Их слава так чиста, их жребий так возвышен,

Что им завидовать грешно…

 

Роте Грибова действительно повезло: после такой заварухи ушли без потерь, если не считать полдюжины легкораненых. Собрались далеко от того места, откуда начинали атаку. Раззадоренные атакой, не очень переживали неудачу, и больше двух часов ждали возвращения командира. Решение принял всё тот же Акафистов, пришедший с сумкой Грибова и его последним приказом. Никто, собственно, и не оспаривал его – сержантов в отступившей группе оставалось только двое. Кому-то из них и нужно было взять ответственность на себя. А у Акафистова: и сумка, и приказ. Поэтому, всё решилось само собой.

- Лесом обойдём деревушку, и перескочим через дорогу. В головной дозор вполне хватит троих. Кто покрепче – помогайте ослабевшим. Чтобы гарантированно обойти опасные места, нам необходимо сделать крюк километров десять-двенадцать, и, как можно быстрее, выйти к межозёрному дефиле Пунозеро - Торосозеро. Командир предполагал, что полк может занять оборону именно там – уж очень удачное место. Правда, и там могут оказаться и финны, хотя это и маловероятно.

Выделенные дозорные наскоро обговорили с Акафистовым некоторые детали и, перескочив через глубокий кювет, углубились в лес. Три десятка бойцов, некоторые со свежими повязками, пристроив на себе оружие и боеприпасы, не спеша последовали за разведкой. Далеко в лес забираться не стали – не было резона. Ориентировались на непонятное зарево над Юстозером – но никто не предполагал, что это горел бронетранспортёр, подожжённый их ротным командиром. Через час с хвостиком, уже с рассветом, вышли к означенной дороге, заваленной подорванной техникой: артиллерийскими тягачами, гаубицами и повозками.

- Наши пушечки! – проговорил кто-то из бойцов, вылезший на грунтовку вслед за Акафистовым. – Видать, крепко припекло «бога войны», раз на такое решились.

Из леса подтягивался хвост колонны, и бойцы группировались около сержанта. Насупясь, молча разглядывали нерадостную картину разгрома. Но ломать голову над тем, что произошло здесь, Акафистов не стал – надо поскорее уводить людей с этого места, видом своим угнетавшего солдат, и так не больно счастливых после неудачи в Юстозере.

- Ну, чего рты-то раззявили? - проскрипел сержант, озлобленный на всё сразу: на занятое финнами Юстозеро, на Грибова, неизвестно куда запропастившегося, и на самого себя, которому волей случая досталась не самая приятная участь: отвечать за доверившихся ему товарищей. - Топаем дальше! А то дождёмся неприятностей на собственную «мадам Сижу».

Акафистов мельком просмотрел карту Грибова.

- Дозору двигаться строго на север километра четыре до безымянного озерца. Если судить по карте, то рядом какое-то строение. Там и организуем привал. Но не раньше.

- А обед будет, товарищ сержант? – полюбопытствовал один из солдат, откровенно ухмыльнувшись.

- Если вместо дела будешь только лясы точить, Еремеев, то егеря с удовольствием, и применительно к обеденному времени, нашпигуют твой желудок калёным горохом из своих «швейных машинок».

- Руки у них коротки, чтоб Ваню Еремеева свинцом накормить! Мы сами их ощиплем! Правду я говорю, мужики?

- Ты ощиплешь, как же! - отозвалось сразу несколько голосов. - Ночью-то, когда встряли в деревню, Ванька бежит вперёд, а сам своё «хозяйство» магазином от «дегтяря» прикрывает. Видать, у него самые главные мозги не в той голове, на которой каска, а чуток пониже. И как же это наше командование упустило такую важную особенность Ванькиной физиологии, и не поручило нашей оборонной промышленности разработать каску под главную Ванькину голову?

Хохотали все, и даже те, кто вообще ничего не слышал – утомлённым людям нужна была разрядка, только и всего. Акафистов вначале даже испугался – такой неожиданной и сильной оказалась реакция бойцов на совершенно обыденные и плоские армейские шутки. Но народ приободрился, а голод с усталостью незаметно отошли на второй план. Надо было шевелить ногами – альтернативы этому не наблюдалось.

До озерка прошли на одном дыхании, не делая привалов. Разведка действительно нащупала в соснячке ветхое строеньице, и, дождавшись роты, довела людей до места. Назначение дома-сарая осталось неизвестным, но места хватило всем. У наиболее предусмотрительных бойцов (а это оказался Гизатуллин с товарищем) сохранилось четыре банки тушёнки – подарок от разбитой полуторки. Запалили бездымный костерок, и, набив котелки странной смесью мяса и подмёрзших боровиков, найденных поблизости, разлеглись поодаль в ожидании пиршества.

Короткий день незаметно подошёл к концу - быстро темнело. Где-то очень далеко, к северо-западу от них, передразнивая раскаты грома, погромыхивали чьи-то пушки, заставляя бойцов с тревогой посматривать в ту сторону. Акафистов, войдя в новую для него роль, и забыв о собственных болячках, обошёл всех, оценивая состояние подчинённых, их оружие и обмундирование. Изредка делал замечание, заставив переобуться и просушить портянки – ноги им ещё ох как пригодятся. В другой, более спокойной и приятной обстановке, кое-кто из бойцов не замедлил бы отреагировать на столь категоричные приказы товарища, но сейчас усталость отбила всякое желание традиционно поворчать по этому поводу.

- Голубев и Меркулов, пойдёте в охранение.

Те устало и неохотно поднялись, с вожделением поглядывая на котелки с томившимися грибами, и перекинулись несколькими фразами с товарищами, не преминув напомнить о своих правах на часть варева. Акафистов заметил, как трудно бойцам оставлять пригретое местечко и надежду на отдых, сдобренный несколькими ложками горячего хлебова.

- Оставят вам, не переживайте! Ночь проведём здесь. Смена через два часа. Пройдите назад по тропе и устройтесь на той сосновой гряде, что перешли последней. И не спать. Всё ясно?

- Куда уж ясней! – недовольно выдохнул Голубев, озабоченный больше проблемой горячего питания, чем предстоящим нарядом на холоде.

Проводив часовых, Акафистов, не дожидаясь грибов, устроился подле костра, попросив разбудить его к новой смене – напряжение последних суток давало себя знать. Сон его был тяжёлым и тревожным. Снилась родная деревня, и он, почему-то, в бане, у топившейся каменки. Но пламя припекало спереди, а спина отчего-то коченела. С этой головоломкой Акафистов и проснулся. Костерок уже умирал, а спину и в самом деле прохватило. Он огляделся: народ лежал мертвее мёртвого. Взглянул на часы, найденные в сумке Грибова. Открыл крышку: стрелки «луковицы» приближались к четвёрке. По замёрзшей спине Акафистова враз запрыгали иглы-мурашки. Сонливость мгновенно прошла.

- Не подняли, черти!

Он растолкал ближайшего бойца.

- Поднимайся, Ганин! Я должен смотаться к часовым! Да, не вздумай уснуть, - вновь затормошил он сонного солдата, смотревшего на сержанта почти бессмысленными со сна глазами.

Акафистов выбрался из задымленной развалюхи, и грудь ему сдавило от острого морозного воздуха. Почти зимняя ночь была на загляденье, а угольно чёрный бархат бесконечного космоса был не по сезону украшен роскошной короной северного сияния и щедрой россыпью звёздного серебра. В искрящейся белой изморози курчавились молодые сосенки, утопая корнями в столь же белой моховой подушке крепко подмёрзшего болота.

Морозец был невелик, но ноздри пощипывал. От нехорошего предчувствия у сержанта заныло в груди. Бросился по ранее намятой тропе, отчётливо видя перед собой на ближней гряде тёмную стену невысокого леса. Торопясь и спотыкаясь, несколько раз упал, раскровенив ладони о молоденький ледок замёрзших лужиц. Голубева и Меркулова нашёл сразу – оба лежали рядом: спина к спине.

- Убиты! – жаром обдало мозг.

Но, повернув их на спину, он углядел лёгкий парок их дыхания. Попытался растолкать, но они почти не подавали признаков жизни. Понял, что своими силами тут не справиться. Пожалел, что поторопился, и не захватил с собой смену часовых. Сколько хватило сил, тормошил, шевелил и мял окоченевших товарищей. Когда уж совсем испёкся на поприще реанимации, побежал обратно. Бойцы не спали, поднятые Ганиным. Акафистов ввалился в строение потный и взъерошенный.

- Кто покрепче, человек восемь, и быстрее на гряду, тащите сюда Голубева с Меркуловым – прихватило их морозцем. И водицы согрейте поживей.

Указаний больше не потребовалось – за товарищами помчалось народа больше, чем требовалось. Вскоре внесли и их.

- Раздеть, уложить на шинели, и растирать тело и конечности, - распорядился Акафистов, только что применявший на практике свои скудные медицинские познания. Меняться чаще. Как зашевелятся, напоить горячим брусничным отваром.

Через четверть часа активного растирания захолодевшие солдаты стали подавать признаки жизни: вначале стонать, а вскоре и отталкивать чересчур старательных спасителей. Когда же Меркулов, не имея сил отстранить свору «реаниматоров» произнёс слабым голосом общеизвестную тираду, «лекари» дружно захохотали, а Акафистов вздохнул с облегчением.

- Ну, хватит ломать им кости! Заставьте их глотнуть горячего, да заверните потеплее. Видать, придётся нам ещё сутки здесь водой обедать – Меркулову и Голубеву требуется время, чтобы как следует оклематься. И, вот что: Тушин, прихвати Пальцева с «ручником», и давай на гребень, вместо этих нецензурно выражающихся субъектов. Светает уже. Финны, если не поленятся, могут запустить охотничков по нашим следам.

К сержанту подошёл Федин, давний знакомый Акафистова. Оба, можно сказать, почти родственники: один родом из Евгоры, другой – проживал до войны в соседней Карельской Масельге.

- Миша, твоя доля, - протянул он сержанту котелок с разогретыми грибами.

- А часовым-то оставили?

- А, то! На всех рассчитывали!

Федин немного помялся, выдерживая паузу.

- Домой, что ли, лыжи вострим, а? Отсель до наших деревень, считай, километров сорок, а то и того меньше.

- Домой, не домой, а в ту сторону, это точно! Но по домам-то нас никто ещё не распускал. И не забивай себе голову домашними проблемами – расслабляет. Накорми лучше вон те «шинели», - Акафистов кивнул на ворох одежды, скрывавшей пострадавших.

Михаил неохотно поковырял ложкой сомнительное блюдо, но заставил себя проглотить всё без остатка, тем более что порция оказалась мизерной. А на одном желании, как бы кто не стремился быстрее завершить этот «культпоход», далеко не уйдёшь. Он достал карту Грибова, и внимательно изучил предстоящий маршрут: по самой грубой прикидке выходило, что до межозёрного дефиле Пунозеро-Торосозеро напрямую километров шесть, от силы – семь. Сплошные болота, и пара речушек. Обходить же Орехозеро и Карзикозеро с востока, и выходить непосредственно к Кумсе-два (как советовал Грибов), не хотелось, да и возможности такой не было – на голодный желудок одолеть крюк в двадцать пять километров роте будет не под силу.

- Надо снова выходить на дорогу – после такой встряски бойцы могут не вытянуть. И ослабнут совсем. Есть надежда, что после двух, почти одновременных, прорывов через Юстозеро, финны временно будут довольствоваться тем, что есть, и закреплять своё присутствие в деревне. Доберёмся до Мяндусельги, а там посмотрим: что да как, - завершил свои размышления сержант.

Приняв, наконец, решение, Акафистов несколько успокоился. Правда, желание соединиться с полком в ближайшие часы не подкреплялось их возможностями, и продуктов не было ни крошки, но всё же никто не погиб, и финны на пятки не наступали. И это тоже было достижением на этот момент. Распорядился приготовить что-нибудь бойцам, растолковав задачу смышлёному Федину.

- Возьми двоих, и пошарь поблизости. Должна быть клюква и брусника. Может, и грибов где уцелевших ещё найдёте. В общем, всё в твоих руках. Делай, что хочешь, Федин, – не мне тебя учить, а роту подкормить надо. Иначе из этих болот живьём не вылезем.

- Брусника ещё есть, но квёлая. За грибы не ручаюсь, а клюквы наберём точно, - подтвердил Федин больше для себя.

- Далеко не отходите, - ещё раз предупредил Акафистов. – И оружие не забудь – мало ли что.

- Понятно. Мы же себе не враги.

Суматоха по поводу происшествия с часовыми постепенно улеглась, а пострадавшие приходили в себя под кучей шинелей и телогреек товарищей. Акафистов прилёг у костра – нервная встряска давала о себе знать накатившей слабостью. Незаметно для себя задремал, и проснулся только от чьего-то прикосновения: Федин, улыбаясь, совал сержанту в руки котелок с чем-то горячим.

- Миша, хлебани-ка бульончика.

На Акафистова пахнуло приятно густым мясным ароматом. Федин предупредил вопрос товарища.

- Набрели на подстреленного глухаря. Летать не мог, но догнали с трудом. Здоровый и злющий оказался – легче было егеря скрутить. Иванову, вон, все руки исклевал. Мяса, правда, по кусочку, но зато навар получился отменный. А на третье – «компот» из клюквы и брусники.

- Спасибо, Федин. Не подкачал. Не велика еда, но сутки мы на этом воспоминании продержимся.

Прихлёбывая из котелка, Акафистов достал часы. Серебряная «луковица» Грибова чётко выстукивала часы и минуты. Сержант горестно вздохнул – часы напомнили о пропавшем командире.

- Пятнадцать!

Акафистов задумался.

- А что, если не ждать утра и выйти прямо сейчас к Торосозеру и дороге? Меркулов с Голубевым вроде ничего: авось, перетерпят. И народ неплохо отдохнул. Шесть километров до шоссе отмеряем за пару часов. И в потёмках, опять по ровненькому, ходом до Мяндусельги. Может, и полк там застанем - чем чёрт не шутит?

Сержант огляделся: бойцы не спали, и о чём-то судачили, сбившись в небольшие компании. Настроение у солдат явно поднялось, чему виной был, несомненно, скромный обед.

- Молодец всё-таки землячок масельгский. Обед-то: одно название, а как положительно повлиял на народ. Да, и на меня тоже, - уточнил для себя Михаил. – Самое время уходить!

Акафистов подошёл к куче шинелей и вытащил на белый свет помороженных солдат. Те разоспались, и зябко потягивались.

- Ну, как самочувствие у вытащенных с того света?

- Почти нормально, товарищ сержант. Руки, вот, немного припухли и побаливают, - откашлялся Голубев.

- У меня тоже, - поддержал товарища Меркулов, натягивая на себя телогрейку.

Акафистов взглянул на руки Голубева - кисти немного отекли, но явных пузырей не было.

- Раз руки болят, а не онемели, то не так всё страшно. Вот, если бы чуток позже вас хватились, то руки вам уже и не понадобились – ночью-то крепенько подморозило. Моя вина, ребята, - покаялся сержант. – Идти сможете? Сейчас выступаем.

- Чего спрашивать – обузой для вас не будем! Ноги-то в порядке.

Акафистов с сомнением посмотрел на одевавшихся солдат, неуклюже застёгивавших пуговицы помороженными руками, и дал команду готовиться к маршу. Никто этому не удивился. Во всяком случае: внешне. Бойцы, наблюдавшие за страданиями своего сержанта, мучившегося над картой, пришли к естественному заключению: вскоре предстоит дальняя дорога и, возможно, казённый дом с непременной полевой кухней. Раздались смешки: оказывается, пока Акафистов размышлял, что, естественно, не осталось без внимания, солдаты, коротая время, били по рукам на возможность внезапного подъёма. Наскоро почистили мхом котелки да неразлучные ложки, поклацали затворами видавших виды винтовок, и, потягиваясь, потянулись к выходу. Акафистов вышел последним, притворил дверь приютившей их развалюхи, и заботливо подпёр её прогнившей доской. Не оставляло чувство, что это не последняя встреча с убежищем то ли охотников, то ли лесорубов. За день ветер переменился, и основательно потеплело. Но всё равно было довольно прохладно и ветрено, и бойцы, ёжась, натянули пилотки, упрятав носы в воротники шинелей. Акафистов наскоро осмотрел солдат, устранявших последние огрехи в потасканной экипировке.

- В головной дозор пойдут Федин и Аржанцев. Да поменяйте свои винтовки на «дегтяри» – хотя они и тяжеловаты, зато определённо выручат при случае. Направление на дорогу между Пунозером и Торосозером. Остальным от маршрута не отклонятся и ослабевшим всё время помогать. Имейте ввиду: к ночи - хоть кровь из носа – нужно выйти к шоссе. Голубев, как вы там?

- В порядке, товарищ сержант, - нечленораздельно откликнулся Голубев, мотавший чистую портянку на кисть, - зубы у него выступали в качестве третьей руки. – Не отстанем.

Дождались часовых с гряды и, почти сразу, двинулись по следу ушедшего дозора. На ходу согрелись – благоустроенных дорог в лесу нет, а каждый десяток шагов требует немалой энергии. Шли бодро и с желанием – всё же сказался отдых. В виду Торосозера сделали короткую остановку, переобулись, растёрли намятые железом плечи, и потопали дальше – благо от дозора никаких тревожащих донесений не поступало. Последние сотни метров шли старой и едва заметной тропой вдоль Торосозера. Акафистов немного не рассчитал – пришли засветло. Отошли сотню метров от дороги и стали дожидаться темноты. Недолго и пролежали - сквозь густой соснячок к роте продрался Аржанцев, весь багровый и потный.

- Федин послал, - выдавил из себя боец, и сильно закашлялся. – Вдохнул чего-то, пока до вас бежал, - пояснил он, отдышавшись. – Егеря на дороге при велосипедах. Человек пять видели. Должно быть, разведка. Калякают промеж себя, но дальше ни ногой. По обе стороны окопов свежих нарыто – страсть, как много. И всё пустые. Не иначе, наши солдатики расстарались. Что делать будем, командир?

- Сам взгляну. Если только разведка – смахнём. Трое со мной. Остальным быть наготове.

Если что не так – обойти Торосозеро, и ходом на Кумсу.

Финнов и, правда, было только пятеро. Велосипеды егеря побросали посреди дороги и устроились на обочине, брякая фляжками и термосами.

- Законный перерыв у финнов, - отметил про себя Акафистов.

В первое время эта пунктуальность противника, больше свойственная мирному времени, представлялась ему непонятным чудачеством, раздражала, и казалась ненужной роскошью. Особенно на войне. Но постепенно он привык, и в душе не отрицал некоторых положительных моментов в таком образе жизни противника. Тем более, что создание минимального комфорта на переднем крае (и этого Акафистов не мог отрицать, просидев три месяца в окопах), относительная упорядоченность жизни личного состава, действительно помогали поддерживать боеспособность солдата на более длительное время. И это не было пустяком – уставший физически, с истощённой психикой, солдат становится равнодушным к своей собственной судьбе. И, как правило, приобретал больше возможностей угодить под пулю или осколок. А за три месяца войны Акафистову пришлось наглядеться, какие метаморфозы происходили с вполне жизнелюбивыми и энергичными солдатами.

Но сейчас эта привычка финнов к размеренной жизни сыграла на руку Акафистову: стволы «дегтярей» даже не стали тёплыми – уж очень кучно сидели егеря. Бойцы перескочили брошенные велосипеды, но на этом бой и закончился. Акафистов поморщился – страсть, как не любил он такие победы, больше похожие на банальное убийство. Одно и успокаивало: враги на его родной земле, и поступили бы они точно также, будь он на их месте. И, всё равно, Михаилу стало как-то не по себе. К убитым не подошёл – бойцы сами подбирали оружие и потрошили рюкзаки. На войне трофеи - дело святое. Да, и голод не тётка. Авось, по какой ни есть крохе каждому и перепадёт.

- Аржанцев, хватит заниматься ерундой, - окликнул сержант солдата, заметив, что тот примеривается к велосипеду. – Быстро за ротой. Пусть поспешают. Одна нога здесь, другая – тоже! А то на шум могут и другие кофейные энтузиасты понаехать.

Подошёл Федин. По лицу видно: с идеей.

- Послушай, Федин? И что ты там за окопы выглядел? – не дал высказаться товарищу сержант.

Тот сразу потух и уже безразлично произнёс:

- Ячеек стрелковых и окопов в полный профиль нарыто много, но чуть подальше. Определённо, - это наши «полкачи» позиции здесь оборудовали, но что-то им помешало. Может, приказ, какой-никакой? – глубокомысленно высказался масельгский землячок. – Некоторые траншеи сплошь минированы. Темно уже - чуть не напоролись на свои же «сюрпризы». И видать по всему: полк не собирается возвращаться сюда в ближайшие полгода.

- Что ж, идём к Мяндусельге. И вот что: раз ты такой рассудительный, Федин, то тебе и карты в руки. Пулемёты оставь. Возьмите трофейные автоматы, оседлайте велосипеды, - и валяйте впятером на Мяндусельгу. А я с ротой следом. Да не лезьте очертя голову в деревню – кто знает: может, и там егеря кофе попивают.

- Да, ясно всё. Не впервой.

Акафистов едва не расхохотался, глядя на неуклюжие потуги «велосипедных десантников» укротить железных коней – почти никому из них не довелось до войны испытать себя на этом виде транспорта. Помаявшись несколько минут, четверо схватили упрямое железо за «рога» и покатили за Фединым, гордо рисующим кренделя впереди всей компании.

Сзади затрещали сучья, сваленные в придорожный кювет – на дорогу выходили бойцы подразделения, смутно различимые в быстро наступивших сумерках. Последними подошли Голубев с Меркуловым, выделяющиеся от остальных забинтованными руками.

- Вы, что ли? – поинтересовался Голубев у сержанта, ткнув замотанными культяпками в сторону убитых.

- Не, они до нас тут лежали, - съехидничал Акафистов, намекая на несуразность вопроса.

- Да, ладно, - обиделся солдат. – Уж и спросить нельзя? Мне-то откуда знать: сколько они тут валяются?

- А ты, Голубев, как опытный солдат, по запаху должен определиться и не задавать дурацких вопросов верховному главнокомандованию, - включился в разговор кто-то из солдат.

- Вот сам иди и нюхай, умник! - вконец озлился Голубев, ища взглядом невидимого шутника.

- Хватит трепаться, - остановил разгоравшуюся перепалку Акафистов. – Разведка ушла, то есть укатила вперёд, на Мяндусельгу. Следует и нам поторопиться. Шесть-семь километров придётся пройти без привала. Голубев, не скисли ещё?

- В порядке.

Минут через тридцать изматывающего марша, больше сравнимого с броском на пределе сил, Акафистов остановил роту – подкатывал велосипедист. Не доезжая до сержанта, сделал попытку лихо затормозить, но, не справившись, наехал на Михаила. Оба повалились под ноги подходивших солдат, гремя железом и витиевато выражаясь.

- Федин, смотри, куда прёшь, спортсмен хренов…, - прошипел Акафистов, которому до смерти захотелось врезать по шее незадачливому земляку. – Чего примчался? Остальные-то, где?

Тот, не обращая внимания ни на своё падение, ни на угрожающий тон Акафистова, задыхаясь от чего-то, что мешало ему высказать всё и сразу, крикнул сдавленно:

- Шабаш, мужики! Конец путешествию! Полк в Мяндусельге. Ребята, что со мной были, уже полевую кухню обхаживают. Старшину роты встретил. Машина наша всё ж таки прорвалась через Юстозеро. Справлялись о Грибове. Я сказал, как есть.

Федин замолчал, понимая, что, кроме радостной вести, принёс с собой и горечь исчезнувшей надежды. Грибова не просто уважали: многие его любили по-мальчишески восторженно, хотя он и сам для многих был почти ровесником.

…Роту встречал Чернуха, почти счастливый. Тридцать две души, которые командование практически списало, как пропавших без вести, нежданно-негаданно вышли на оборону полка. Измученные голодом и холодом, еле стоявшие на ногах, в прожжённом и оборванном обмундировании, но с оружием, своим и трофейным, они радостно обступили старшину-кормильца. И их осунувшиеся, со следами копоти, лица, с многодневной щетиной, и без таковой, выражали одинаково спокойную внутреннюю радость сыновей, перенесших многое, и вернувшиеся, наконец, к родным и близким людям: в свой полк.

Впереди их ждали разные судьбы: некоторые будут ранены или убиты уже в ближайшие сутки при обороне Мяндусельги и Кумсы. Большая же часть погибнет при защите Медвежьегорска, Повенца и Беломоро-Балтийского канала. И только нескольким из них посчастливится увидеть конец войны и вернуться в свои тихие лесные деревеньки, чтобы жить и любить за тех, кто сложил свои головы в бескрайних лесах и бездонных болотах, защищая неласковую, но свою, родную карельскую землю.