Новый год, Рождество и катамаран

 

– Как хорошо, что мы православные и не надо праздновать Новый год! – с нарочитой бодростью заявляет Татьяна и добавляет, сникнув: – Только кушать хочется, а?

Татьяну тянет на разговоры... Но мы молча возвращаемся домой из Оптиной пустыни, переживая странное чувство: сегодня 31 декабря, а ночь воистину новогодняя – ярко сияют над головою звёзды и искрится под звёздами снег. Через два часа куранты пробьют полночь. И чем ближе к заветному часу, тем больше смущается бедное сердце: как так – не праздновать Новый год?

В монастыре такого смущения не было. После Всенощной схиигумен Илий сказал в проповеди, что, конечно, наш праздник – Рождество. Но сегодня у нас в Отечестве отмечают Новый год, а мы тоже граждане нашего Отечества. И старец предложил желающим остаться на молебен.

Остались все. В церкви полутемно, по-новогоднему мерцают разноцветные огоньки лампадок. Схиигумен кладёт земные поклоны, испрашивая мир и благоденствие богохранимой стране нашей России, а следом за ним склоняется в земном поклоне вся церковь. Возглас, поклон, много поклонов. И сладко было молиться о нашем Отечестве и соотечественниках, ибо сердце таяло от любви.

Хорошо было в монастыре. Но чем ближе к дому, тем ощутимей стихия новогоднего праздника. Небо взрывается залпами салюта, бегают дети с бенгальскими огнями, а возле дома меня поджидает соседка Клава:

– Наконец-то явилась! Идём ко мне. Шашлыков наготовила, а для кого? Молодые ушли в свою компанию, а дед включил телевизор и храпит.

Шашлыки – это вкусно, а нельзя – пост.

– М-да, пост, – вздыхает Клава. – Тогда давай песни играть.

И Клава звонко дробит каблуками, выкрикивая частушку:

Я работала в колхозе,

Заработала пятак.

Мине глаз один закроют,

А второй оставят так.

Пятак – это про то, что усопшим, по местному обычаю, закрывают глаза, положив на веки два пятака. Но много ли заработаешь в колхозе? А Клава уже затягивает новую частушку, вызывая меня на перепляс. Клаве хочется праздника, а праздника нет. Вот и соседка зачем-то постится, вместо того чтобы петь и плясать.

– Знаешь, Нин, чему я завидую? – говорит она грустно. – Вот вы, богомолы, все вместе и дружные. А я сорок лет живу в этой деревне, и ни одной подруженьки нет.

Не только Клава, но и все деревенские нас зовут именно так – богомолы. Присматриваются и дивятся – инопланетяне. Вот и сегодня богомолы учудили: все празднуют Новый год, а у них пост. Впрочем, чудаками нас считают не только деревенские. Помню, как позвонила моя однокурсница и, посмеиваясь, сообщила:

– Знаешь, что Сашка Морозов учудил? Продал свой ресторан, отдал деньги беженцам и теперь работает за три копейки псаломщиком в церкви. Нет, ты видела таких идиотов?

Видела – в зеркале и среди друзей. Но, вопреки утешительному для атеистов мифу, будто к Богу приходят одни убогие неудачники, среди моих православных знакомых несостоявшихся людей практически нет. Почти все с высшим образованием и чего-то достигли в своей профессии и в делах. Иные даже весьма преуспели. А только помню горькие слова моего друга-доцента, сказанные им после защиты диссертации и назначения на руководящий пост:

– Вот карабкаешься всю жизнь на высокую гору, а достигнешь вершины и хочется ткнуться лицом в асфальт, чтобы больше уже не вставать.

На языке психологии это называется «синдромом успеха»: цель достигнута, а радости нет. Успех – это смерть той мечты и надежды, когда так верилось и мечталось: вот добьёшься земного благополучия, и тогда преобразится вся твоя жизнь. А преображение не состоялось. И как же тоскует душа без Бога, даже если не знает Его!

Словом, есть эта оборотная сторона успеха – крах иллюзий и то тяжкое чувство опустошённости, когда кто-то пускает себе пулю в лоб, как это сделал знаменитый писатель Хемингуэй. А кто-то уподобляется евангельскому купцу, «который, нашедши одну драгоценную жемчужину, пошёл и продал всё, что имел, и купил её» (Мф. 13, 46).

Ради этой драгоценной жемчужины, Господа нашего Иисуса Христа, совсем не жаль оставить московскую квартиру, поселившись в кособокой избушке у монастыря. Трудностей в деревенской жизни было с избытком – убогий сельмаг с пустыми полками, а на улице непролазная грязь. Но мы часто говорили в те годы:

– Какие же мы счастливые, что живём здесь.

Некоторое представление об этой жизни, возможно, даст такой эпизод. В 1988 году Оптину пустынь ещё только начинали восстанавливать из руин. Размещать паломников было негде, и «богомолы», купившие дома возле Оптиной, несли послушание странноприимства. Делалось это просто – в монастыре давали адрес и объясняли, что ключ от дома лежит под ковриком на крыльце. Заходи и селись. Так вот, однажды в доме инженера Михаила Бойчука, ныне иеромонаха Марка, поселились в его отсутствие молодые паломники. И так им понравилась наша Оптина, что они решили остаться здесь на всё лето, а возможно, и на всю жизнь. В общем, хозяйничают они в доме, достают из погреба и варят картошку, а также привечают вернувшегося из поездки Мишу, принимая его за одного из гостей:

– Ты чего, брат, такой застенчивый? Давай-ка садись с нами обедать. Только учти, брат, у нас послушание – после обеда вымоешь посуду и подметёшь пол.

Некоторое время Миша жил в послушании у своих гостей, а потом, не выдержав, спросил у меня:

– Вы не знаете случайно, что за люди живут у меня?

– Миша, – говорю, – вы же хозяин дома. Разве трудно спросить?

– Спросить-то нетрудно, а только совестно.

А чтобы понять, почему совестно, надо прежде понять самое главное – для нас, новокрещённых язычников, первый век христианства был роднее и ближе нынешнего. Это нам говорил Христос: «У кого две одежды, тот дай неимущему; и у кого есть пища, делай то же» (Лк. 3, 11). Дух захватывало от любви и хотелось жить именно так, как жили первые христиане: «Никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее». И ещё: «Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чём кто имел нужду» (Деян. 4, 32-35).

Правда, батюшки пресекали попытки продать квартиру или иное имение, называя это состоянием прелести. А только мучила совесть: ну, какой же ты христианин, если у тебя стол ломится от изобилия, а рядом голодает многодетная семья? И как можно вопрошать с высокомерием собственника: это кто там поселился в МОЁМ доме и ест МОЮ картошку? Ведь у первых христиан всё было общее. Вот и старались следовать заповедям любви, понимая, что всё иное – ложь перед Богом.

Надо сказать, что Оптина в ту новоначальную пору была неприглядной на вид: единственный ещё не восстановленный полностью храм, а вокруг – руины и мерзость запустения. Но сердца горели любовью к Богу, и любовь притягивала к монастырю даже неверующих людей. Помню, как на восстановлении храма работал полковник из спецназа. Каким ветром его занесло сюда, непонятно, ибо полковник сразу же заявил, что он коммунист и в «божественное» не верит. Тем не менее он усердно и бесплатно работал на стройке, а уезжая, благодарил:

– Хоть с порядочными людьми пообщался. А то ведь не жизнь, а тоска собачья – армию унижают и уничтожают, а Россию грабят по-чёрному. Спасибо за то, что вы русские люди, совесть России ещё жива.

Правда, монастырь по своему составу был не только русским, скорее интернациональным. Но даже на фоне этого интернационала выделялся молодой американец Джон. Он, как и полковник, был далёк от православия. А привела его в монастырь та великая американская мечта, что Америка, как образец совершенства, просто обязана объять своей заботой весь мир и помочь отсталым туземцам Африки и России. Так в монастыре появился мечтатель Джон, представ перед нами в белоснежных одеждах и благоухая таким замечательным американским парфюмом, что пробегавший мимо деревенский пёс остановился и замер от изумления. Однако кто к нам с парфюмом придёт, тот без парфюма и останется. В первый же банный день Джон обнаружил, что в общежительном монастыре его шампуни и прочие средства для мытья тут же пошли по рукам. Кстати, Джону понравилось, что в монастыре всё общее, ибо и ему перепадало от российских щедрот. Что же касается белоснежных одежд мечтателя, то они вскоре так пообтрепались и загрязнились на стройке, что даже после стирки напоминали наряд бомжа. Джон поневоле преобразился и стал похож на рязанского колхозника – курносый, круглолицый, при этом в телогрейке и кирзовых сапогах. Так в ту пору одевались все оптинцы. Правда, у архимандрита, кроме рабочей телогрейки, была ещё телогрейка «парадная». Это для встречи высоких гостей.

Так вот, однажды ночью Джон перебудил весь монастырь. Бегал по кельям, стучал в двери и кричал, захлёбываясь от восторга:

– Слушайте, слушайте, я православный!

Русского языка Джон не понимал, а потому пререкались с ним по-английски:

– Джон, тут все православные. Кончай орать!

Джон после этого крестился и, не понимая по-русски, исповедовался у батюшек, владеющих английским. Он навсегда остался в России и теперь иногда привозит в монастырь своих уже почти русских детей.

Кстати, людей со знанием иностранного языка в Оптиной было немало. В ту пору даже шутили, что в монастырь набирают уборщиц с образованием не ниже иняза. Во всяком случае, картина была такая: в храме моют полы тётки самого затрапезного вида, но вот появляются в храме иностранцы, и уборщицы отвечают на их вопросы по-гречески, по-испански, по-английски, по-итальянски.

В монастыре о прошлом не спрашивают. И кто есть кто, узнавалось случайно. Однажды заезжие тележурналисты рассказали, что комендант монастыря Олег Гаджикасимов, позже монах Силуан, был у них большим начальником на Гостелерадио, а также членом Союза писателей. Я тоже числилась в Союзе писателей и при встрече сказала коменданту:

– Олег, оказывается, мы с вами коллеги.

– Да, я тоже был дурак, – ответил он.

А вот ещё загадка. Приехала в монастырь корреспондентка газеты «Коммерсантъ» и сообщила, что в Оптиной пустыни постригся в монахи бывший владелец нефтяной компании. Корреспондентке дали задание написать о том, как сломался этот сильный человек и с горя или от несчастной любви ушёл в монастырь. Выслушали мы этот рассказ с недоумением.

Во-первых, сломленный человек в монастыре не удержится – здесь такая нагрузка, что надо обладать немалым духовным мужеством, чтобы понести этот монашеский крест. А во-вторых, никто не знал, есть ли среди нас бывшие владельцы нефтяных компаний или нет. Да и кому это интересно? Вот так и жили, отметая, как сор, соблазны мира, чтобы приобрести Христа.

 

Рассказать о духовной жизни тех первых лет почти невозможно. Тут тайна благодати, невыразимая в словах. А потому обозначу лишь внешние вехи – первый Новый год и первое Рождество в Оптиной.

Честно говоря, мы не то чтобы собирались или не собирались отмечать Новый год, но как-то было не до того. Шёл строгий пост с долгими монастырскими службами. Питались скудно, вставали рано и уже в пятом часу утра шли на полунощницу. Земля ещё спит, всё тонет во мраке. Только вечные звёзды на небе и «волсви со звездою путешествуют». Ноги шли в монастырь, а душа в Вифлеем, где в хлеву, в нищете, в бесприютности предстояло родиться Христу. Младенца уже ищут, чтобы убить Его. Душа сострадала скорбям Божьей Матери и вспоминалось из Гумилёва:

Как ни трудно мне приходится,

Но труднее было Богу моему,

А ещё труднее – Богородице.

В голове не укладывалось: как можно устроить пирушку на самой строгой неделе поста? И Новый год обрушился на нас как дефолт. На улице пляшут, поют и дерутся, а соседи стучат в окна, зазывая на пироги. Усидеть дома уже невозможно, и мы по какому-то инстинкту собираемся всей нашей православной общиной в доме у Миши. Татьяна предлагает поужинать вместе, раскладывая по тарелкам перловую кашу без масла. Глаза бы не видели эту «перлу»! Нет, до этого ели охотно и совсем не тяготились постом. Но сегодня в деревне праздник и так упоительно пахнет шашлыком и пирогами, что вот искушение – пировать хочется.

– Ничего, на Рождество вкусненького поедим, – говорит Татьяна.

– Тань, а откуда возьмётся вкусненькое? – философски замечает Слон, он же раб Божий Вячеслав. – Денег нет, есть только картошка. И перед Рождеством Нина Александровна построит нас в две шеренги, заставит начистить два ведра картошки и вспомним мы нашу родную армию и очень родного товарища сержанта.

«Сержант» – это я. Я старше этой беспечной молодёжи и привыкла готовить для семьи. Но где же наготовить одной на такую ораву? Вот и построю их перед праздником как миленьких, и Слон у меня будет чистить картошку и раскатывать тесто на пироги. А за «сержанта» насмешник ответит.

– Слоник, – говорю я вкрадчиво, – рассказать, как ты печку топил?

Дело было так. Наша община арендовала в деревне дом, поселив в нём молодых паломниц. А паломницы прехорошенькие, Слону любопытно. Вот и красуется он перед ними этаким павлином, предлагая протопить от сырости печь.

– Ты умеешь топить? – спрашиваю его.

– Да, мой генерал.

А потом из распахнутых окон дома повалил такой чёрный густой дым, что в деревне всполошились – пожар. Это Слон топил печь с закрытой заслонкой и при этом запихивал дрова в поддувало. Горожане в деревне почти инопланетяне. Правда, вскоре научились топить. И всё-таки Слоник – наш общий любимец. Он большой и добрый, а поэтому Слон. Он пришёл в монастырь с компанией хиппи и был похож на индейца – длинные чёрные волосы, перетянутые алой банданкой, в ухе серьга и множество украшений в виде фенечек, бронзулеток и бус. По поводу недостойного внешнего вида Слону регулярно читали мораль. Но кто же в юности внемлет моралистам? И кто ещё в детстве не сделал выбор, полюбив весёлого Тома Сойера, а не примерного мальчика Сида, скучного и гнусного, как смертный грех? Но однажды наш «индеец» попался на глаза молодой игуменье из подмосковного монастыря Ксении, действовавшей явно по методу Тома Сойера.

– Махнёмся не глядя? – предложила она «индейцу».

– Махнёмся! – с восторгом согласился тот.

А игуменья «цап-цап» и «сцапала» (это Слон так рассказывал) всю индейскую бижутерию Вячеслава, вручив взамен чётки, молитвослов и скуфью. В этой скуфейке он звонил потом на колокольне городского храма, работая там звонарём. И всё-таки батюшке приходилось присматривать, чтобы звонарь не катался по перилам, как школьник, и не учил прихожанок танцевать стэп.

Слон – это бьющая через край радость, и ему необходимо во что-то играть. Вот и сейчас он играет в официанта, принимающего заказы к рождественскому столу:

– Тэк-с, что будем заказывать?

– Мне осетрину холодного копчения и сыр «Дор Блю».

– Цыплята-табака, а на десерт торт «Прага».

– А в Варшаве мы ели такие пирожные, просто тают во рту. Пожалуйста, доставьте пирожных из Польши.

Молодёжь веселится, предаваясь виртуальным гастрономическим утехам. А у меня полжизни прошло в очередях, и оживает в памяти былое. Перед Новым годом в магазинах всегда «выбрасывали» дефицит и начиналась напряжённая битва за него. В этой битве намнут рёбра, зато удавалось добыть мандарины, шпроты и даже шампанское. С шампанским мне однажды повезло. Зашла в магазин, а там объявление: «Шампанского нет». И тут крик с улицы – завезли шампанское. Толпа притискивает меня к прилавку, давит, плющит, но я первая в этой битве, первая!

А потом мы волнуемся, встречая Новый год:

– Скорей, скорей открывайте шампанское. Сейчас двенадцать пробьёт. С Новым годом и с новым счастьем!

Душа обмирает в этот миг и верует: завтра начнётся новая светлая жизнь и мы будем счастливы, будем. А назавтра наступает серенькое утро с грудой грязной посуды на столе и окурками в салате оливье.

– Нина Александровна, – пробуждает меня от наваждения голос Слоника, – а вы что заказываете на Рождество?

– Шампанское!

А потом была эта радостная долгожданная рождественская ночь. Храм переполнен, и батюшка успевает предупредить на ходу, что паломников сегодня необычайно много и надо как-то разместить их в наших домах. В общем, возвращаемся с ночной литургии уже с толпой паломников, и все поют: «Дева днесь Пресущественнаго раждает, и земля вертеп Неприступному приносит; Ангели с пастырьми славословят...» А душа воистину славословит Бога, и мы идём среди ночи ликующей толпой.

В доме Миши уже накрыты столы. Главное блюдо, конечно, картошка, но уже со сметаной и с молоком. Я разогреваю в кухне пироги и слышу, как в комнате заходится от смеха Слоник. Оказывается, паломники доставили к рождественскому столу всё то, что «заказывали» в новогоднюю ночь: балыки осетрины холодного копчения, сыр «Дор Блю», торт «Прага» и гору цыплят-табака. А ещё польские православные студенты привезли из Варшавы пирожные, и они, действительно, тают во рту.

Вячеслав, он же Слон, торжествует, но при этом поддразнивает меня:

– Некачественно вы ко мне относитесь, некачественно. Смотрите сами – все заказы выполнены. А где шампанское для сержанта? Тю-тю!

Но тут в дверях появляется будущая инокиня Нектария с двумя бутылками шампанского в руках:

– Родные мои, я не могла не приехать. Я люблю вас. Ура!

«Душа до старости лет в цыплячьем пуху», – говаривал, бывало, покойный писатель Виктор Астафьев. А для Господа мы – малые дети, и, совсем как в детстве на ёлке, Он одарял нас подарками на Рождество. А даровано было так много, что уже совестилась душа: Господи, мы же грешники, а Ты утешаешь и милуешь нас.

Молиться было страшно и стыдно. Господь был рядом и настолько близко, что слышал каждый вздох или мысль. Вот едва успела подумать: «Господи, дров на зиму нет», как тут же стучится тракторист в окошко:

– Хозяйка, дрова привёз. Задёшево отдам. Возьмёшь?

Позже такого не было, а тогда молились и изумлялись: чего ни попросишь, то даёт Господь. Правда, просили не луну с неба, а что-то обычное вроде дров. И всё-таки чудеса становились уже привычными, рождая горделивое чувство: вот как сильна наша молитва, если слышит её Господь. Во всяком случае, именно в таком духе наставлял паломниц один недавно постриженный инок:

– Каждое дело надо сначала промолитвить, и тогда всё будет тип-топ.

А через год этот инок уходил из монастыря.

– Ноги моей больше в монастыре не будет, – говорил он, швыряя в чемодан вещи. – Как я раньше молился, как я молился! В миру моя молитва до Неба шла, а теперь потеряно всё.

Мы сокрушались, уговаривая инока одуматься, а он лишь рассказывал опять и опять, каким великим молитвенником был прежде. И когда он в очередной раз завёл рассказ о великом молитвеннике, я, не выдержав, заявила, что мой сын в таком случае великий мореход, поскольку стал чемпионом в гонках на катамаране.

– При чём здесь катамаран? – удивился инок.

А при том, что мой сын не умеет управлять катамараном. Он яхтсмен, а катамаран и яхта – две большие разницы. Но перед самым стартом обнаружилось, что в программу регаты включены гонки на катамаранах. И тренеру пригрозили, что их яхт-клуб снимут с соревнований, если они не выставят команду по классу катамаран. Тогда тренер спешно посадил на катамаран моего сына с товарищем, сказав новобранцам:

– Главное, не свалитесь за борт и хоть на четвереньках, а доползите до финиша.

Говорят, при хорошем ветре катамаран развивает скорость до ста километров в час. Но на старте было затишье, хотя надвигалась гроза. А потом дунул такой штормовой ветер, что угрожающе затрещали крепления и хлёстко защёлкали паруса. Опытные спортсмены противостали шторму, меняли паруса, лавировали, откренивались. А двое неумёх сидели на своём катамаране, как собаки на заборе, и не знали, что делать. Нет, сначала они попытались управлять катамараном, но по неопытности едва не опрокинулись. И тогда они сосредоточились на главной задаче – не свалиться за борт на опасно кренящемся судне. И пока другие команды демонстрировали высокий класс мастерства, неуправляемый катамаран на бешеной скорости примчался к финишу, и сыну вручили диплом чемпиона и медаль.

Когда я повесила этот диплом на стенку, сын снял его и сказал: «Мам, какой же я победитель? Победил ветер, это ветер нас нёс».

Вот так же и нас в ту счастливую пору нёс ветер Божией благодати, а мы приписывали эту силу себе. Мы наивно полагали, что умеем молиться. А теперь, уже годы спустя, я прошу схиигумена Илия:

– Батюшка, научите меня молиться.

– Ну, это сразу не бывает, – отвечает старец. – Помнишь, как Господь исцелил слепого? Сначала Он вывел его из мира, за пределы селенья. И слепой не сразу прозрел. Сперва он видел неясные пятна и людей в виде движущихся деревьев. Душа исцеляется, пойми, постепенно. Разве можно сразу духовно прозреть?

Правда, когда я обратилась с такой же просьбой к архимандриту Иоанну (Крестьянкину), он ответил гораздо резче, сказав, что иные, едва лишь взрыхлят грядку, сразу ждут урожая, то есть дара молитвы и высокого духовного бесстрастия, почти недостижимого в наши дни.

 

Давно уже нет нашей общины, но интересны судьбы людей.

Кто-то стал иеромонахом, кто-то иеродиаконом, а большинство – простые монахи и иноки. Иные же избрали путь семейной жизни и теперь воспитывают в вере своих детей. Оптину пустынь все помнят и любят, а при случае бывают здесь. Словом, иногда мы снова собираемся вместе и, радуясь, вспоминаем те времена, когда было бедно и трудно, но ликовала душа о Господе, так щедро одарявшем нас, ещё наивных духовных младенцев.

– Благодать была такая, что жили, как в раю, – вздыхает многозаботливый семейный человек Вячеслав, а в прошлом беспечный Слон.

– Хочется в рай, да грехи не пускают, – вторит ему Вадим. – А помните, что отец Василий говорил про рай?

Был такой разговор – про рай. Начал его бывший наркоман, уверявший, что во время приёма наркотиков он сподобился видения рая.

– А уж я каких райских видений сподоблялся, когда пребывал в состоянии прелести! – засмеялся молодой послушник.

А иеромонах Василий (Росляков) сказал:

– В рай ведь можно попасть воровски, украдкой, как подсматривают через забор. Душа ещё уязвлена грехами и не готова для рая, но подсмотрит она неземное что-то и уже не хочет жить на земле.

Так вот, ещё о судьбах людей. Были в нашей общине и те, кто, пережив благодать в начале пути, отошли потом от Церкви или почти отошли. В храм они ходят редко и так томятся здесь, что вскоре покидают службу, обличая «безблагодатную» Церковь. А вот во времена общины была благодать, и как же окрылял этот дух любви!

– Почему не стало любви? – нападает на меня такая «обличительница».

– Потому что любовь – дар Духа Святого. А разве мы способны, как святые, подвизаться до крови: «Даждь кровь, и прими Дух»?

Честно говоря, я плохо понимаю таких людей, кажется навсегда застрявших в том детстве, когда от жизни ждут только радостей, а православие приемлют лишь как зону комфорта, где есть одна благодать и нет изнурительной борьбы со страстями и скорбей на пути ко спасению. Люди, страдающие таким инфантилизмом, как правило, глубоко несчастны, и батюшка говорит, что надо молиться за них. Но молиться по-настоящему я до сих пор не умею, а потому и рассказываю таким «обличителям» историю про катамаран, хотя это мало кого убеждает.

 

14 января 2014 г.

 

«РЕВОЛЮЦИЯ» И ДРУГИЕ СЛОВА-ЛОВУШКИ

 

Эту историю мне рассказала московская художница-иконописец Елена Ивановна. В юности она увлекалась Фрейдом и жила в той богемной среде, где курили травку, хлестали водку и верили, что только «свободная любовь», а иначе блуд, раскрепощает творческое «Я» художника, не позволяя ему погрязнуть в болоте предрассудков.

– В юности я верила Фрейду, как Богу, а Фрейда от ненависти трясло при одном только слове «Христос», – рассказывала Елена. – И раскрепощение по Фрейду закончилось таким отвращением ко всей этой мерзости, что я решила покончить жизнь самоубийством. Достала яд и уже хотела выпить его, как вдруг земля ушла из-под ног. Господь показал мне, еще неверующей и некрещеной, сначала рай, а потом ад. Я буквально затряслась от ужаса, когда увидела место, куда попадают самоубийцы. Но если ад еще можно хотя бы приблизительно описать, то рай неописуем. Я художница и разбираюсь в красках, но таких красок, поверьте, нет на земле.

После этого случая Елена крестилась. А перед крещением составила словарь тех ядовитых слов-ловушек, что осквернили ее юность и едва не привели к самоубийству. У Фрейда любовь – это секс и партнерство, зато блуд – это любовь. Целомудрие – извращение закомплексованной личности с упрятанной в подсознание похотью. А извращение – выход в царство свободы.

Словарь был длинный. С годами многое забылось. А недавно подумалось: как хорошо, если бы кто-то из читателей сайта составил словарь современных слов-ловушек, изобилующих в наши дни. Я лично готова внести свой вклад, рассказав историю слова «революция», и вот почему. В одном из моих рассказов, опубликованных на сайте «Православие.Ру», было написано: «Ведь если слово “эволюция” в переводе на русский означает “развитие”, то “революция”, наоборот, – движение назад». А на днях мне позвонила преподавательница с многолетним педагогическим стажем и, искренне желая помочь, указала на ошибку:

– Читайте словари! – призывала она. – А во всех словарях революция – это качественный скачок и то обновление жизни, когда отсталую формацию сменяет более прогрессивный общественный строй.

Вот и я призываю: читайте словари, но не только советские или близкие им по духу. Есть еще и словарь языка Шекспира. Есть, наконец, та мистика слов, что помогает понять, почему «оранжевые» и прочие «цветные» революции завершились не обещанным улучшением жизни, но совсем наоборот – и почти как в той сцене у Шекспира, где Гамлет, рассматривая череп Йорика, говорит о сути революции. Обо всем этом можно узнать из статьи, заимствованной из научно-исторического блога «Averrones». К сожалению, при всей своей научной добросовестности блог малоизвестен, но он посвящен всем тем, кто переживает из-за духовного кораблекрушения нашей культуры и надеется на ее возрождение.

Переворот смысла: значение слова «революция» - Источник: Averrones

«Да здравствует революция!» – таким было восклицание английских роялистов, которые долго ждали и наконец дождались падения Кромвеля и воцарения Карла II. Нет, никакого сарказма, всё совершенно серьезно. Просто с течением времени немало слов поменяло смысл на противоположный. Рука об руку с искажением изначального смысла слова «абсолютизм» идет и искажение значения «революции».

Слово «революция» впервые появилось в латинском языке IV–V веков, образовавшись из глагола «revolvere», означавшего «превращаться», «возвращаться», «откатываться», «отходить назад». В Средние века термин «revolutio» стал использоваться европейскими астрономами для обозначения циклического вращения планет и звезд. Именно в таком смысле употреблялся данный термин в знаменитой работе Николая Коперника «De revolutionibus orbium coelestium (О вращениях небесных сфер)», изданной в Нюрнберге в 1543 году. С XV века его начали применять для обозначения круговорота и политических форм. Так, во Флоренции термином «rivoluzioni» назвали мятежи 1494, 1512 и 1527 года, потому что они, сокрушив существовавшие политические порядки, восстановили те, которые были до них. Во Франции словом «revolution» было названо возвращение короля Генриха IV в католичество 25 июля 1593 года.

В «Словаре французского и английского языка», составленном Рандлом Котгрэйвом и изданном в Лондоне в 1611 году, слово «revolution» толковалось как «a full compassing, rounding, turning backe to it first place, or point; the accomplishment of a circular course (полный кругооборот, движение по кругу, поворот назад к его первому месту или точке; выполнение кругового движения)». В «Толкователе трудных английских слов», вышедшем восьмым изданием в Лондоне в 1647 году, термин «revolution» трактовался как «a winding, or turning about, especially in the course of time (поворот или вращение по кругу, особенно в течение времени)». В пьесе У. Шекспира «Гамлет» слово «revolution» было использовано в значении «превращения»: в первой сцене пятого акта принц Гамлет говорит, рассматривая череп: «Here’s fine revolution, an we had the trick to see’t (Вот замечательное превращение, если бы только мы обладали способностью видеть его)».

С позиции такого понимания термина «революция» настоящим революционным действием представлялась не ликвидация королевской власти в Англии в начале 1649 года, а ее восстановление в 1660 году. Томас Гоббс в произведении «Чудище», посвященном Долгому парламенту, называл революцией «круговое движение суверенной власти через двух узурпаторов, отца и сына, от последнего короля к его сыну». При этом философ пояснял, что данная власть «переходила от короля Карла I к Долгому парламенту; от него к Охвостью (Rump); от Охвостья к Оливеру Кромвелю; и потом в обратном направлении – от Ричарда Кромвеля к Охвостью; от него к Долгому парламенту; и оттуда к королю Карлу II, где она может оставаться долго».

Эдвард Гайд, граф Кларендон, представлял в своих мемуарах происходившие в Англии с 1640 до 1660 года катастрофические события как «мятеж и гражданские войны», а словом «revolution» обозначал реставрацию монархии Стюартов. При описании триумфального возвращения Карла II из Парижа через Гаагу в Лондон он отмечал, что, глядя на то, как принимали его величество, можно было подумать, будто «революция эта была вызвана объединением и активностью всего христианского мира».

«Революцией» именовал восстановление в Англии в 1660 году королевской власти и Джон Прайс. Брошюра с его воспоминаниями об этом событии была издана в Лондоне в 1680 году. «Секрет и способ счастливой реставрации его величества, открытые общественному взгляду» – таким было ее название, после которого указывалось имя автора – Джона Прайса и сообщалось, что он является «одним из последних капелланов герцога Альбемарльского, посвященным во все секретные страницы и детали этой славной революции».

 

18 декабря 2013 года

 

«ТРИЖДЫ БЫВАЕТ ДИВЕН ЧЕЛОВЕК» (О ТАИНСТВЕ СМЕРТИ)