Лелька перестала думать о туфлях и подумала о Шише и Хоботе.

Шиш и Хобот вежливо здоровались с ней по утрам и прощались вечерами. Иногда даже – благо жили рядом – они все вчетвером шли домой из школы. Хобот травил анекдоты, Ритка изо всех сил хихикала, Шиш думал о своем, а Лелька ныла о том, как у нее все болит. И все! И расходились по домам. И никто никого никуда не приглашал больше. И не строил глазки. И не поглядывал исподтишка. И не краснел, и не бледнел. Как будто ничего между Лелькой и Риткой, и Хоботом, и Шишом не было. Лельке было грустно и обидно думать об этом. Хорошо хоть, приходя домой после изнурительных тренировок, она валилась спать как подкошенная. Ни на что другое у нее попросту не было сил. Даже ревнивая собственница Ритка уже ежесекундно не следила за Лелькой, смотрит та на Хобота или нет, а если смотрит, то каким взглядом. А просто грустно и устало прощалась с парнями в своем дворе и шла домой.

– А никак. Никуда они нас не зовут. Как будто у нас и не было никакого свидания.

– Ой, парни всегда такие, – махнула рукой Танька, – они стесняются, мучаются, сами не знают, чего хотят. Я так своему иногда сама звоню. А то он боится. А я позвоню – он и радуется.

– Я не хочу сама звонить, – вздохнула Лелька, а про себя добавила: «Да и не знаю, кому из них конкретно».

Все эти дни она честно пыталась понять, кто из парней – Шиш или Хобот – ей нравится больше. То она свято верила, что – как и говорил сон – вся ее симпатия к Хоботу – лишь желание доказать подруге, что номер один среди них она, Лелька. То ей казалось, что Хобот на самом деле гораздо интереснее ей, чем Шиш…

Анжелика Альбертовна ткнула ее носом в то, что она, Лелька, совершенно – несмотря на девять лет совместного обучения в одном классе! – не знает, что из себя представляют ее герои, и Лелька немного обиделась. На тренировках, когда нужно было во что бы то ни стало отключиться от происходящего – от ноющих мышц и бесконечного повторения одних и тех же упражнений, – она пыталась проанализировать все, что знает о Шише и Хоботе. Парни были совершенно не похожи друг на друга.

Так, Шишу, например, было наплевать на оценки: если ему был интересен предмет – он слушал, если нет – прогуливал. А Хобот послушно ходил на все уроки, учил, отвечал, расстраивался, если получал «тройку»: ему хотелось быть не только самым красивым, но и прослыть самым умным, быть отличником. Лельке же тоже были важны оценки. Она хотела быть отличницей, хотела, чтобы все ее хвалили, но для этого ей не хватало усидчивости.

Шиш больше молчал и говорил строго по делу. Как будто каждое его слово стоило кучу денег. Если он вдруг начинал в классе что-то рассказывать, это считалось чудом. А Хобот, наоборот, болтал без умолку, лишь бы быть в центре внимания, лишь бы все смотрели на него, раскрыв рты. Хобота Лелька понимала больше – ей тоже было приятно всеобщее внимание, а Шиша – иногда не понимала вовсе.

У Хобота всегда все было просто, ясно и понятно. По крайней мере на словах. Между тем на деле он часто колебался и не мог принять решение. Шиш же наоборот: казалось, его мир был более запутан и менее реален, зато он всегда все делал сразу, не сомневаясь, и доводил до конца. Здесь Лельке, скорее, нравился Шиш: она считала, что это правильно – быстро принимать решение и доводить начатое дело до конца. Сама она не всегда могла соответствовать своему идеалу, но, по крайней мере, старалась достичь его.

А еще Лелька наблюдала за парнями в спортивной секции, и ее мысли подтверждались. И по всему выходило, что Хобот ей был гораздо более близок и понятен, чем Шиш. Хобот как будто был ее братом – она понимала его, и они были очень похожи. Но иногда Лельке казалось, что с каждым днем ей все больше нравится Шиш. Нравится своей непохожестью на нее, загадочностью, новизной. Проблема была в том, что этим же самым он ее и пугал.

Когда Танька предложила ей самой позвонить парням, Лелька тут же представила, как звонит Хоботу. Именно Хоботу! Но при этом… Спрашивает его, как там Шиш.

Девчонки искупались еще раз и стали собираться домой. Теперь Танька рассказывала Лельке про свои приключения на любовном фронте, а та слушала, вникала и время от времени давала дельные, как ей казалось, советы. Лельке по-прежнему очень хотелось рассказать про туфли, странную записку, про Галину Григорьеву, позвонить которой она так и не решилась, но по-прежнему что-то ей мешало. Танька в чем-то очень была похоже на Ритку: такая же прямолинейная, упрямая, смелая и активная. Но все-таки это была не Ритка, не Ритка, не Ритка. Лелька все больше понимала, как она на самом деле скучает по своей лучшей подруге. Именно Ритке хотелось сказать самое главное, поделиться самым важным открытием, которое весь день зудело у Лельки на языке: Галина Г. – судя по адресу на бумажке – жила НА ОДНОЙ ЛЕСТНИЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ С ЖЕНЬКОЙ ХАБАНЕНЫМ!

Лелька никогда не задумывалась, что для нее значит дружба с Ритой. Ей казалось, Рита в ее жизни была всегда. Даже несмотря на то, что память упорно подсовывала ей под нос ее другую, детсадовскую, подружку Катю Воробьеву. С Катей Воробьевой они тоже дружили бурно, вместе сбегали за забор детсадовской площадки, вместе страдали по мальчику из группы «Василек». Мечтали пойти в одну школу, в один класс, но не вышло: Лельку отдали в 47-ю, а Катю – в 39. И только потом началась Ритка.

Но для Лельки все-таки Ритка была всегда. Ведь что в детском садике? Там ведь еще детство, там выбор друзей случаен, там все еще не по-настоящему, там одни игры. А вот в школе все совсем по-другому. В их классе 16 девочек, а Лелька выбрала именно Ритку. Смогла даже розовые помпончики ей простить. И Ритка выбрала Лельку. Может быть, ей тоже в Лельке сначала что-то не очень нравилось. А она взяла и закрыла на этот недостаток глаза.

Ритка для Лельки была такая же привычная, как квартира на улице Мелентьевой в доме № 20, как двор с качелями, как здание школы, как родители, как берег озера с пляжем и пирсом, как компьютер у нее в комнате – равная со всем остальным составляющая ее, Лелькиной, жизни. Часть ее жизни. Только гораздо более важная, чем пирс или компьютер. Самая близкая подруга. В отличие, например, от Таньки с танцев или от двоюродной сестры Светки, с которой она тоже дружила. От той же Катьки Воробьевой, с которой они снова начали общаться три года назад в «Контакте». Без Таньки, Светки и Катьки Лелька смогла бы прожить. А без Ритки – нет.

Лелька решила, что пора плюнуть на гордость, на обиду, на самолюбие, позвонить Ритке и помириться. А не ждать, что Анжелика Альбертовна «все устроит». Более того, сделать это следует немедленно и лучше всего будет зайти к ней домой.

В «маршрутке» Лелька распрощалась с Танькой, вышла на пару остановок пораньше, чтобы пройтись пешком и подумать, что она скажет Ритке. Шагала по проспекту и вспоминала о разговоре с Анжеликой Альбертовной. И ей казалось, что это вовсе не правда, что все ее чувства – поверхностны. Лельке казалось, что Ритку она любит по-настоящему. Что она хочет общаться с ней, видеться каждый день, дружить.

Было воскресенье. Магазины все уже были закрыты, народу на тротуаре было мало, зато машины катились по мостовой сплошным непрерывным потоком – дачники возвращались с дач, чтобы успеть привести себя в порядок, выспаться и отправиться завтра на работу. А значит, ее родители, которые тоже еще вчера укатили на дачу к бабушке Кате, сейчас уже спешили домой. А она им даже картошки не сварила, голодным, не говоря уже о том, чтобы сварить суп.

Лелька призадумалась и поняла, что визит к Ритке все-таки придется отложить… Вместо этого она поспешила домой и уже через полчаса вскочила в лифт в своем подъезде. Вышла на своем шестом этаже, подошла к квартире с номером «96», сунула руку в карман… И обнаружила, что ключей в нем нет.

Минут через двадцать, когда Лелька обшарила всю свою одежду и всю пляжную сумку, она поняла, что это на самом деле правда: она, выбегая утром вся такая радостная на пляж, забыла дома ключи. Лелька потянулась за телефоном – дисплей был погашен и ни в какую не собирался оживать. Зарядка в телефоне была на нуле. Лелька помаялась еще немного под дверью и отправилась к Ритке: это была судьба – объясниться с подругой прямо сразу, не переодеваясь, с мокрым купальником в сумке.

Ритки дома не было. Ни Ритки, ни ее мамы, ни ее папы – НИКОГО. Лелька стояла под дверью и в недоумении жала на кнопку звонка: где в восемь вечера все они вместе могли быть, она и предположить не могла. Она звонила, звонила, звонила и не верила тому, что никого нет. Ей снова показалось, что Ритка каким-то образом обманула ее. Но ведь подруга не знала о Лелькином решении, они не договаривались о встрече – здесь никто ни в чем не был виноват.

– Ну и не надо! – немного зло высказалась вслух Лелька и пошла обратно к своему дому.

Родителей по-прежнему не было. И тут-то Лелька поняла, как она вымоталась за последнюю неделю: после активного отдыха больше всего на свете ей хотелось добраться до своей уютной кроватки и завалиться спать.

Лелька обреченно уселась на скамейку у подъезда: сколько придется ждать родителей, было не понятно. Ключи забыла, помириться с Риткой не вышло, поговорить не с кем. Причем последнее ей на данный момент казалось самым ужасным: про существование Галины Г., да еще и на одной площадке с Хоботом, Лелька знала уже больше суток, и молчать не было никаких сил.

«А вот пойду, схожу к Хоботу и расспрошу его про его соседку-одиннадцатиклассницу: и разведаю, что мне надо, и время до приезда родителей скоротаю», – решила Лелька. Тут же ей стало очень приятно и немножко волнительно. Лелька решительным шагом направилась к хоботовской девятиэтажке, на ходу придумывая, чем бы таким объяснить свой интерес к Галине Григорьевой…

Но и Хабанена дома не оказалось. Дверь открыла его мама и сообщила, что она понятия не имеет, где Женя – «где-то гуляет». Лелька вздохнула и снова вернулась на скамейку. А ведь какой порыв был зайти к Хоботу! Какой великолепный повод с ним пообщаться!

Лельке ужасно хотелось спать, хотелось домой, в свою норку, и она снова стала злиться на всех вокруг. Но… солнышко ласково припекало. Задувал легкий теплый ветерок. Скамейка была удобной, со спинкой. Лельку начало клонить в сон.

«Лелька в каком-то поселке, похожем на тот, где дача у бабушки Кати. Зима, кругом снег. Она куда-то идет. И вдруг замечает, что на правой ноге у нее надет сапог, а левая – босая. Лелька пытается вспомнить, почему так получилось. Вспоминает, что у нее украли носок. А без носка нельзя надеть сапог.

Лелька упорно продолжает куда-то идти, убеждая себя, что это нормально – ходить в одном сапоге. Причем на сапоге каблук, но и это не мешает идти. Босой ноге тоже хорошо, не очень холодно. Единственное, что ее смущает, так это то, что так ходить не принято.

Лелька решает вернуться туда, где она оставила свои вещи, чтобы все-таки попытаться надеть сапог, хоть и без носка. Она уже почти видит его: теплый, с мехом. Уже бежит обратно, но оказывается, что дорогу преграждает река, которой, когда она шла сюда, не было. Через реку – мост, на нем стоят женщины с флагами и транспарантами (как в фильмах про революцию) и никого не пропускают. Лелька пытается прорваться, и тут же ей влетает красным флагом по одной щеке, потом – по второй… Причем влетает достаточно больно».

– Ой, – вскрикнула Лелька, подскочила, запнулась обо что-то, стала падать, схватилась за что-то, падая, и все-таки грохнулась вместе с чем-то большим и теплым. Судорожно пытаясь окончательно проснуться, она широко распахнула глаза. Но проснуться не вышло: ибо то, что представилось ее взору, явью быть никак не могло.

Она, Ольга Федорова, лежала на асфальте у собственного подъезда. Точнее, не вполне на асфальте, а частично на… своем однокласснике Александре Карманове.

Лелька большими сонными глазами смотрела на Шиша. Шиш не менее большими глазами смотрел на нее. А потом предложил:

– Может, все-таки слезешь?