О психологическом возрасте, нравственном чувстве, о времени и тревоге

 

УДИВИТЕЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ

 

 

Я слушал первых выступающих и думал, что мы с вами, может быть и, не замечая того, живем в парадоксально счастливой, уникальной ситуации.

Когда в 1958 году я впервые увидел юношу и девушку, идущих по Куйбышеву обнявшись, они казались беззащитными, как инопланетяне. Свершалось что-то невероятное, по предвкушению замечательное и... опасное! А ведь два человека просто шли, как хотели, вдвоем.

Когда я пришел в школу с едва начинающей расти бородой и директор /я его уважал и очень ему доверял/ походя, обидным тоном, приказал мне «привести себя в порядок», а я, «став на защиту свободы личности десятиклассника», перестал бриться, я верил, что мой протест ему - учителю, несомненно, понятен, и... получил четверку (!) по поведению[132]и выговор по комсомольской линии. Это, как теперь двойка. В выпускном-то, классе! Конфликт «из-за бороды» мог сломать жизнь. Чтобы не получить «волчьего билета», я перешел в другую школу и выиграл все областные олимпиады.

Когда в 1962 году на открытии «Городского молодежного клуба» две девушки и шестеро юношей, сменяя друг друга, впервые героически вытанцовывали чарльстон, я как один из устроителей вечера едва поспевал доверительно успокаивать администрацию клуба «Дзержинского», что «за все, что здесь происходит, и за эти танцы, за все несет ответственность... горком комсомола!»

Похоже, я уже давно живу....

Когда в институте на лекции по политэкономии всех, как это тогда делалось, перегоняли с последнего ряда на передний, а я отказался, возразив, что, чтобы лечить людей, мне надо себя уважать, то получил выговор с предупреждением об исключении из института.

А теперь здесь в совсем будничных научных докладах всерьез говорят о достоинстве ребенка, о мотивах отца и матери, об обстоятельствах педагога...

Время счастливо и парадоксально и тем, что все смешалось. Мы сами выбираем нравственные основания, которые определят нашу жизнь и жизнь следующих поколений.

Что сбережем, что изменим?!..

 

ВОРОНА НЕ Я!

 

 

Машке было восемь. Она уже выздоравливала, но была еще в постели и учила басню И. Крылова «Ворона и лисица».

Мне не понравилось, что она с такой легкостью рассказывает о глупости вороны, и я вмешался.

- Дочь, ну какой смысл говорить о чужой глупости?! Ни тебе проку, ни другому. Стыдно лезть в чужие дела, людей обижать. Да и свой сыр так можно проворонить. Ворона -всегда я. А ты читаешь басню, значит - ты. Вот и читай про себя. Вороне - тебе сыр достался, а ты - ворона ни о лисе, ни о себе не заботилась и сама себя одурачила. Попробуй так рассказывать...

Машка укрылась одеялом и хохочет. Да все пуще. Я хочу стащить одеяло - не дается. Силой открыл. А она не хохочет, а рыдает!

- Детынька, ты что?

- Я не ворона! Я - Маша. Ворона там, там! - она тыкала рукой за окно. - Я - Маша! Маша - я, Маша!.. - все не успокаивалась.

- Доченька. Сказать, что ворона там - легко! Это каждый дурак может. Самое трудное: спросить, а не я ли - ворона? Это больно, горько, но человек начинается, когда научается сказать себе: «Ворона - я!». Всегда - я, и только - я. В ином просто нет смысла.

Машку было жаль, и может быть, я вслух разговаривал сам с собой, но дочь перестала плакать, и сама попробовала читать о вороне как о себе.

«В чужом глазу соломинку»... Труднее исследовать свои ошибки и говорить о них. Это трудно ребенку. Это трудно родителю. Трудно воспитателю, учителю, психотерапевту. Всем легче рассказывать басню про другого. Легче учить, чем учиться!

В разговоре о жестокости по отношению к детям велик соблазн впасть в констатации чужих огрехов, в обличитель-ство и давание рекомендаций, которые некому выполнять, потому, что никто не собирается изобличать в жестокости себя. Жестоки же не мы, а они!

Все мы слышали умиленные речи о том, что дети - «цветы жизни», что все - для детей, все - во имя детей.

В моем психотерапевтическом кабинете - «кабинете несчастий», от людей, потерявших жизненные смыслы или и не искавших их, я постоянно слышу, что они живут «только ради детей»! (Видимо, ради детей оставляют тем в наследство свою пустоту и муку бессмысленного существования?).

И вдруг мы обсуждаем невероятную проблему - проблему нашей в отношениях с детьми... жестокости!

Забегая вперед, скажу, что, если мы не испугаемся ясности, и не слукавим, то вынуждены будем прийти к выводу, что дети действительно самая оберегаемая, лелеемая и пестуемая часть человечества... в наших мечтах, в намерениях.

На деле это - самая беззащитная, бесправная и узурпируемая часть рода человеческого. И нашу конференцию я бы назвал просто: «ДЕТИ - ЦВЕТЫ ОТПУЩЕНИЯ»!

В любом разговоре о негативных особенностях нашего поведения мы всегда оказываемся перед этим соблазном поставить себя над ситуацией: над отцом и над матерью, над воспитателем, над другими людьми. Такая позиция позволяет имитировать полезную активность.

 

 

ДВА ВОПРОСА

 

 

Дело в том, что есть два на поверхностный взгляд очень похожих вопроса: «Кто виноват?» и «От кого зависит (тот же результат отношений, например)?».

Оказывается это очень разные по вызываемой ими нервной и психической деятельности вопросы.

Первый - «Кто виноват?» - уместен только в судебном разбирательстве и в детском саду, когда надо найти, кого покарать.

Этот вопрос с младенчества у всех вызывает страх жестокой или мягкой, но кары, страх наказания. На него все отвечают:

- Не я!.. Не я, а он. Они! - Или:

- Я готов обвинить себя в чем угодно, но понарошку. Чтобы только вы меня не наказывали, а похвалили за честность!

Этот вопрос уже на уровне нервных структур вызывает процессы, связанные с эмоцией страха наказания. И побуждает не к конструктивному поиску доли своего участия в случившемся... Страх в самом зачатке тормозит такой поиск! И, напротив, побуждает самую изощренную, часто несознаваемую реакцию поиска оправданий и для этого -других виноватых, роковых обстоятельств, не зависящих от

человека влияний. Он вызывает «отрицательные галлюцинации», «фрагментарную слепоту» на все, что могло бы пробудить пугающее ощущение собственной виноватости, что грозило бы «открыть глаза» на действительное положение вещей. Страх вызывает иногда полное и искреннее невиденье очевидного.

Нам кажется, что человек лжет, а он по-истерически ослеплен страхом правды и возмездия.

Вопрос: «Кто виноват?» - побуждает к отпору.

Этот вопрос для решения наших задач негодный!

Вспомните, что делает пришедший к нам родитель, у которого серьезные трудности с воспитанием ребенка или тот болен?

Совершенно верно! Хоть на словах он часто винится в том, что он плохой родитель и мучится этим самообвинением, на деле он, походя, обвиняет жену (а та - мужа), школу, улицу, время, кого угодно...

Что делаем мы?

Мы понимаем, что, как и всякого, вынужденного расписаться в несостоятельности человека, родителя, обреченного обратиться к нам, чужим людям, за помощью, гнетет явное или неосознанное, но чрезвычайно мощное чувство вины. Оно делает его агрессивным по отношению к людям и обстоятельствам, на которые он это чувство проецирует. Оно слепит, судорогой сводит инициативу. Делает почти невозможной никакую адекватную обстоятельствам активность.

Поэтому никогда профессионал не поддается соблазну, встать в этом смысле над партнером - поучать, и морализовать, усугубляя и без того тяжкую ситуацию родителя, учителя, воспитателя.

Понимая, что родителю мешает мучащее его, всегда ложно обоснованное[133]чувство вины, мы делаем все, чтобы это чувство снять или ослабить.

Спокойный родитель готов к самому эффективному сотрудничеству и с ребенком и со специалистом. Он способен, наконец, трезво ориентироваться и точно действовать.

Иногда мы даже прибегаем к прямому внушению:

- Вы же понимаете, что не могли быть другим... Не вы родили себя и свое время. Не берите на себя божественных функций! Вы ни в чем этом не виноваты!

Первое, что необходимо сделать, чтобы у человека «открылись глаза и освободились руки», помочь ему освободиться от парализующего чувства вины.

Детский вопрос: «Кто виноват?» - вопрос нелепый и злой. Он всех обвиняет, и заставляет каждого обвинять других. Разобщает, ссорит всех со всеми, парализует того, кто отнесет его к себе.

Это - средство лишить человека инициативы, поработить, вольно или невольно превратить в послушного искателя похвалы.

Не годится он и для сегодняшнего нашего разговора.

Сотрудничеству, партнерству помогает другой вопрос:

«От кого зависит происходящее?».

Этот вопрос каждого, желающего владеть ситуацией человека, не имеющего возможности паразитировать на чужой активности, побуждает к открытому поиску зависящего именно от него.

Если после аварии на дороге спрашивается: «Кто виноват?», то, конечно же, - не я. Иначе все штрафы - мои. Я заинтересован оправдаться и обвинить другого.

Когда же в ответ на вопрос: «От кого зависит?..», я отвечу себе, что попадание в аварию зависит не от меня, - я не решусь выехать на дорогу.

На дороге все - от меня!

С этой уверенностью я и еду, и выкручиваюсь, как умею.

Если я не найду этого, зависящего от меня, - я беспомощен, и у меня нет будущего.

Ответ на вопрос: «От кого зависит?..» у заинтересованного человека извлекает ответ: «От меня\uc1». Он побуждает к поиску, действию, сулит зависящие от меня перспективы -мобилизует. Он становится деловым вопросом: «Что зависит от меня?»

Но тогда изнутри отношений чувствуешь, что делаешь. Что - возможно, что - невозможно, что и насколько мучительно.

Невозможными становятся пустые декларации.

 

 

ИЗНУТРИ ОТНОШЕНИЙ

 

Спросил у шестилетней Дашки:

- У палки два конца. Если один отрезать, сколько останется?

- Один! - отвечает. - Ой, ой, неправильно! Два.

- Как так? - удивился. - От двух - один и вдруг - два?!

- Ну ты попробуй, отрежь!..

Пока она решала абстрактно, «извне», палка оставалась по правилу вычитания с одним концом.

Когда представила, «вошла внутрь», все стало ясно.

Стоя над отношениями, извне легко говорить о том, как должно быть, о нереальном идеале.

Находясь в них, изнутри мы чувствуем и возможности «инструмента воздействия» - свои возможности, и можем говорить только о том, как и чего мы и нам подобные в состоянии добиться, о том, что реально возможно для реальных людей.

Вот и в этом нашем обсуждении жестокости с детьми я считаю имеющей смысл, и буду вести речь только изнутри отношений как их участник.

Я буду говорить о нас, о себе. Исследовать свои (может быть наши, но не их) ошибки. Ведь я - и сын, и муж, и отец, и воспитатель и психотерапевт.