишь с целью осуждения секса, если он не служит продолжению рода.

Столь настойчивое преследование секса нелегко было бы понять, если бы оно касалось лишь секса как такового. Но не секс, а подавление воли человека является причиной подобного осуждения. Во многих так называемых примитивных обществах никаких запретов на секс вообще не существует. Так как в этих обществах эксплуатация и отношения господства отсутствуют, у них нет необходимости подавлять волю индивида. Они могут позволить себе получать наслаждение от сексуальных отношений, не испытывая при этом чувства вины. Самое удивительное, что сексуальная свобода не приводит в этих обществах к сексуальным излишествам; после некоторого периода относительно кратковременных половых связей люди находят друг друга, и далее у них пропадает желание менять партнеров, хотя если любовь прошла, они могут и расстаться друг с другом. Для этих, свободных от собственнической ориентации, групп сексуальное наслаждение является одной из форм выражения бытия, а не результатом сексуального обладания. Однако это отнюдь не означает, что следует вернуться к образу жизни примитивных обществ – да при всем желании это сделать было бы невозможно по той причине, что порожденный цивилизацией процесс индивидуализации и индивидуальной дифференциации сделал любовь иной, чем она была в примитивном обществе. Мы не можем вернуться назад; мы можем двигаться лишь вперед. Важно то, что новые формы свободы от собственности должны положить конец сексуальным излишествам, характерным для всех ориентированных на обладание обществ.

Сексуальное влечение – одно из выражений независимости, проявляемое уже в очень раннем возрасте (мастурбация). Сломить волю ребенка и заставить его испытывать чувство вины помогает всеобщее осуждение – при этом, естественно, ребенок становится более покорным. Стремление нарушить сексуальные запреты в большинстве случаев есть по сути не что иное, как попытка мятежа с целью вернуть прежнюю свободу. Однако простое нарушение сексуальных запретов не делает человека свободным; мятеж как бы растворяется, гасится в сексуальном удовлетворении... и возникающем затем чувстве вины. Только достижение внутренней независимости помогает обрести свободу и избавляет от необходимости бесплодного бунта. Это справедливо и для любых других видов поведения человека, когда он стремится к чему-либо запретному, пытаясь вернуть себе таким образом свободу. Фактически табу всякого рода порождают сексуальную озабоченность и извращения, а сексуальная озабоченность и извращения ведут к несвободе.

Ребенок выражает свой бунт во многих формах: не желает приучаться к чистоте; отказывается есть или, наоборот, про являет неумеренность в еде; может быть агрессивным и проявлять садистские наклонности, а кроме того, прибегать к различным способам причинения себе вреда. Нередко детский бунт принимает форму "итальянской забастовки": ребенок теряет ко всему интерес, становится ленивым и пассивным – вплоть до крайних патологических форм медленного самоуничтожения. В исследовании Дэвида Шектера "Развитие ребенка" описаны результаты подобной ожесточенной борьбы между родителями и детьми. Все данные свидетельствуют о том, что в гетерономном вмешательстве в процесс развития ребенка, а позднее и взрослого человека, скрыты наиболее глубокие корни психической патологии и особенно деструктивности.

Однако следует четко уяснить, что свобода – это ни в коей мере не вседозволенность и своеволие. Человеческие существа – как и представители любого другого вида – имеют специфическую структуру и могут развиваться лишь в соответствии с этой структурой. Свобода не означает освобождения от всех руководящих принципов. Ока означает свободу расти и развиваться в соответствии с законами человеческой жизни (автономными ограничениями), что в свою очередь означает подчинение законам оптимального развития человека. Любая способствующая реализации этой цели власть является "рациональной", если это достигается путем мобилизации активности ребенка, развития его критического мышления и веры в жизнь. "Иррациональной" же мы назовем власть, которая навязывает ребенку неприемлемые для него нормы, служащие самой этой власти, а не соответствующие специфической природе ребенка.

Установка на собственность и прибыль, т.е. принцип обладания, с необходимостью порождает стремление к власти, фактически потребность в ней. Чтобы управлять людьми, нужна власть для преодоления их сопротивления. Для контроля над частной собственностью также необходима власть, чтобы защитить эту собственность от тех, кто стремится отнять ее у ее владельцев, ибо последние, как и мы сами, не могут удовлетвориться тем, что имеют. Стремление же к обладанию частной собственностью порождает стремление к применению насилия для того, чтобы тайно или явно грабить других. При установке на обладание счастье заключается в достижении превосходства над другими, во власти над ними и в итоге в способности захватывать, грабить, убивать. При установке на бытие счастье – это любовь, забота о других, самопожертвование.

Еще несколько факторов, на которых основана ориентация на обладание.

Язык – важный фактор усиления ориентации на обладание. Имя человека – а у каждого из нас есть имя (возможно, когда-нибудь его заменит номер, если и в дальнейшем сохранится присущая нашему времени тенденция к деперсонализации) – создает иллюзию, будто он или она – бессмертное существо. Человек и его имя становятся равноценны; имя показывает, что человек – это устойчивая неразрушимая субстанция, а не процесс. Подобную же функцию выполняют и некоторые существительные, например: любовь, гордость, ненависть, радость,– они создают видимость постоянных, неизменных субстанций, хотя известно, что за ними нет никакой реальности; они только препятствуют пониманию того, что мы имеем дело с происходящими в человеке процессами. Но даже существительные, являющиеся наименованиями вещей – например, стол, лампа,– тоже вводят нас в заблуждение. Слова означают, что мы рассуждаем о постоянных субстанциях, однако предметы – это не что иное, как энергетический процесс, вызывающий определенные ощущения в нашем организме. Но эти ощущения не являются восприятиями конкретных вещей, таких, например, как стол или лампа; эти восприятия – результат культурного процесса, под влиянием которого определенные ощущения принимают форму специфических перцептов. Мы наивно полагаем, будто столы или лампы существуют как таковые, и не можем уяснить, что это общество учит нас превращать наши ощущения в восприятия, которые позволяют нам управлять окружающим миром, чтобы мы могли выжить в условиях данной культуры. Лишь только перцепты получают свои названия, создается впечатление, что эти названия гарантируют их окончательную и неизменную реальность.

Биологически заложенное в нас желание жить – еще одно основание для потребности в обладании. Наше тело побуждает нас стремиться к бессмертию независимо от того, счастливы мы или несчастны. Но так как из опыта мы знаем, что жить вечно невозможно, то мы пытаемся найти такие доводы, которые заставили бы нас поверить, что мы все-таки бессмертны, несмотря на противоречащие этому эмпирические данные. Жажда бессмертия принимала разнообразные формы: вера фараонов в то, что их захороненные в пирамидах тела ожидает бессмертие; многочисленные религиозные фантазии охотничьих племен о загробной жизни в изобилующем дичью крае; христианский и исламский рай. В современном обществе, начиная с XVIII в., традиционное христианское представление о царстве небесном было заменено такими понятиями, как "история" и "будущее": в наши дни известность, слава – пусть даже и дурная – все то, что гарантирует хотя бы коротенькую запись в анналах истории,– является в какой-то степени частицей бессмертия. Страстное стремление к славе не просто выражает мирскую человеческую сущность, но имеет религиозное значение для тех, кто больше уже не верит в традиционный потусторонний мир (что особенно заметно среди политических лидеров). Паблисити пролагает путь к бессмертию, а работники средств массовой информации превращаются как бы в священников нового типа.

Однако владение собственностью, пожалуй, больше, чем что-либо другое, способствует реализации страстного стремления к бессмертию, и именно по этой причине столь сильна ориентация на обладание. Если иное "я" – это то, что я имею, то в таком случае я бессмертен, так как вещи, которыми я обладаю, неразрушимы. Со времен Древнего Египта и до сегодняшнего дня – от физического бессмертия через мумификацию тела и до юридического бессмертия через изъявление последней воли – люди продолжали жить за пределами своего психофизического существования. Передача нашей собственности последующим поколениям устанавливается посредством законного завещания; благодаря закону о праве наследования я – в силу того, что являюсь владельцем капитала.– становлюсь бессмертным.

Принцип обладания и анальный характер.

Одно из наиболее важных открытий Фрейда помогает нам понять суть принципа обладания. Фрейд считал, что все дети в своем развитии после этапа чисто пассивной рецептивности и этапа агрессивной эскплуатирующей рецептивности проходят – до достижения зрелости – этап, названный им анально-эротическим. Он обнаружил, что в процессе развития личности этот этап часто продолжает доминировать, что ведет к развитию анального характера – этим словом он называет характер человека, жизненная энергия которого в основном направлена на то, чтобы иметь, беречь и копить деньги и вещи, а также чувства, жесты, слова, энергию. Это характер скупца, и скаредность, как правило, сочетается в нем с такими чертами, как любовь к порядку, пунктуальность, упорство и упрямство, причем каждая из этих черт выражена сильнее обычного. Важным аспектом концепции Фрейда является указание на существование символической связи между деньгами и фекалиями – золотом и грязью; он приводит примеры такой связи. Его концепция анального характера как характера, застывшего в своем развитии и не достигшего полной зрелости, фактически является острой критикой буржуазного общества XIX в. – того общества, в котором присущие анальному характеру качества были возведены в норму морального поведения и рассматривались как выражение человеческой природы. Уравнивание денег с фекалиями выражает скрытую, хотя и неумышленную критику Фрейдом собственнической природы буржуазного общества, критику, которую можно сравнить с анализом роли и функции денег в "Экономическо-философских рукописях" Маркса.

В данном контексте не имеет столь большого значения то, что первичным Фрейд считал особую стадию – развитие либидо, а вторичным – формирование характера (хотя, по моему мнению, характер – это продукт межличностного общения в раннем детстве и прежде всего продукт способствующих его формированию социальных условий. Важно то, что Фрейд считал, что преобладающая ориентация на собственность возникает в период, предшествующий достижению полной зрелости, и является патологической в том случае, если она остается постоянной. Следовательно, для Фрейда личность, интересы которой ориентированы исключительно на обладание и владение,– это невротическая, больная личность; отсюда можно сделать вывод, что если большинство членов общества имеют анальный характер, то такое общество является больным.

Аскетизм и равенство.

Центральное место многих дискуссий на моральные и политические темы занимает вопрос: "иметь или не иметь?" На морально-религиозном уровне этот вопрос означает альтернативу: аскетический или неаскетический образ жизни, причем последний предполагает и продуктивное наслаждение, и неограниченное удовольствие. Эта альтернатива почти теряет смысл, если акцент делается не на единичном акте поведения, а на лежащей в его основе установке. При аскетическом поведении человек постоянно поглощен заботой о том, чтобы не наслаждаться, поэтому такое поведение может быть всего лишь отказом от сильных желаний обладания и потребления. У аскета эти желания могут быть подавлены, однако сама попытка подавить стремление к обладанию и потреблению может сделать личность в равной степени озабоченной желанием обладать и потреблять. Данные психоанализа свидетельствуют, что такой отказ посредством сверхкомпенсации встречается весьма часто. Это и подавление своих деструктивных влечений фанатичными вегетарианцами, и подавление своих агрессивных импульсов фанатичными противниками аборта, и подавление своих "греховных" побуждений фанатичными поборниками "добродетели". Во всех этих случаях имеет значение не определенное убежденное как та