Национальный вопрос и моя мама (28. 05. 2012)

1 часть «Чтобы без России и без Латвий!»

Однажды в гости к моим знакомым зашел патриот того разлива, про который одна интеллигентная старушка говорит, что зарплату им следует получать в ЦРУ. И завел патриот свои патриотические речи про то, что только мы русские - чистая голубая кровь, а заграницей живут одни жидомасоны, ну, а кавказцы и азиаты это понятно кто. Хозяева дома были люди деликатные и, не желая обижать гостя, уклонились от спора, сказав, что, да, конечно, мы русские и любим свое Отечество. Но вот с чистотой крови у них в семье сложновато, потому что один их предок-гусар женился на красавице цыганке и даже дрался из-за нее на дуэли, а сестра жены вышла замуж за диакона грузина Георгия, и еще был прадедушка еврей, он же наполовину немец.

Дети в это время играли в соседней комнате, но, ушки на макушке, - прислушивались к разговору взрослых. Мало что поняли, но кое-что услышали, и старший братик Ванечка тут же начал дразнить младшую сестренку:

- Танька цыганка! Танька еврейка!

- А ты, ты, - обиделась Таня, - ты жидомасон!

- Я кто? - не понял Ваня.

- Жидомасон!

- А кто такой, ну, жидомасон?

- А такой, такой, что откусит тебе ногу и все!

- Как откусит? - испугался Ванечка. - Вместе с ботинком?

- Да, вместе с твоим грязным ботинком!

Устами младенцев, говорят, глаголет истина. А истина заключается в том, что мы живем во времена сотворения самых невероятных мифов по национальному вопросу, и упомянутый здесь разговор детей - еще не худший вариант.

Всех мифов не перечесть. Да и стоит ли их перечислять, если большинство мифов варьируют на разные лады два основных сюжета. Сюжет первый - есть некая безгрешная благородная нация, которой подлый сосед нехорошей национальности хочет откусить ногу вместе с ботинком. Впрочем, неважно, что хочет сосед - нужен «образ врага», и сотворяется миф.

О сути второго сюжета доходчивей всего сказал Маяковский: «Чтобы без России и без Латвий жить единым человечьим общежитьем». Правда, по условиям политкорректности так теперь говорить нельзя. Но когда ныне провозглашают, что мы живем в постнациональную, то есть, в посленациональную эпоху, то это и означает то самое житие по Маяковскому - уже без наций, но во всемирном общежитии и под присмотром миротворческих сил. И, когда эти миротворцы бомбят Сербию, убивая стариков и детей, то убийство уже не называют убийством, но именуют защитой общечеловеческих ценностей. Таково предназначение современного мифа - надо переименовать все так, чтобы человек, как бы потеряв разум, уже не понимал, где добро, а где зло.

Словом, если раньше запрет на инакомыслие исходил от тоталитарного государства, то теперь диктат тоталитарного сознания, уродующего личность, несет в себе современный миф. Помню, как в свое время меня поразила история юной французской студентки, изнасилованной алжирцем. Так вот, это юное создание не посмело искать помощи у полиции, ибо легче выдержать надругательство и боль, чем прослыть шовинисткой, нарушившей табу политкорректности в национальном вопросе. Страх такого рода вполне реален, ибо кто не политкорректен - тот фашист-мракобес.

В том-то и заключается хитрость современного мифа, что он выступает под флагом прогресса и выдает себя за последнее слово науки. А поскольку я тоже не чужда науке, то попробую рассказать несколько историй из жизни, связанных с мифологией по национальному вопросу.

* * *

Первую историю, вероятно, следует озаглавить так: «Как по решению ЦК КПСС меня исключали из партии, в которой я, правда, никогда не состояла». Впрочем, эта история нуждается в предисловии, ибо как Маяковский веровал в трамваи, полагая, что трамвайные пути проложат человечеству путь в светлое будущее, так и наше поколение веровало в науку. Социология и социальная психология были в ту пору почти под запретом, и мы слушали блистательные лекции профессора Левады не в университете, а в захудалом подвале ЖЭКа. Подвал был низкий, и прямо над головой нависали трубы канализационного коллектора, издававшие громкие звуки, когда где-то спускали воду. Словом, проблема помещения стояла остро, и одной группе социологов удалось внедриться в газету «Комсомольская правда» под видом отдела науки. Никакого отношения к журналистике мы не имели, но были по-своему полезны газете, создавая ей имидж очень смелого прогрессивного издания. И, когда в редакцию приезжали иностранцы, их вели пить чай прежде всего в наш прогрессивный отдел. Представителям соцстран предлагали к чаю пирожные, а «капиталистам» полагался иной набор - черная икра, салями и мандарины.

Впрочем, бывали в отделе и иные посетители. Однажды зам. редактора Виталий Игнатенко привел ко мне «погорельца» из Туркмении, попросив хоть чем-то помочь. А посетитель, действительно, был «погорельцем» - его диссертацию, посвященную дружбе народов, торжественно сожгли на костре, а его самого исключили из партии и выгнали из института, что называется, с волчьим билетом.

Нет-нет, никакого диссидентства или намека на инакомыслие в его диссертации не было. Напротив, диссертант жил и действовал, «как надо» - вступил в партию и даже сменил национальность, умудрившись записаться туркменом, а в диссертации сделал вывод, что под мудрым руководством партии дружба народов окрепла навек. Криминал же заключался вот в чем - для диссертации требовалось провести научное исследование. И наш диссертант провел опрос, позаимствовав анкету у казанских ученых и не заподозрив при этом, что они работают по американской методике. А любая грамотная социологическая методика обязательно включает в себя пакет контрольных вопросов. Например, когда американцев спрашивали, как они относятся к неграм, то они отвечали - хорошо, горделиво заявляя при этом, что Америка страна свободы, равенства и братства. Но когда тому же американцу задавали вопрос, хочет ли он, чтобы его дочь вышла замуж за негра и родила ему чернокожих внучат, то ответ был чаще такой: «Да упаси Боже!» Словом, с помощью контрольных вопросов выяснилось, что средний американец, исповедующий идеалы братства, не хочет жить в негритянском квартале или по соседству с негритянской семьей. А, исследовав проблему, американцы приняли меры. Например, переименовали негров в афроамериканцев, а Голливуду дали заказ - создать на экране образ обаятельного афроамериканца. С той поры на экране трогательно дружат чернокожие и белые американцы, а это по-своему влияет на жизнь, и дает свои добрые плоды.

После перестройки наши демократы с простотой деревенских старух стали внедрять у нас опыт Запада. Из паспортов и государственной лексики убрали всякое упоминание о нациях, а народы переименовали на американский манер: узбеки стали узбекистанцами, киргизы - киргизыстанцами, а русских теперь как бы и нет - есть непонятная русскоязычная масса. Однако от слова «сахар» чай слаще не становится, и рецепты умиротворения, заимствованные у Запада, дали в наших условиях обратный эффект - взрыв межнациональных конфликтов. В общем, это только в деревне баба Дуня лечится «от живота» теми же таблетками, что помогают тете Мане от гипертонии. Но люди, как известно, разные, а нации тем более.

Однако вернусь к диссертанту из Туркмении. Криминальным в его работе было даже не то, что он провел социологический опрос, включив в него два контрольных вопроса. Советские люди знали цену откровенности и на вопрос о межнациональных браках отвечали «правильно»: дескать, не все ли равно, какого цвета будут у них дети - желтенькие, черненькие да хоть синенькие, лишь бы не таскали в КГБ. Но уже сама попытка задавать подобные вопросы была сочтена идеологической диверсией: как же можно усомниться в том, что советские люди жаждут слиться в единую массу, «чтобы без России и без Латвий»? Словом, совсем как во времена инквизиции, крамольную диссертацию сожгли на костре. И это возмутило меня настолько, что я от души постаралась, составляя экспертное заключение и доказывая, что контрольные вопросы - это азбука науки, а иначе проблему исследовать нельзя. Позже выяснилось, что наш диссертант получил еще семь аналогичных отзывов у ведущих социологов Москвы и, окрыленный надеждой на успех, уехал домой.

Дальше было вот что. Через несколько месяцев раздался странный телефонный звонок - ни здравствуйте, ни до свидания, а только приказ: «Явиться в шестнадцать нуль-нуль в отдел партийного контроля ЦК КПСС». Прихожу и понимаю, что некие враждебные силы, похоже, готовятся штурмовать нашу партийную цитадель, и цитадель приготовилась к отпору: у входа и выхода из лифта автоматчики, а в бюро пропусков пуленепробиваемое стекло до потолка. Тетенька по ту сторону стекла встала на табурет и обозначила жестами, что паспорт надо подавать вот в это окошечко у потолка. Прыгала я, прыгала и, наконец, подпрыгнув особенно ловко, закинула паспорт в предпотолочную щель.

В отделе партийного контроля меня ждали двое партийцев - какой-то неприметный человек и могучая женщина с плечами штангиста-тяжеловеса. Здороваться здесь, очевидно, было не принято. Я-то здороваюсь, а партийцы молчат. Среди комнаты стоял стул для допроса, и кивок могучей женщины обозначил, что мне надлежит сесть на этот стул. Дальше снова игра в молчанку, только женщина нависает теперь над столом, изучая меня нехорошим тяжелым взглядом. Сюжет показался странно знакомым - вот так же на улице к тебе подходит шпана и сначала многозначительно молчит, а потом начинает цедить сквозь зубы словечки типа «уроем». Действие развивалось именно по этому сюжету - после угрожающе долгого молчания дама начала цедить слова, грозно грохая связкой ключей о стол. Первый вопрос звучал так:

- Так с кем вы (грох), товарищ Павлова, - с партией (грох) или нет (сильный грох)?

Попытки выяснить, в чем дело, пресекались ответом: «здесь вопросы задаем мы». Дальнейшее даже скучно рассказывать - поток угроз типа «уроем», то есть исключим из партии, если я немедленно не покаюсь. Ну, а в чем надлежит каяться, выяснилось лишь через час - мне зачитали письмо того самого «погорельца» из Туркмении. А письмо позволяло догадаться - защита московских ученых не только не помогла бедняге, напротив, за попытку сопротивления линии партии ему добавили уже по самое некуда. И теперь этот большой мальчик слезливо уверял в письме, что он глубоко раскаялся и давно осознал свои ошибки, но тут его ввели в заблуждение тов. Павлова и другие. Это был донос, написанный по всем правилам политического доноса, но, пожалуй, излишне старательно. Зря он, кстати, старался, зря. Нас было восемь человек из разных научных организаций, но на допросах в отделе партийного контроля никто не изменил своего мнения, изложенного в экспертном заключении. Да и что там было менять, если речь шла об азбучных основах науки, и тут, как ни крути, а дважды два четыре? Ну, а девятой инстанции, способной доказать, что дважды два пять, в науке тогда не было. В общем, дело замяли, ограничившись указанием исключить меня из партии. Помню, как хохотал наш парторг, получив такое указание, а потом уважительно сказал, что я, похоже, не так уж глупа, если отказалась вступать в ряды КПСС. Впрочем, до крушения рядов КПСС оставались уже считанные месяцы.