Дело о «заговоре против царя»

 

Перед партийными кругами для своего возвраще­ния к активной работе Азеф нашел, конечно, совсем иное объяснение: в этом ему помог случай, которыми он умел хорошо пользоваться.

Незадолго перед тем из Сибири бежал Г. А. Гершуни. В бочонке с квашеной капустой его вывезли со двора далекой Акатуйской каторги и со всеми предо­сторожностями, через Владивосток и Японию пере­правили в Америку. Его путешествие по Америке бы­ло настоящим триумфальным шествием: на многоты­сячных митингах и на торжественных банкетах в его лице чествовали русскую революцию и ее борцов, — за их подвиги и страдания. В Европу Гершуни при­был в самом начале 1907 г., — в приподнятом, ра­дужном настроении и с большими суммами денег, собранных в Америке для нужд русской революции, для помощи политическим ссыльным и заключенным. (см. на нашей стр. ldn-knigi)

Конечно, уже очень скоро после приезда он сви­делся с Азефом. В последнем он видел своего ученика в деле террора, — ученика, который во многом пре­взошел учителя. В тюрьму до него доходили вести о делах Плеве, вел. кн. Сергея и др., — и о роли в них Азефа. И теперь он менее всего был склонен мирить­ся с уходом Азефа от боевой работы. Мотивы, которые приводил Азеф, ему казались мелкими, {257} препятствия — легко устранимыми, — и он, со свойствен­ной ему сосредоточенной страстностью звал Азефа на­зад, в Боевую Организацию, рисуя ему заманчивые картины совместной работы в терроре.

Азеф сделал вид, что позволяет себя убеждать, — и согласился вернуться, если не прямо в Боевую Орга­низацию, — после заявлений, которые он только что делал, это было психологически невозможно, — то к активной партийной работе вообще.

Вместе с Гершуни приехал он в Финляндию, кото­рая тогда была ближайшей резервной базой для всех русских революционных партий, — и попал прямо на второй съезд партии социалистов-революционеров, который в конце февраля 1907 г. собрался в Таммер­форсе. Гершуни выступал на этом съезде под псевдо­нимом «Капустина», — в честь той квашеной капусты, которая так удачно помогла его счастливому побегу. Но все присутствовавшие знали, кто скрывается под этим скромным псевдонимом, — и то заседание съезда, на котором Гершуни впервые показался, превратилось в непрерывную восторженную овацию по его адресу.

Азеф все время держался рядом с Гершуни, — как человек, который вместе с ним закладывал первые кам­ни ныне столь могучей партии, — и на него падали от­раженные лучи тех симпатий, которыми весь съезд окружил Гершуни. Возвращение Азефа к активной работе в этих условиях казалось залогом того сплоче­ния и укрепления партийных рядов, которые несет приезд Гершуни. С тем большей радостью все привет­ствовали Азефа. Он был вновь избран в Централь­ный Комитет.

Но настоящее право приветствовать появление Азефа в тот момент имел только Герасимов: с приез­дом Азефа не только возобновилось регулярное по­ступление той подробной информации о деятельности Центральных учреждений партии, которой так интере­совался Столыпин. В самые первые дни после своего приезда Азеф дал Герасимову и то, чего не могли дать ему другие источники полицейской информации вместе {258} взятые, — а именно сведения о составе и планах центральных боевых групп: это были те сведения об уце­левшей части Боевого Отряда Зильберберга, которые позволили Герасимову и Столыпину создать знамени­тый в свое время процесс о «заговоре против царя».

Аресты Зильберберга и Сулятицкого были тяже­лым ударом для этого Отряда, но они отнюдь не раз­били его, — они даже ни на минуту не ослабили его деятельности. Этот Отряд еще до ареста названных лиц вобрал в свой состав целый ряд новых доброволь­цев и завязал обширные связи с людьми, которые до­ставляли сведения, могущие быть полезными для бо­евой деятельности Отряда.

Это дало возможность еще при Зильберберге построить планы нескольких гран­диозных предприятий: открытого вооруженного напа­дения на Зимний Дворец с целью убийства Столыпи­на, — во время прогулок последнего в дворцовом са­дике; взрыва поезда вел, кн. Николая Николаевича, — тогда командующего войсками петербургского воен­ного округа, а позднее, в 1914—15 г. г., главнокомандующего русскими армиями, — и ряда других. Связи, которые завязал Отряд, были настолько значительны, что появились основания рассчитывать на возмож­ность в случае нужды добраться и до самого царя.

Из новых членов, вошедших в эти месяцы в со­став Боевого Отряда, наиболее яркою фигурой был Бор. Ник. Никитенко. Лейтенант Черноморского фло­та, до 1905 г. он стоял в стороне от революционного движения, — хотя и был близок к революционерам по своим настроениям. Поворотным пунктом в его жизни было севастопольское восстание в ноябре 1905 г.

Не­посредственного участия в нем Никитенко не прини­мал. Минный транспорт «Дунай», на котором он тог­да служил, к восстанию не примкнул, и Никитенко пришлось даже, правда, пассивно, выступить на сторо­не защитников власти: он был назначен начальником того отряда, которому было поручено занять один из восставших кораблей, крейсер «Очаков», после того как последний, разгромленный огнем береговых {259} батарей, сдался на волю победителя. Никитенко первым взошел на палубу мятежного корабля, и картина, ко­торую он увидал, никогда не была им забыта: вся палуба была залита кровью и «покрыта раненными и убитыми, с вывороченными внутренностями, с ото­рванными руками и ногами». Человеческие нервы в те годы острее реагировали на подобные впечатления, — чем теперь, после кровавых кошмаров лет мировой и гражданской войны. У Никитенко дело доходило даже до галлюцинаций, — и именно эти впечатления заставили его бросить военную службу и принять ре­шение о присоединении к активно действующим рево­люционерам.

Вскоре случай свел Никитенко с членами Боевой Организации: устроители побега Савинкова из сева­стопольской тюрьмы отправляли последнего заграни­цу на парусном боте. Это был единственный сравнительно безопасный способ вывезти его из оцепленного войсками города, властям которого из столицы было предписано во что бы то ни стало поймать беглеца и его пособников. Для руководства этой экспедицией был нужен опытный моряк, так как предстоял боль­шой переход открытым морем. Никитенко с готов­ностью взялся за это предприятие и блестяще довел его до успешного конца: несмотря на бурю, которая их захватила в открытом море, он довел небольшой парусный бот до одного из румынских портов, — и даже сумел благополучно вернуться назад, так что вся эта его поездка осталась совершенно неизвестной для вла­стей. Во время этих скитаний Савинков и Зильберберг имели возможность близко узнать и правильно оценить Никитенко, а потому естественно, что когда в конце 1906 г. Никитенко предложил себя в распо­ряжение Боевого Отряда для работы в терроре, Зильберберг принял его с распростертыми объятиями.

Проживавший в Петербурге вполне легально в ка­честве лейтенанта флота в отставке, совершенно не скомпрометированный в глазах полиции, Никитенко был настоящей находкой для террористической {260} организации. Его положение позволяло ему проникать в такие круги, о доступе в которые обычные члены террористических групп не могли и мечтать. Достаточно сказать, что он имел возможность бывать в Англий­ском клубе, членом которого состоял и в котором не­редко запросто бывал вел. кн. Николай Николаевич, — тот самый, имя которого стояло на одном из пер­вых мест в списке намеченных жертв Боевого Отряда. Никитенко легко мог совершить убийство этого вели­кого князя и сделал соответствующее предложение партии. Но руководители боевой работы наложили свое вето на это предприятие: смелый и предприимчи­вый, с большой выдержкой и инициативой, Никитен­ко быстро выдвигался в качестве идеального кандида­та на роль террориста-руководителя, — и его берегли для такой именно работы.

Высокая оценка личности Никитенко как его това­рищами по Отряду, так и сталкивавшимися с ним представителями центральных учреждений партии бы­ла причиной того, что после ареста Зильберберга функции организатора-руководителя Отряда перешли к нему, — хотя он и был одним из самых молодых членов Отряда, как по возрасту (ему в это время бы­ло всего 22-23 года), так и по революционному стажу.

Самым трудным и сложным из всех дел, которые теперь легли на его плечи, было «дело царя».

Начато это дело было еще при Зильберберге. Сре­ди сочувствующих партии и желавших оказывать по­мощь ее террористическим группам, с которыми Зильберберг завел связи, имелся некто Вл. А. Наумов, — сын начальника дворцовой телеграфной конторы в Но­вом Петергофе. Знакомства с ним Зильберберг искал для получения сведений о времени поездок Столыпина и вел. кн. Николая Николаевича к царю. Но во вре­мя разговоров выяснилось, что Наумов может сооб­щить целый ряд сведений и о самом царе, — об его образе жизни и привычках, о внутренних распорядках во дворцах, о времени царских прогулок. Он расска­зал, что знает одного казака из царского конвоя, {261} который сочувствует деятельности революционеров. Из этих рассказов как будто бы следовало, что есть воз­можность организовать покушение против царя. На­умов намечал даже несколько пробных планов, которые, по его мнению, обещали успех. Конечно, все это были только отрывочные мысли, которые должны бы­ли подвергнуться проверке и разработке. Но они, — казалось, — давали ряд зацепок для поисков в соот­ветствующих направлениях.

Вопрос, перед которым эти сообщения поставили Зильберберга, был весьма сложен. Разговоры об устранении царя среди деятелей боевых групп велись уже давно, но никаких конкретных шагов в этом на­правлении партия до сих пор не предпринимала. Ста­рое решение, принятое руководящими учреждениями партии еще в 1902 г., при создании Боевой Организа­ции, формально оставалось в силе: партия считала та­кое покушение несвоевременным и запрещала Боевой Организации поднимать руку на царя. Но за те пять лет, которые прошли после принятия этого решения, общая обстановка радикально изменилась. В 1902 г. царь почти не был вовлечен в политическую борьбу. Только немногие были осведомлены о том, что такое он представляет из себя в действительности. В широ­ких слоях крестьянства еще твердо жила вера в «царя-батюшку», который желает добра своему народу, — и начинавшее пробуждаться недовольство было направ­лено исключительно против представителей власти во главе с министрами, которые не позволяют довести до сведения царя действительную правду о страданиях народных. В своей агитации революционерам прихо­дилось считаться с подобными настроениями и избе­гать резких нападок непосредственно на царя. Даже в 1905 г. нередки бывали случаи, когда собрание, со­чувственно слушавшее революционные речи об общих порядках в стране, прерывало оратора криками, когда он переходил к роли самого царя: «ты царя не замай!» тем более была реальной опасность, что нападение террористов на царя будет не понято народом и может {262} оттолкнуть от революции колеблющиеся элементы.

Но после 1902 г. много воды утекло. События 1905-06 г.г. перед лицом всего народа втянули царя в непосред­ственную борьбу и сделали его в глазах масс лично ответственным за все то, что творили его именем ми­нистры. Сделала огромные успехи и антимонархиче­ская агитация, — и специально агитация, направлен­ная лично против Николая II. В частности, партия социалистов-революционеров еще осенью 1904 г., вско­ре после убийства Плеве, приняла решение так строить свою агитацию, чтобы политически подготовлять воз­можность террористического удара и против царя лично.

На рубеже 1906-1907 г. г. в партии многие считали, что почва для такого удара уже подготовлена, — что вопрос о цареубийстве уже не вопрос политиче­ский, а только чисто технический, и что если возмож­ность для деятельности в этом направлении открывается, партия ни в коем случае не должна упускать представляющегося ей случая.

Во всяком случае, решить этот вопрос своею властью Зильберберг, конечно, не мог и обратился за руководящими указаниями к тому члену Центрального Комитета, который был официальным представителем последнего по сношениям с Отрядом, — к П. П. Крафту. Последний совещался с некоторыми из членов центрального Комитета, — с В. М. Черновым и, по-видимому, Натансоном. Все они сошлись на том, что вопрос о царе действительно назрел, но немедленное вы­ступление против него все они признали по тактиче­ским соображениям невозможным: в это время шли выборы во вторую Госуд. Думу, дававшие победу ле­вым партиям. Партия социалистов-революционеров на этот раз официально принимала участие в выборах и уже было ясно, что в будущей Думе она будет пред­ставлена довольно значительной фракцией. Заседать в Думе и одновременно организовать убийство царя партия, конечно, не могла: это поставило бы партию в совершенно невозможное положение. Но за то все считали, что в случае нового разгона Думы, — а он {263} казался почти неизбежным, — удар против царя был бы и политически целесообразен и больше чем свое­временен, а потому заранее подготовить возможность такого удара казалось весьма и весьма полезным.

В виду всех этих соображений в Центральном Комитете возбужденный Зильбербергом вопрос, насколько уда­ется установить, официально не был даже и поставлен, но Зильбербергу были даны указания о желательно­сти и необходимости возможно шире развернуть рабо­ту по собиранию сведений, могущих быть полезными для организации в будущем выступления против царя. Работа эта должна была состоять только в одном со­бирании сведений: было совершенно определенно ого­ворено, что никаких активных действий в этом на­правлении Отряд предпринимать не имел права без особого и прямого о том указания со стороны Цен­трального Комитета.

В таком положении находилось это дело, когда Отряд перешел под руководство Никитенко. Слож­ность задач, которые стояли перед ним, невидимому, смущали последнего: ведь кроме собирания сведений о царе он вел дела против Столыпина и вел. кн. Нико­лая Николаевича, каждое из которых, взятое в отдель­ности, представляло большие трудности, чем в свое время дела Плеве и вел. кн. Сергея. Поэтому понятно, что он с особенной радостью ухватился за возмож­ность посоветоваться со «старым» и умудренным опы­том» вождем Боевой Организации, — с только что прибывшим из-за границы Азефом. Свидание их со­стоялось в Финляндии в самом конце февраля или да­же в начале марта 1907 г. Никитенко посвятил Азефа во все подробности работы Отряда, ознакомил с его силами и планами. Он хотел, чтобы Азеф вообще взял Отряд под свое руководство. Последнее предложение Азеф решительно отклонил. Помимо общих сообра­жений, по которым он вообще отказывался от участия в террористической работе, для данного случая он вы­двинул и специальный довод: члены Отряда, — за­явил он, — навербованы не им; некоторые из них {264} лично ему совсем неизвестны, а при таких условиях он не может нести ответственности за то, что в состав отря­да не пробрался агент-провокатор.

Такую ответственность, — говорил он, — он может брать на себя толь­ко тогда, когда сам пропускает через свой контроль весь состав Отряда. В этом была доля истины: разби­раться в людях он действительно умел не плохо. Но в данном случае за оговорку о провокации он преду­смотрительно прятался потому, что уже в эго время предназначал весь Отряд на гибель. Оказавшись взять Отряд под свое ведение, Азеф, как передают биографы Никитенко, не отказался однако от дачи не­которых советов начинающему работнику боевого де­ла, — и одним из особенно подчеркнутых им советов был совет усилить разведочную работу против царя. В частности он советовал как можно теснее связаться с тем конвойным казаком, связь с которым была уста­новлена через В. А. Наумова.

Никитенко последовал этому совету, хотя ему, — как свидетельствуют некоторые из его тогдашних со­товарищей по работе, — казак не казался особен­но внушающим доверие: в качестве офицера он лучше знал военную среду и, по-видимому, чувствовал какую то фальшь в его поведении, о котором он знал только по рассказам.

И действительно — этот казак, — его фамилия была Ратимов, — сыграл роковую роль в судьбе и все­го Отряда в целом, и Никитенко лично: он действовал по поручению своего начальства в качестве агента-под­стрекателя. Силач и красавец, большой любитель вы­пить, он принадлежал к тому типу разбитных гвардей­ских солдат, которых совсем разлагала сытая жизнь среди столичных соблазнов. Этот тип хорошо известен всем, кто вел революционную работу в войсках: пред­ставители его могли вести разговоры на любые темы, умели прикидываться понимающими и сочувствующи­ми различным прогрессивным идеям, так как нахвата­лись обрывков различных мыслей, — но они никогда ничего не имели за душой, — ни веры, ни убеждений, {265} — и готовы были продать всех и каждого, если толь­ко эта продажа обещала принести им материальные выгоды.

Именно так поступил и Ратимов. Увидев из перво­го же разговора с Наумовым, что он имеет дело с ре­волюционером, и зная, что начальство обещало награ­ды за выдачу таких революционеров, Ратимов прики­нулся сочувствующим и втерся в доверие к Наумову, брал от него революционные прокламации, утверждал, что передает их своим товарищам, — а затем, спустя некоторое время, доложил о своем новом знакомом по начальству. Сообщение это пошло по инстанциям и добралось до начальника царской охраны, жанд. полк. Спиридовича. Последний был учеником Зубатова и большим специалистом полицейского сыска, — и к то­му же горел желанием выслужиться на своем новом посту, столь близком к источнику всех материальных благ, — к царскому трону. По закону он должен был немедленно же арестовать Наумова и предать его суду за попытку ведения революционной пропаганды. Но в этом случае Наумов отделался бы годом-двумя крепости, — и Спиридовичу это дело не принесло бы ни­каких выгод. Больше выгод обещал другой путь: Ра­тимов получил инструкции поддерживать знакомство с Наумовым, стараясь выведать подробности его пла­нов и, конечно, обо всем сообщая Спиридовичу.

Одно­временно за Ратимовым было организовано наблюде­ние агентами дворцовой охраны.

Около полугода шло такое наблюдение, не давая никаких особенных результатов, — а затем сведения от казака столкнулись с более важными сведениями от Азефа.

Почти немедленно после своего свидания с Ники­тенко Азеф информировал Герасимова о составе и планах Отряда, сообщив при этом в общей форме, что Отряд «завязал какие то связи с царским конвоем». На это последнее обстоятельство Азеф рекомендовал обратить особое внимание, так как по его заявлению вопрос о цареубийстве в Центральном Комитете уже {266} был решен в положительном смысле и Отряду уже были даны инструкции немедленно же перейти к ак­тивным действиям.

Его сведения дали возможность Охранному Отде­лению установить наблюдение за Никитенко и други­ми членами Отряда. Довольно быстро удалось про­следить их сношения друг с другом, но нить, тянув­шуюся от Отряда к царскому двору, поймать не уда­валось. Герасимов рассказывает, что он уже предпола­гал ликвидировать отряд в порядке арестов и адми­нистративных высылок, так как не видел возможности быстро собрать материал, достаточный для предания суду, и в то же время опасался, как бы Отряд не пере­шел к активным действиям, удачно ускользнув от внешнего наблюдения. Но именно в этот момент двор­цовая охрана посвятила Герасимова в тайну своих сно­шений с казаком-предателем: этот последний, нако­нец, добился своего и вошел в непосредственные сно­шения с членами Отряда, которые вели с ним разго­воры о том, как возможно добраться до царя. Теперь аресты, производимые на основании его рассказов, да­вали возможность создать процесс не только о про­стом распространении революционных прокламаций, а потому Спиридович выкладывал свои карты на стол. Сличение этих карт с теми, которые имел у себя на руках Герасимов, создавало в достаточной мере цель­ную картину.

Герасимов непосредственно повидался с казаком-предателем. Этот последний не произвел на него впе­чатления надежного и добросовестного свидетеля: он явно преувеличивал, рассказывая о клятвах на еванге­лии, которые с него брали революционеры, и драпируясь в тогу спасителя царя. Такое же впечатление не­надежности этот казак производил и на Спиридовича, который после первого же свидания с ним решил, что имеет дело с «плохим солдатом, который хитрит и не говорит правды». Тем не менее, при надлежащей об­работке этот казак был вполне пригоден для роли сви­детеля на суде.

{267} Собранные таким образом результаты были пред­ставлены на усмотрение Столыпина: вопрос имел слишком большое политическое значение, чтобы поли­ция могла решать его по своему усмотрению. Столы­пин быстро понял, какой благодарный для его полити­ческих планов материал давала ему судьба, и обеими руками ухватился за мысль создать громкий процесс о «заговоре против царя». Вторая Государственная Ду­ма к этому времени уже собралась. По своему составу она была даже более левой, чем разогнанная пер­вая. Столыпин с самого начала взял курс на новый разгон и изменение основных законов. Нужно было вести соответствующую политическую подготовку, а процесс о «заговоре против царя» был как нельзя бо­лее пригоден для компрометации Думы в глазах царя и монархически настроенных слоев населения: ведь этот «заговор» был организован той самой партией социалистов-революционеров, которая имела свыше 30 своих официальных представителей в Думе.

Решение о создании процесса было принято и Гера­симову поручено было как можно скорее закончить подготовительную работу. Это не составило большого труда.

Казак имел одно или два дополнительных сви­дания с представителями Отряда и вел с ними разговоры на нужные темы, а после свиданий являлся к Ге­расимову с обстоятельными докладами. Агенты на­ружного наблюдения, предупрежденные о таковых сви­даниях, дежурили в назначенных местах и регистриро­вали встречи казака с террористами: этим путем со­здавались свидетели второго разряда, которые должны были на суде подтверждать факт таковых встреч. Сознательно готовили и «документальные» улики: тер­рористы просили казака посылать им условные теле­граммы относительно сроков приездов к царю Столы­пина и вел. кн. Николая Николаевича, — только эти два дела и стояли перед Отрядом, как вполне кон­кретные боевые задачи. Казак все время уклонялся от выполнения этих просьб, — но в последний момент, накануне намеченного дня ареста террористов, две {268} такие телеграммы он отправил, и эти телеграммы фигу­рировали позднее на суде в качестве наиболее тяже­лых улик. Так как сведения, в этих телеграммах сооб­щенные, — это было установлено на том же суде, — не соответствовали действительности, то единственный смысл их посылки мог состоять и действительно со­стоял в том, чтобы играть роль таких улик во время подготовляемого процесса.

Когда собранный материал показался достаточным, казаку было предложено написать соответствующее официальное заявление. Герасимов проредактировал это заявление, — и дал ему ход. В ночь на 14 апреля были произведены аресты. Всего было захвачено 28 человек, — членов Боевого Отряда и лиц, с ними свя­занных. Только очень немногим удалось ускользнуть из расставленных сетей. Основное ядро Отряда на этот раз было взято почти все в полном составе.

Предварительное следствие принесло неожиданно радостный подарок инициаторам процесса: один из арестованных, — тот самый Наумов, который первым завел знакомство с казаком, — увидев, что он предан, и узнав, что ему грозит смертная казнь, упал духом и сделал «откровенные признания», оговорив остальных арестованных. Он был случайным человеком в боевой работе и психологически не был готов к тому концу, к которому должен был подготовить себя каждый, кто вставал на путь террора. А следователи, которые вели допросы, обещали ему спасение жизни, — в качестве награды за улики против других. Эти показания, ко­нечно, во много раз усилили позицию обвинения.

Верный своему плану, Столыпин немедленно же ис­пользовал эти аресты для политической демонстрации. По соглашению с ним, реакционеры-депутаты Госуд. Думы внесли в последнюю запрос, прося правитель­ство сообщить им подробности относительно «заговора против царя», слухи о котором тревожат их верноподданнические чувства. Столыпин немедленно же дал от­вет, весьма демагогически использовав все выгодные для него моменты. В его изложении дело состояло не {269} только в том, что велось предварительное собирание информационного материала. Он утверждал, что Бо­евой Отряд, по прямому поручению Центрального Ко­митета, вполне конкретно вел подготовку покушения на царя. В исключительно тяжелое положение были поставлены социалисты-революционеры депутаты Ду­мы: если партия, к которой они принадлежали, дей­ствительно занималась организацией покушения на ца­ря, то, во всяком случае, политическая ответственность за это ложилась и на них, официальных представите­лей партии в Думе. Сами они непосредственного отно­шения к Боевому Отряду, конечно, не имели и в его планы посвящены не были. Запрошенный ими пред­ставитель Центрального Комитета партии, В. М. Чер­нов, который в этот момент случайно находился в по­мещении фракции, категорически опроверг утвержде­ние Столыпина относительно подготовки покушения на царя. Основываясь на этом заявлении, представи­тель фракции социалистов-революционеров, депутат Широкий, с думской трибуны опроверг утверждения Столыпина, но его слова звучали недостаточно четко и убедительно. Столыпину удалось внести смущение в ряды умеренно-прогрессивных фракций Думы и до­биться принятия монархической резолюции.

Это было несомненной победой Столыпина. Но по­скольку он думал не только о резолюции Госуд. Ду­мы, а и о создании монархических настроений в стра­не, постольку ему пришлось пережить жестокое разо­чарование: попытки монархических организаций ин­сценировать «бурю патриотического негодования» в стране потерпели полный крах. Манифестации, орга­низуемые ими при активной поддержке властей, носили чисто казенный характер и не находили никакого от­клика в широких слоях населения. Известие о том, что на жизнь «обожаемого монарха» готовилось поку­шение, в лучшем для монархистов случае встречалось с пренебрежительным равнодушием. Совсем нередки были случаи, когда можно было уловить ноты прямого сожаления по поводу того, что планы террористов {270} не получили осуществления. И именно этот итог по­литически был самым главным: если до монархической шумихи вокруг «заговора против царя» еще можно бы­ло опасаться, что удар против царя вызовет взрыв мо­нархических настроений в стране, то теперь станови­лось несомненным, что для подобных опасений нет оснований. В психологии масс почва для цареубийства уже была подготовлена.

Из арестованных 18 человек были преданы военно­му суду. Дело разбиралось в конце августа. Обвине­ние главное внимание сосредотачивало на вопросе о царе. В виду позиции, занятой Центральным Комите­том, положение подсудимых политически было крайне трудным: они должны были согласовать свои выступ­ления с позицией Центр. Комитета и потому не могли с нужной силой защищать свои политические позиции против нападок обвинения.

Приговор, конечно, был предрешен. Правда, на су­де Наумов взял обратно значительную часть своих оговоров. Но это мало помогло другим, — зато себя самого Наумов этим своим поведением погубил: оно дало предлог для неисполнения обещания сохранить ему жизнь (Если раньше могли существовать сомнения относительно действительных мотивов казни Наумова, то после появления воспоминаний Спиридовича все такие сомнения должны отпасть. Из текста этих воспоминаний с несомненностью следует, что Наумова помиловали бы, если бы он согласился и на суде помогать обвинению топить остальных подсудимых (см. General A. Spiridovitch: „Les dernières annés de la Cour de Tzarskoie-Selo», Paris, l928, p. 172).), — и он, вместе с Никитенко и еще од­ним подсудимым, быв. студентом Синявским, был при­говорен к смертной казни. Этот приговор был приве­ден в исполнение 3 сентября 1907 г. Ряд других под­судимых пошел на каторгу и в ссылку.

«Героем» во время процесса был Герасимов. Под предлогом опасности, которая якобы ему грозит со стороны революционеров, он отказался явиться на суд для дачи показаний. Тогда суд в полном составе вы­ехал к нему, в Охранное Отделение. Его {271} приветствовали, как человека, который спас жизнь царю, — и че­рез несколько дней после казни Никитенко и его то­варищей царь по собственной инициативе и вне всякой служебной очереди пожаловал ему генеральские эпо­леты. О закулисной работе, которая подготовила про­цесс, царь, конечно, ничего не знал, — но усердие де­ятелей политической полиции он всегда считал нуж­ным поощрять: такова была старая традиция дома Ро­мановых.

 

 

{272}

 

ГЛАВА XVI