Большой поход Боевой Организации

 

Убийство Плеве произвело огромное впечатление на все слои русского общества. А. В. Пешехонов в день убийства ходил по улицам Петербурга, прислу­шиваясь к долетавшим до него обрывкам разговоров, и вернулся с выводом, что это выступление Боевой Организации «можно считать одним из самых удачных актов революционной борьбы». Поскольку речь идет об актах террористических, вывод этот несомненно правилен: на нем сходятся и все остальные свидетель­ства. Конечно, противники террора, как метода рево­люционной борьбы, и после этого акта не изменили своего принципиального к нему отношения. Возраже­ния общего характера, которые они выдвигали, по-прежнему оставались в силе. Но сам по себе взрыв бомбы на Измайловском проспекте даже противника­ми террора был воспринят, как чувствительный удар по абсолютизму, — по той системе, живым воплощением которой в тот момент был Плеве.

Особенно восторженно этот акт, как и следовало ожидать, был встречен социалистами-революционе­рами. Они его расценивали, как их победу, как их тор­жество. И только вполне естественно, что авторитет Азефа, — главного «организатора этой победы», — поднялся на небывалую высоту. Он сразу стал настоя­щим «героем» партии. В Женеве его ждала торжест­венная встреча. Забыты были старые споры, {99} умолкли голоса недоброжелательства. Е. К. Брешковская, — старая революционерка, уже отбывшая две катор­ги в Сибири и теперь одна из основательниц партии социалистов-революционеров, пользовавшаяся огром­ным влиянием среди молодежи, — приветствовала его по старорусскому обычаю: низким поклоном, до са­мой земли.

Она недолюбливала Азефа. Он был чу­жим ей по духу человеком. Она никогда не могла по­нять, что именно привело его, — с его трезвым прак­тицизмом и холодной расчетливостью, — в ряды рево­люционной партии, куда она сама привыкла приводить лишь юных энтузиастов. И, не понимая его, она ин­стинктивно не доверяла ему: без осознанных мотивов, без конкретно осязаемых поводов, — лишь следуя то­му здоровому инстинкту, который заставляет нормаль­ного человека с недоверием относиться ко всему, что не поддается разумному объяснению. По своей врож­денной прямоте, она и не скрывала раньше этих своих недоверия и антипатии, — тем острее она чувствовала теперь потребность высказать свою признательность тому, кто, несмотря на все трудности и все недоверие, все же довел до успешного конца дело Плеве.

Этот земной поклон Брешковской был показателен не только для ее личного отношения к Азефу. Мож­но смело сказать, что вместе с нею перед Азефом склонилось общественное мнение всей партии вообще. Конечно, люди, питавшие к нему личную антипатию, еще остались, — и та же Брешковская в личных бе­седах с близкими друзьями признавалась; «не люблю я его». Но даже те, кто так относился к нему лично, преклонялись теперь перед ним, как организатором-террористом. Террор взлетел на небывалую высоту. Он стал «святая святых» для всей партии, а Азеф — отныне всеми признанным «главой террора», имя ко­торого ставится наравне и даже выше имен крупней­ших террористов прошлого, — выше имен Желябова, Гершуни. Вокруг него создается настоящая легенда: он человек железной воли, неисчерпаемой инициативы, исключительно смелый организатор-руководитель, {100} исключительно точный, «математический» ум. «Прежде у нас был романтик, — говорил Гоц, сопоставляя Азе­фа с Гершуни, — теперь у нас реалист. Он не любит говорить, он еле-еле бормочет, но уж он проведет свой план с железной энергией и ничто его не остановит». Больше других в создании этой легенды участвую г члены Боевой Организации: они увлечены Азефом, идеализируют его и преданы ему. Свою дальнейшую работу они мыслят только под его руководством. Его положение, — положение непременного руководителя Боевой Организации, — закреплено «всерьез и на­долго».

Но у самого «непреклонного террориста», счастли­вого «организатора победы» в первые дни после нее настроение было далеко не «победным». Плеве был крупной ставкой в его игре. Устранить его он хотел не­пременно и к этому устранению шел, нередко забывая свою обычную осторожность, отказываясь от своей обычной системы «перестраховок» на все стороны и от всех случайностей. В последнее время он весьма невысоко ставил проницательность своего полицейского начальства, мало с ним считался, мало его опасался. Но теперь, когда Плеве был устранен, когда обеща­ние, данное им Гоцу, было выполнено, Азефа охвати­ла тревога: не слишком ли он злоупотребил доверчи­востью Ратаева? Лучше, чем кто бы то ни было дру­гой, Азеф понимал, как много он оставил уязвимых мест. На их месте он сам, конечно, легко разглядел бы свою двойную игру. Не догадается ли Департамент, не заподозрит ли он его, — таковы были мысли, кото­рые неизбежно должны были первыми придти в го­лову Азефа по получении известия об успехе покуше­ния. И эти мысли его испугали.

Известия о результатах покушения Азеф вместе с Ивановской поджидал в Варшаве, — так было условленно с остальными членами Организации. Вечером на­кануне покушения они встретились в ресторане и до позднего часа опять и опять перебирали детали хо­рошо известного плана. Прощупывали, не упустили ли {101} какой-либо мелочи, не оставили ли какого-нибудь уяз­вимою места. Мысль была устремлена в одну точку. «Что-то ждет нас завтра?» — с тревогой в голосе го­ворил на прощание Азеф. На утро встретились вновь, — незадолго до того часа, когда по приблизительному расчету должно было прийти известие о покушении, если бы таковое состоялось. Вместе шли по одной из главных улиц города, — по Маршалковской. Раз­говор, конечно, вертелся все вокруг той же темы. Око­ло Венского вокзала откуда-то выскочила и рассыпа­лась по улице стайка мальчишек-газетчиков со свежи­ми выпусками экстренных телеграмм: покушение на Плеве, в него брошена бомба. Об исходе покушения телеграмма не говорила. «Неужели неудача?» — тре­вожно бросает Азеф: его все еще беспокоит только эта сторона дела. Через несколько минут новая ватага мальчишек с новыми телеграммами. «Азеф, — вспо­минает Ивановская, — рванул дрожащими руками новую телеграмму: «Замордовано Плевего» (убийство Плеве), — громко читал он, и вдруг он осунулся, опустив свои вислые руки вдоль тела. «У меня от­нялась поясница», объяснил он.»

Было от чего: в эту минуту, конечно, он забыл обо всем, кроме предстоящих объяснений со своим полицейским начальством. Как то закончатся они?

По уговору, Азеф вместе с Ивановской должен был ждать в Варшаве приезда Савинкова, принять от него полный отчет и дать указания относительно даль­нейшей судьбы отряда. Но в назначенный час на место встречи с Савинковым явилась одна только Иванов­ская: не предупредив ее, Азеф уже в день покушения покинул Варшаву и с курьерским поездом помчался в Вену. Ему было ясно, что придумать какое-нибудь объяснение для своего внезапного отъезда, которое удовлетворит товарищей по Организации, не предста­вит труда. Заботило его теперь совсем иное: он думал о создании хоть сколько-нибудь достаточного алиби в глазах полиции. Этой цели должна была служить его телеграмма из Вены к Ратаеву, посланная им {102} тотчас же по прибытии туда: совершенно незначитель­ная по содержанию, она должна была документально доказать, что об убийстве Плеве Азеф узнал в Вене и что известие это для него было столь же неожидан­ным, как и для его адресата, для Ратаева.

Как показало дальнейшее, эта предусмотритель­ность Азефа была далеко не лишней: в тот момент его судьба действительно висела на волоске.

Убийство Плеве захватило Департамент врасплох. Возможность этого убийства там давно предвидели, с нею давно считались. «Время было такое, — объяс­нял позднее Лопухин, — что не надо было никаких тайных агентов, чтобы понять, что раз существует группа, проповедующая политический террор. Плеве должен стать первой его жертвой». Целый ряд рас­крытых подготовлений к этому убийству достаточно убедительно подтверждал правильность подобного «умозрительного» заключения. И все же у руководите­лей Департамента и у самого Плеве прочно держалась уверенность, что удар удастся отвратить. А. Ф. Кони вскоре после взрыва на Измайловском проспекте рас­сказывал своим знакомым о встрече с Плеве. Они столкнулись незадолго перед тем на утренней прогул­ке на Аптекарском острове. Плеве гулял один, без всякой охраны, и Кони спросил его, как может он идти на риск подобных прогулок, зная, что революционеры мечтают о покушении на него. Плеве в ответ самодо­вольно усмехнулся: «обо всех их планах я буду знать заблаговременно». Он полагал, что не напрасно он в отмену всех правил разрешил Азефу войти в состав боевого центра социалистов-революционеров. С этой стороны он считал себя хорошо охраняемым. Тем не­ожиданнее был удар, нанесенный Сазоновым. В Де­партаменте растерялись и совершенно терялись в до­гадках. «Если Азеф ничего не знал, — говорили там, — то дело совсем плохо». Одно время думали даже, что авторами покушения были социалисты-поляки.

Когда пришлось поверить, что бомба брошена чле­ном Боевой Организации, то в Департамент для {103} объяснений был вызван Ратаев. Нет никакого сомнения, что перед выездом в Петербург последний повидался с Азефом, но сведениями относительно этого их сви­дания мы не располагаем: свою «Историю предатель­ства Азефа» Ратаев довел только до момента взрыва бомбы Сазонова. Но со свидетельства Лопухина мы знаем, что говорил ему Ратаев: по рассказам послед­него, «Азеф свою неосведомленность в данном случае объяснил тем, что Департамент Полиции недостаточ­но, по его словам, осторожно относился к сообщаемым им сведениям, слишком часто пользуясь ими для предупреждения различных замыслов социалистов-рево­люционеров, которые под впечатлением своих обуслов­ленных таким образом неудач стали проявлять исклю­чительную осторожность, пресекшую и для Азефа источник осведомленности как раз в самое тревожное время». Из этого ясно, что в разговорах с Ратаевым Азеф продолжал вести ту самую игру на задетом са­молюбии последнего, которую он начал еще в дни ареста группы Клитчоглу, — и по-прежнему имел полный успех. Во всяком случае, перед Лопухиным он прикрыл Азефа, а Лопухин поверил его объяснениям, — или сделал вид, что поверил.

В результате — опасность прошла мимо Азефа. Об его действиях не было произведено никакого рас­следования, — а такое расследование неизбежно при­вело бы к весьма неприятным для Азефа результатам: теперь мы знаем, что в руках Департамента тогда име­лось совершенно достаточно данных, сопоставление которых вскрыло бы игру Азефа. Следствие по делу Сазонова установило, что его товарищ по покушению, Сикорский, последние перед покушением дни провел в Вильно. Было известно, далее, что как раз в те же дни жил в Вильно и Азеф: оттуда им был отправ­лен Ратаеву один из его докладов. Наконец, больной Сазонов (он был тяжело ранен при взрыве бомбы) в бреду назвал ряд имен, — и среди них имена «Ва­лентина» и «тетушки», на свидание с которыми сле­дует спешить. Этот бред был записан агентами {104} Департамента и внимательно изучался ими, — а среди них были люди, хорошо знавшие, что «Валентин» это партийный псевдоним Азефа, под которым он из­вестен широким кругам членов партии («тетушкой» Сазонов называл Ивановскую, и в своем бреду он имел в виду встречи в Вильно). Связать эти разроз­ненные указания и положить их в основу детального расследования, конечно, не представило бы затрудне­ний для любого следователя средних способностей, — если бы только мысль начала работать в этом направ­лении, если бы существовала хоть тень желания выяс­нить эту сторону дела.

Но именно этой то тени желания у Департамента и не имелось. Впрочем, все следствие по делу об убий­стве Плеве проведено с величайшей небрежностью: при чтении документов о нем, временами трудно от­делаться от ощущения, что следователи только по обязанности участвовали в поисках виновников, что в душе они сочувствовали совершившемуся и готовы были присоединить свои голоса к хору радующихся. Всеми ненавидимый при жизни. Плеве всеми покину­тым сходил в могилу.

Азеф, конечно, лучше других видел всю опасность своего положения. Он знал и про бред Сазонова, и про то, что факт пребывания Сикорского в Вильно установлен. Неумение полиции связать все эти нити было для него, — несомненно, — лучшим подтвержде­нием его общего мнения об ее руководителях. Теперь он окончательно убедился, что обманывать их не пред­ставляет большого труда. Страх прошел. Тем с боль­шею смелостью он повел дальше свою игру, — в том направлении, в котором он вел ее в эти дни подготов­ки убийства Плеве. Полицейские документы период после этого убийства склонны считать одним из наиболее блестящих во всей полицейской деятельности Азефа. Эта мысль вошла позднее и в известную речь Столыпина об Азефе в Государственной Думе. «Не­медленно после этого (убийства), — говорил тогда Столыпин, — Азеф посылает чрезвычайно важные и {105} ценные донесения, которые ведут к раскрытию целого ряда преступных замыслов». В этой речи вообще мно­го грубых ошибок, — данная принадлежит к числу грубейших. На деле, именно в этот период Азеф более смело, — вернее: более беззастенчиво, — чем ког­да либо, использует свое положение полицейского агента для прикрытия деятельности Боевой Органи­зации (Донесения Азефа за этот период опубликованы в №1»Былого» за 1917 г. В. К. Агафонов (»Заграничная Ох­ранка», стр. 255) совершенно правильно отметил, что одни эти донесения не дают полного представления о выдачах Азефа, так как о многом он сообщал во время личных встреч со своим полицейским руководителем Л. А Ратаевым. Но в нашем распоряжении, кроме этих донесений Азефа, имеется также «Краткий Обзор деятельности заграничной агентуры с 13 сентября 1902 г. по июль 1905 г.», составленный Ратаевым в начале 1906 г., когда он хлопотал об усиленной для себя пенсии. В этом Обзоре Ратаев стремится показать свою деятельность с наиболее выгодной стороны и особенно подробно перечисляет свои сообщения о деятельности Бо­евых групп. Сколько-нибудь существенных пропусков в этом Обзоре быть не может, а потому в сопоставлении с ним донесения Азефа совершенно достаточны для тех выводов, которые делаются в тексте. За сообщение этого ценного документа, в литературе до сих пор неизвестного, автор приносит благодарность С. Г. Сватикову.).

Члены этой последней вскоре после убийства Пле­ве собрались в Женеве. Подводили итоги, принимали дань преклонения за сделанное, готовились к даль­нейшему. Здесь впервые им стало в подробностях из­вестно о трениях в Центральном Комитете, — о жела­нии некоторых членов последнего подчинить Боевую Организацию своему непосредственному и более стро­гому контролю, об оттенке критического отношения к ее личному составу, в особенности, к ее руководителю. Во многом теперь это была уже только история, — но история, которая сильно подействовала на настроение «боевиков». У них появились элементы раздражения против Центрального Комитета, — против тех, кто, участвуя сам только в «мирной» работе партии, осме­ливается критически относиться к ним, на каждом {106} шагу рискующим своею жизнью. Азеф умело использо­вал благоприятную для него обстановку. Он переда­вал об отдельных, случайно сорвавшихся замечаниях, о неодобрительных отзывах отдельных лиц, — не оста­навливаясь и перед прямым вымыслом, — и тем уси­ливал, разжигал недовольство. Действовал он очень осторожно. Формально все время как бы стремился смягчить обстановку, уговаривал не придавать боль­шого значения отдельным словам отдельных лиц, — но на деле, конечно, своими рассказами постоянно подливал масло в огонь. Своей цели он достиг. Что­бы пересечь самую возможность попыток контроля со стороны Центрального Комитета, Боевая Организация выработала свой устав, который делал ее совершенно независимой от партийных центров. Формально во главе Организации был поставлен особый комитет из трех человек: Азеф, Савинков и Швейцер. Но факти­чески решающая роль была предоставлена «члену-рас­порядителю», каковым был выбран Азеф. В его же распоряжении находилась и касса Боевой Организа­ции, в которую теперь поступали многочисленные спе­циальные пожертвования, по свидетельству Савинкова (это вообще единственное, что мы знаем о размерах этой кассы), исчислявшиеся многими десятками ты­сяч. Права контроля над этой кассой Центральный Комитет не имел; комитет Боевой Организации, обла­давший этим правом, никогда о реализации его не подумал. Азеф распоряжался ею так, как он хотел. А Департамент в это время все еще держал его на «жал­ких» 500 рублях месячного жалованья и при этом за­держивал выдачу денег, причитавшихся Азефу в воз­мещение расходов по поездкам, произведенным по «служебным делам»!

Это укрепление положения Азефа в Боевой Орга­низации влекло за собою укрепление его положения в Центральном Комитете. В последний он вошел еще в 1903 г., — в качестве преемника Гершуни. Но поло­жение его там было далеко не прочно. Если были лю­ди, сомневавшиеся в его пригодности для руководства {107} Боевой Организацией, то еще большие сомнения су­ществовали по вопросу об его пригодности для поста одного из членов руководящего общеполитического коллектива партии. Азеф не скрывал своего пренебре­жительного отношения к вопросам теории и програм­мы. Он подчеркнуто гордился тем, что не принадле­жит к числу «теоретиков» и третировал разговоры на эти темы, как «пустую болтовню». К социализму он относился, по меньшей мере, скептически, — и не делал из этого секрета. «Социальные проблемы он отодви­гал в далекое будущее», — свидетельствует о нем Чернов. В беседе с Пешехоновым он высказывался еще откровеннее: «неужели вы верите в социализм? — удивленно спрашивал он. — Это нужно, конечно, для молодежи, для рабочих, но не для нас же с ва­ми...» И не только по вопросам программы он дер­жался взглядов, столь мало согласуемых с програм­мой той партии, в Центральный Комитет которой он входил. «В массы и в массовое движение, — пишет о нем Чернов, — как непосредственную революционную силу, он совершенно не верил; единственно ре­альной он признавал в данный момент борьбу за политическую свободу, а единственным действенным сред­ством, которым располагает революция, — террор. Ка­залось иногда, что к работе пропаганды, агитации, ор­ганизации масс он относится пренебрежительно, как к культурничеству, и «революцией» признает лишь борьбу с оружием в руках, ведомую немногочисленны­ми кадрами конспиративной организации».

Свидетельства других современников звучат даже более определенно. Им не «кажется», — они совер­шенно точно утверждают, что именно в таком духе часто высказывался Азеф. Его называли «либералом с террором», — т. е. умеренным либералом по взгля­дам, которого только принятие террора, как метода борьбы против самодержавия, привело в ряды партии социалистов-революционеров. Он и сам этого не от­рицал, и несколько позднее прямо говорил, что он во­обще лишь «попутчик» партии, — что он уйдет из нее, {108} как только будет завоевана политическая свобода. В этих условиях странным приходится считать не то, что существовали люди, которые сомневались в при­годности Азефа для роли члена Центрального Коми­тета. Действительно странной, ненормальной была во­обще возможность, самого появления его в составе это­го учреждения.

Политический успех дела Плеве вызвал усиление террористических настроений в партии. Быстрым скачком выросло «влияние сторонников исключитель­ного значения политического террора и преобладаю­щего значения Боевой Организации с ее специфиче­скими чертами заговорщичества», — говорит об этом времени С. Н. Слетов. На террор партия возлагала свои основные надежды. В террор бросала она свои лучшие силы. Вокруг террора она концентрировала главную агитацию. Это влияло и на очередные ло­зунги партии, и на направление ее практической дея­тельности. Массовая работа в известной мере отсту­пала на задний план. Горячее сочувствие, с которым убийство Плеве было встречено умеренно-либераль­ными кругами, создавало, казалось, достаточно проч­ную базу для установления длительного соглашения с ними. И действительно, попытка такого соглашения между социалистами-революционерами и либералами вскоре была сделана, — на «конференции представи­телей оппозиционных и революционных организаций российского государства», которая состоялась в ок­тябре 1904 г. в Париже. Этот шаг был логическим выводом из переоценки роли политического террора.

На этой почве в партии нарастали большие кон­фликты, в которых Азеф играл большую роль. Он говорил мало, но в своих немногословных репликах яснее других, проще и грубее формулировал точку зрения заговорщически-террористического крыла. Все другие делали оговорки, вводили ограничительные толкования, связывали новый курс с общими социа­листическими посылками. Азеф всем этим не интере­совался. «Либерал с террором» по взглядам, он и по {109} существу хотел, чтобы его партия стала на позицию приемлющего террор либерализма. И как это всегда бывает, последовательная четкость позиции придава­ла особый вес словам Азефа, привлекала к нему боль­шее внимание. На глазах из технического руководи­теля Боевой Организации он перерастал и вождя-прак­тика террористически-заговорщического крыла пар­тии.

Главной опорой Азефа в партии, была, конечно, Боевая Организация. Он понимал это и делал все, чтобы точнее закрепить свое в ней положение. Ее работе он уделял больше всего внимания, на нее он тратил больше всего старания и сил. И его роль в жизни Боевой Организации была действительно ог­ромна. Правда, им не было обнаружено ни выдающей­ся инициативы, ни необычайного по своей широте раз­маха. Легенда о том, что именно он создал те новые методы террористической борьбы, которые Боевая Организация применила в 1904—06 гг., — только легенда. В гораздо большей мере, чем Азеф, действи­тельную инициативу в деле поисков новых путей про­являл М. Р. Гоц, который тем больше думал над этими вопросами, чем меньше он сам по болезни мог принять непосредственное участие в террористической работе. Обычно именно он подавал новые идеи, — Азеф их уточнял, разрабатывал и проводил в жизнь. Но начальником генерального штаба Боевой Органи­зации был именно Азеф, вся основная штабная ра­бота лежала на нем, равно как и вся основная работа организационного характера. И в этих областях его роль была действительно очень большой, его влия­ние на жизнь Боевой Организации — определяющим.

Это влияние начиналось с момента подбора чле­нов Организации. Прием в нее новых членов произ­водил обычно сам Азеф, который цепко держался за эту свою функцию, — особенно в начале. К кандида­там он предъявлял большие требования, и отбор среди них производил очень строгий. Очень характерны при­емы, к которым он при этом прибегал.

Его {110} предшественник на посту руководителя Боевой Организации, Гершуни, встречаясь с новым добровольцем, передавал ему частичку своего собственного увлечения террором. Неправильно было бы думать, что он сознательно стремился «завлекать» молодежь на путь террористической борьбы. Такого грубого утилитаризма в его поведении не было. Но даже независимо от своего желания, своими речами, своей собственной верой, всей сосредоточенной страстностью своей натуры, он разжигал во встречных жажду борьбы, пафос само­пожертвования. Азеф, наоборот, прежде всего, пы­тался отговорить такого кандидата от этого его на­мерения, подчеркивал все трудности той работы, ко­торая предстоит террористу, уговаривал идти не в террор, а заняться какой-либо другой формой пар­тийной работы. Даже такие недоброжелательные к Азефу свидетели, как Слетов, говорят, что в подобные моменты Азеф проявлял себя человеком, «вполне по товарищески относящимся к людям.»

Иногда Азеф как будто бы даже сознательно стремился оттолкнуть нового кандидата, — и чем больше пафоса этот по­следний проявлял, чем с большим подъемом он гово­рил, тем, кажется, меньше было у Азефа желания принять его в Боевую Организацию.

Горячим фра­зам Азеф не верил, — и только тогда, когда испы­туемый показывал, что решение пойти в террор им хорошо выношено, что оно им проверено наедине с самим собою, что идет он не под влиянием минуты, не увлеченный красивыми словами, — только тогда перед ним открывались двери Организации.

Нет никакого сомнения, это поведение Азефа определялось его общим неверием в людей. Бесспорно так же, что большую роль играло и профессиональ­ное положение Азефа: он не просто боялся измены, — он опасался предательства, которое разоблачит его двойное собственное предательство. Но каковы бы ни были эти мотивы, одно ясно: результаты их с точ­ки зрения интересов Боевой Организации были положительными. В то время, как среди террористов, {111} завербованных Гершуни, имелся целый ряд лиц, не устоявших во время испытаний тюрьмою и страхом предстоящей казни (Григорьев, Юрковская, Качура), — Боевая Организация эпохи Азефа не знала пре­дателей, — если, конечно, не считать его самого.

К уже принятым членам Организации Азеф, как правило, проявлял самое заботливое внимание: расспрашивал о личных нуждах, входя даже в мелочные детали, давал советы, указания. Обо всем помнил, все замечал. Об этом в один голос говорят все, кто имел с ним дело. «Нам всем,— т. е. всем членам Боевой Организации, — вспоминает один из таковых, В. М. Зензинов, — Азеф казался необычайно вниматель­ным, чутким и даже нежным». Конечно, такое отно­шение было деланным. Гораздо более естественным Азеф бывал в те минуты, когда он срывался с этого сознательно выбранного тона и, как резюмирует «За­ключение Судебно-Следственной Комиссии по делу Азефа», «выказывал присущие его натуре жестокость и черствость». Но те, с которыми Азеф имел дела, внимание обращали не на эти последние черты, объ­ясняя их теми или иными случайными причинами, а на обычную заботливую внимательность Азефа и со­ответственным образом относились к нему. «Странно и даже кощунственно вспомнить, — пишет тот же Зензинов, — но я должен сказать: все работавшие с ним в терроре товарищи не только безмерно уважа­ли, но и горячо его любили!»

Нет никакого сомнения в том, что подобное отно­шение к членам Организации было результатом со­знательно продуманной линии: превращая Боевую Организацию в опорный пункт своего влияния, Азеф не мог не стремиться прочнее привязать членов этой Организации к себе лично. Так он прочнее держал Организацию в своих руках, — и он действительно достиг своей цели: «боевики» последними поверили в его измену.

Так строя свои личные отношения с членами Ор­ганизации, Азеф в то же время систематически {112} проводил полное обособление ее от остальных организа­ций партии. В известных пределах такое обособление вызывалось самим характером деятельности «боеви­ков». Но Азеф это обособление возвел в принцип, довел его до крайних пределов и к обособлению орга­низационному прибавил элементы обособления психологического. Систематически он воспитывал среди «боевиков» пренебрежительное отношение ко всем другим родам партийной работы, неверие в массы и массовое движение, индифферентизм к вопросам теории и программы.

Вслед за Азефом они начинали все это считать «пустяками», которые не заслуживают серьезного внимания. Важно, значительно только одно: та охота за представителями власти, которую ведут они, члены Боевой Организации. Надо здесь же подчеркнуть, далеко не все члены последней под­давались этому влиянию Азефа. Да и не все они бы­ли в одинаковой степени важны для последнего. Те «боевики», которые приходили в Организацию, что бы принять непосредственное участие в терро­ристическом акте и отдать при этом свою жизнь, на политику этой Организации влияния оказывали мало. Важны были главным образом «старшие офицеры» Организации, игравшие роль помощников Азефа в подготовительной организационно-технической работе. На них больше всего внимания обращал Азеф, и именно они, в первую очередь среди них должен быть назван Савинков, сильнее других подпадали под его влияние. Именно у них развивалось то настроение, которое позднее А. Н. Слетовой-Черновой было очень метко названо «психологией революционных кавалер­гардов».

Поздней осенью 1904 г. Боевая Организация сильно пополненная в своем составе, стала готовиться к новому походу.

В Париже состоялись совещания руководителей Боевой Организации с членами Центрального Коми­тета. На этих совещаниях было решено в первую оче­редь ударить по вождям придворной реакционной {113} партии, каковыми в то время являлись великие князья Сергей и Владимир Александровичи, — два старшие дяди царя, ближайшие и наиболее влиятельные его советники, сопротивлявшиеся всякого рода прогрессив­ным реформам. Убийство их, — помимо всего прочего,— звучало бы, как совсем прямое предостережение их племяннику-царю. Кроме них было поставлено на очередь давно уже намеченное дело против киевского ген.-губ. Клейгельса. Предполагалось, что все эти три удара, — в Петербурге, Москве и Киеве, — будут нанесены приблизительно в одно и то же время. Это, конечно, должно было увеличить их резонанс и зна­чение.

В соответствии с этим планом, Боевая Организа­ция выделила три отдельных отряда. Во главе петер­бургского встал М. Швейцер, во главе московского — Савинков, во главе киевского — Боришанский. Раз­меры отрядов были различны: в состав киевского вхо­дило всего три человека, в состав московского — че­тыре. Задачи петербургского отряда были наиболее сложны. Кроме основной, — убийство вел. кн. Влади­мира, — перед ним были поставлены и некоторые до­бавочные, тоже нелегкие и значительные: он должен был выяснить возможности устранения также и не­которых других представителей власти, — товарища мин. вн. дел Дурново, позднее петербургского генерал-губернатора Трепова, — а потому его состав доходил до 15 человек. Недостатка в добровольцах не было: желающих принять участие в работе Организации было значительно больше, чем она могла вместить. В изобилии имелись и материальные средства.

Азеф руководил разработкою всех этих планов, подбирал людей, распределял роли. Под его верхов­ным руководством работала лаборатория в Париже, в которой изготовлялся необходимый динамит. Он на­лаживал переправу последнего в Россию. Он добывал паспорта и снабжал ими выезжавших в Россию «бое­виков». Во второй половине ноября 1904 г. основные группы их тронулись в путь. Азеф оставался {114} заграницей: он должен был приехать несколько позднее, когда отряды обоснуются на местах, закончат пред­варительную разведку и вплотную подойдут к решаю­щим действиям. Тогда, — по плану, — должен был приехать Азеф в качестве так сказать верховного ре­визора, проанализировать собранный материал, пере­смотреть наново и утвердить планы действия. Риск для своего главного руководителя Боевая Организация сознательно стремилась свести к предельному ми­нимуму.

Все это время Азеф, конечно, не забывал и о Ратаеве. В течении второй половины 1904 г. он пред­ставил целый ряд докладов, о которых его полицей­ское начальство даже много позднее вспоминало, как об особенно ценных, — и они действительно были та­кими. Он подробно сообщил о съезде представителей заграничных организаций партии социалистов-рево­люционеров, о международном социалистическом кон­грессе в Амстердаме, о переговорах партии социали­стов-революционеров с финляндской революционной партией «активистов», о парижской конференции «ре­волюционных и оппозиционных партий» и о многом другом.

Но подробность этих отчетов отнюдь не свиде­тельствовала ни о полноте даваемой Азефом инфор­мации, ни о точном ее соответствии с действитель­ностью. Изучая их теперь, мы легко можем понять и действительные мотивы поведения Азефа, и характер­ные особенности его метода «работы».

Он сообщает очень подробно и, по-видимому, вполне точно обо всем, что относится к области пе­реговоров социалистов-революционеров с другими партиями. Склонности щадить секреты этих других партий у него нет и в помине. Но событиям внутрен­ней жизни партии социалистов-революционеров он придает вполне определенное освещение.

Департамент, — как это легко понять, — больше всего интересовался террористической деятельностью партии. Азефа прямо засыпали вопросами этого {115} рода. На них концентрировалось основное внимание. Не давать никаких данных о терроре Азеф не мог. И он их давал, — но давал сознательно ложные, наводящие полицию на ложный след, уводящие ее поиски в сто­рону от действительной работы Боевой Организации.

Согласно его донесениям, своей ближайшей зада­чей в области террора партия социалистов-революцио­неров ставит убийство царя. Это решение якобы при­нято на съезде заграничных организаций социа­листов-революционеров в июле 1904 г., и Азеф не­сколько раз подчеркивает: «покушение на его вели­чество готовится, — для меня это не подлежит ни­какому сомнению».

Это была сознательная не­правда, так как не только никакого покуше­ния на царя тогда не готовилось, но и вооб­ще вопрос этот серьезно не ставился. «Центр тяжести Боевой Организации, — доносил далее он, — находится в Одессе», — т. е. городе, к ко­торому эта Организация тогда никакого отношения не имела, но в котором жило много стариков — бывших политических ссыльных и каторжан по различным процессам 1870—80-х гг. В подавляющем большин­стве они теперь примыкали к социалистам-революцио­нерам; многие из них поддерживали ту оппозицию против Азефа, с которой последнему еще совсем не­давно пришлось пережить так много неприятных столкновений. Именно этих «стариков» Азеф стре­мился теперь выдать за членов Центрального Коми­тета партии и за руководителей Боевой Организации. Поименно из них он называл В. И. Сухомлина, Н. Геккера, Гедеоновского и др., — людей, которые тог­да в состав Центрального Комитета не входили, а к Боевой Организации вообще никогда отношения не имели.

Наиболее опасными террористами-практиками Азеф выставлял Слетова и М. Селюк — наиболее решительных противников того террористического крыла, вождем которого был Азеф. Их он аттестует как членов Центрального Комитета, посылаемых в {116} Россию «для руководства террористическими пред­приятиями» и в первую очередь покушением на царя. Все это самым грубым образом расходилось с дейст­вительностью: Слетов ехал в Россию после своего вы­хода из Центрального Комитета не для террора, а для постановки массовой работы среди крестьянства. Он был противником одностороннего увлечения тер­рором. Азеф это превосходно знал, и сознательно да­вал ложные сведения, чтобы тюремная дверь за Слетовым захлопнулась поплотнее и чтобы он, Азеф, на более долгое время был избавлен от неприятной борьбы с противником его политической линии. Эта цель была достигну га. На основании донесений Азе­фа Слетов и затем Селюк были арестованы и вышли на свободу только много позднее, уже после октябрь­ской амнистии 1905 г.

Аналогичным образом Азеф рекомендует полиции и других своих фракционных антагонистов. Их стре­мится устранить во что бы то ни стало!

Совсем иной характер носят сообщения Азефа, — поскольку речь заходит об его ближайших соратни­ках — действительных членах Боевой Организации. По его письмам к Ратаеву можно проследить, с ка­ким старанием пытается он отвести подозрения поли­ции от них всех. Ни одного имени он не называет по доброй воле. В тех случаях, когда ему приходится от­вечать на запросы Ратаева, получившего сведения о членах Боевой Организации из какого-нибудь другого источника, Азеф всегда пытается или отрицать свою осведомленность, или отвести подозрение по ложному следу. Только тогда, когда полиция и без того хо­рошо осведомлена, Азеф подтверждает ее сведения. Именно так он поступает относительно Савинкова: на первые запросы он отвечал уклончиво, — и только тогда, когда Ратаев прислал ему карточку Савинкова, Азеф признал, что именно это лицо и является тер­рористом, известным под именем «Павел Иванович».

И, во всяком случае, ни одного раза он не дает ни од­ного указания, которое в той или иной мере могло бы {117}