Вклад русских песнотворцев в сокровищницу православной гимнографии

За тысячелетний период своего бытия Русская Православная Церковь накопила в своих недрах великие богатства, которые выражаются опытом жизни в Боге – святостью, как и обновлением духовных сил человеческой природы, проявляющихся в слове, звуке, зрительных образах. Одной из важных сторон служения Церкви является ее литургическая письменность, которая, по слову современного богослова, есть «одеяние Церкви»[1085].

Бытие Русской Церкви, различное в каждый из периодов ее истории, находит выражение в различных формах ее литургического творчества.

Памятники русской литургической письменности, интересные сами по себе, представляют и сокровище богословских поисков, по-разному направленных в каждый соответствующий период.

Эти богословские идеи, составляющие предмет литургического богословия, поиски и методы выражения отдельных богословских истин также разнятся по периодам истории Церкви, жизнь которой была всегда тесно связана с историей отечества.

Посильное проникновение в особенности слова и мысли русского песнотворца-богослова составило предмет изложенных выше наблюдений. Мы пытались выяснить особенности литургического богословия в творчестве русских гимнографов в отдельные исторические эпохи.

Вместе с тем, прежде чем подытожить наш разбор накопленного в Русской Церкви литургического достояния – ее церковного творчества, – разбор, учитывавший материал в исторической последовательности, необходимо оценить это творчество в целом.

Мы находим здесь различные взгляды и оценки, в которых необходимо разобраться.

С одной стороны, мы можем наблюдать тенденцию к чрезвычайно высокому мнению о русской гимнографии вообще, при котором не учитываются отдельные исторические периоды. Так, в исследовании протоиерея Ростислава Лозинского мы встречаемся с высказываниями о том, что в русской песнотворческой литературе в большей мере, чем в богослужении Церкви Византийской, встают вопросы нравственно-апологетического содержания, раскрывается подвиг юродства, вводится почитание страстотерпцев[1086]. Протоиерей Ростислав говорит о том, что «русские службы уделяют большое внимание чувству РАДОСТИ»[1087].

С другой стороны, имеются весьма нелестные отзывы знатока русской литургической письменности Ф.Г. Спасского о том, что тексты русских служб, и особенно отдельные тропари, имеют чрезмерные длинноты, в чем усматриваются черты провинциализма[1088]. К сожалению, и архимандрит Киприан (Керн) весьма нелестно отзывается о службах русских песнотворцев в целом, не систематизируя их по отдельным периодам русской истории. «Особенно... бедны содержанием и художественными достоинствами службы русским святым», – безоговорочно утверждает он в своей «Литургике»[1089]. Констатируя недостаток культуры в трудах русских песнотворцев, архимандрит Киприан утверждает, что отсюда происходит «несообразно увеличенный размер наших песнопений»[1090].

Очевидно, что изложенные крайние мнения имеют место вследствие того, что в изучение русского литургического творчества не введен принцип историчности, знание же отдельных периодов и эпох в значительной мере может выровнять оценку и анализ.

Исходя из рассмотренных нами трудов русских песнотворцев, мы должны признать, что литургическое богословие достойно и полно представлено в них несмотря на то, что русский песнотворец всегда имел перед собою конкретную задачу: прославить того или иного угодника Русской земли, то или иное событие церковной или государственной жизни. В творчестве отдельных крупных церковных песнотворцев положения литургического богословия имеют необычайную высоту и силу.

Ответ на вопрос о том, которые из догматов раскрыты в трудах русских гимнографов по преимуществу, становится более отчетливым, если разбирать их в исторической последовательности.

Изучение трудов русских песнотворцев дает основание признать, что ими излагаются все основные догматы православия; причем можно отметить, что основным, наиболее разработанным и наиболее близким является для них во все периоды догмат Богочеловечества, догмат воплощения Христова. Мы могли бы даже сказать, что догмат этот настолько близок русскому человеку, что он перешагнул стены, пределы Церкви и вошел в русское слово, в поэзию русскую. От лица всех русских людей Тютчеву удалось сказать:

...Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил, благословляя [1091].

Учение о воплощении Христовом высоко поднято и изъяснено в творчестве русских литургистов первого славного периода Киевской Руси. Здесь оно достигает исключительной искренности и одновременно высоты в исповедании святителя Илариона Киевского и в молитвах святителя Кирилла Туровского.

Во всем периоде «золотого века» русской гимнографии[1092] учение о воплощении исчерпывающе изложено в трудах лучших, наиболее сильных песнотворцев.

Начиная с церковно-богослужебных произведений священномученика Ермогена, патриарха Московского, в изложение догмата о Богочеловечестве Христовом входит значительный элемент выраженной заботы о спасении человека. В новейший период бытия Русской Православной Церкви в нем часто звучат, а иногда и делаются преобладающими вопросы антропологии. Это положение очевидно в разобранных службах иконам Божией Матери, это ясно очерчено в последних гимнографических произведениях, посвященных святому равноапостольному Николаю Японскому, святителю Иоасафу Белгородскому и священномученику Ермогену.

Следует отметить далее, что при своей глубокой любви к таинству Боговоплощения Христова русский песнотворец всегда благоговеет, часто как бы и умолкает, но и разверзает уста, воспевая таинство Святой Троицы.

Все периоды особой высоты развития русской гимнографии содержат славословие Святой Троицы – Бога. Прежде всего мы встречаем это славословие в трудах наших высочайших гимнографов – святителя Илариона и святителя Кирилла Туровского – в высочайшую же эпоху Киевского периода песнотворчества. И речения этих мужей – речения непревзойденные.

Длительное время молчит русское песнотворчество в период монголо-татарского нашествия, только преподобный Сергий в тиши своей лесной обители возвещает всем людям русским (и их владыкам) о таинстве, о живительной действенности тайны Святой Троицы, и строит церковь в честь этого неизреченного таинства веры (Святой Троицы Бога).

Святитель Питирим Пермский приникает к догмату Святой Троицы в середине XV века, но подлинного расцвета достигает славословие Святой Троицы в середине XVI– XVII веков, при митрополите Макарии и в последующий период «золотого века» русской гимнографии. Воспевание высокого таинства нашей веры знаменует высоту полета духа русского песнотворца в этот период.

Позднее в русском песнотворчестве мы видим вхождение в глубь законов внутренней жизни, находим глубокие покаянные строки князя Симеона Шаховского и духовный вопль о спасении души в церковно-богослужебных произведениях русских иерархов-песнотворцев. Одновременно растет забота (и даже тревога) о спасении человека, почему и появляется в строках песнотворцев обращение к вопросам антропологии.

Догмат о Церкви имеет место в последованиях песнотворцев русских, но не является преобладающим. Мы видим его в первый период русского песнотворчества, в Киевской Руси; очень ярко представлен он в трудах русских песнотворцев XX века. Можно наблюдать, что отдельные гимнографы касаются его довольно подробно, как мы это видели в отдельных службах русским святителям.

Догмат Приснодевства Пресвятой Богородицы всегда детально преподносится русскими песнотворцами наряду с изложением ими тайны Богочеловечества Христова. И делается это всегда любовно, подробно и всесторонне освещается постольку, поскольку к тайне сей может приникнуть ум песнотворца.

И действительно, если тайна Богочеловечества Христова как бы воплотилась в душе русского человека, то любит он свою Небесную Мать так же горячо и слезно, как и исповедует с убеждением, что Русь Православная – удел Божией Матери.

В самых последних строках заключения – несколько слов о стиле русских песнотворцев.

Можно согласиться с установившимся мнением, что тексты служб русских гимнографов чрезмерно длинны, но одновременно необходимо отметить и другое. Тексты последований русским святым имеют замечательные образцы выразительности, напевности церковно-славянского слова, образцы удачных находок и искренности воспевания. Многим русским песнотворцам удается выразить оригинальную мысль, найти своеобразную форму повествования, дать интересное краегранесие, сделать звучным текст тропарей канона. Достигается ими и глубина содержания, что с великим удовлетворением можно отметить и в произведениях последнего времени.

И, наконец, всегда останутся на недосягаемой высоте речения патриархов русского песнотворчества – святителей начала истории православной Руси – блаженных Иларио-на Киевского и Кирилла Туровского. К ним будут постоянно обращаться исследователи русского слова.

Настоящий же изложенный нами поиск литургического богословия в творениях русских гимнографов мы склонны расценивать как самую начальную попытку рассмотрения вопроса, требующего своего последовательного, тщательного и всестороннего изучения.

 

Библиография

Аверинцев С. С., Сыркин А. Я. Литература // История Византии. Т. 2. Ч. 1. Гл. 6: Византийская культура в конце VII– первой половине IX века. М., 1967. С. 87–91.

Алексий (Симанский), патриарх. Слова, речи, послания, обращения, доклады, статьи. Т. 1. М., 1948. 248 с.

Булгаков С. Месяцеслов и Триодион Православной Церкви. Вып. 2, 3, 4, 5. Харьков, 1896–1898.

Варсонофий Великий и Иоанн Пророк, преподобные. Руководство к духовной жизни. М., 1994.

Вениамин (Милое), епископ. Чтения по литургическому богословию. Киев, 1999. (Репр. воспр. изд.: Брюссель, 1977).

Гаспаров М. Л. Античная риторика как система // Античная поэтика. Риторическая теория и литературная практика. М., 1991.

Георгий (Тертышников), архимандрит. Святитель Феофан Затворник и его учение о спасении. М., 1999. 569 с.

Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. Т. 1. М., 1997. (Репр. воспр. изд.: М., 1901). 968 с. (Материалы по истории Церкви; Кн. 16).

Голубцов А. П. Из чтений по церковной археологии и литургике. Ч. 2. Литургика. М., 1996. (Репр. воспр. изд.: Сергиев Посад, 1918).

Греков Б. Д., академик. Русь времен «Слова о полку Игореве» // Слово о полку Игореве. М., 1945.

Григорий Богослов, архиепископ, святитель. Творения. Т. 1. [Сергиев Посад], 1994. (Репр. воспр. изд.: СПб., б.г.).

Димитрий Ростовский, святитель. Четии Минеи. М., 1880. Месяцы: Апрель, Май, Июль, Октябрь, Ноябрь, Декабрь. На церк.-слав. языке.

Доброклонский А. П. Руководство по истории Русской Церкви. М., 2001. 936 с. (Материалы по истории Церкви; Кн. 25).

Добротолюбие в русском переводе, дополненное. Т. 1–4. [Сергиев Посад], 1993. (Репр. изд.).

Достоевский Ф. М. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 9: Братья Карамазовы: Роман в четырех частях с эпилогом. Ч. 2. М., 1958. 635 с.

Игнатий (Лебедев), схиархимандрит. Письма из заключения // Игнатия, монахиня. Старчество на Руси. М., 1999. С. 214–315.

Игнатий Брянчанинов, епископ. Сочинения епископа Игнатия Брянчанинова: [В 6 т.]. СПб., 1905. 3-е изд., исп. и доп. Т. 1: Аскетические опыты. 570, II с.

Иларион, митрополит. Исповедание веры // Памятники духовной литературы времен великого князя Ярослава I. M., 1844.

Иларион, митрополит. Слово о Законе, Моисеем данном ему, и о Благодати и истине Иисус Христом бывшем... // Прибавление к творениям святых отцов в русском переводе. Ч. 2. М., 1844. 452, V с.

Иоанн Дамаскин, преподобный. Творения. Источник знания. М., 2002. 418 с. (Святоотеческое наследие; Т. 5).

Иоанн Дамаскин, святой. Точное изложение православной веры. М.; Ростов-на-Дону, 1992. (Репр. воспр. изд.: СПб., 1894).

Иоанн Лествичник, игумен, преподобный. Лествица, в рус. переводе. М., 2002.

Исаак Сирин, преподобный. Творения. Слова подвижнические. М., 1993. (Репр. воспр. изд.: Сергиев Посад, 1911).

История Русской Церкви: [В 9 т.]. М., 1994–1997. Кн. 2: Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. [Т. 2]. История Русской Церкви в период совершенной зависимости ее от Константинопольского патриархата (988–1240). 1995. 703 с: ил., 16 л. ил.

Карабинов И. А. Постная Триодь. Исторический обзор ее плана, состава, редакций и славянских переводов. СПб., 1910. IX, 292 с.

Киприан (Керн), архимандрит. Литургика. Гимнография и эортология. М., 1997. 151 с. (Богословская библиотека; Кн. 5).

Кирилл Туровский, епископ, святой. Творения святаго отца нашего Кирилла епископа Туровского. Киев, 1880. 296 с.

Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1988. (Репр. воспр. изд.: М., 1871). 465, IV, IV, 30 с.

Ключевский В. О. Курс русской истории. Ч. 1 // Сочинения. Т. 1. М., 1956. 427 с.

Куприн А. И. Мирное житие // Собрание сочинений: В 6 т. Т. 3: Произведения 1902–1905. М., 1957. 583 с.

Лихачев Д. С. Развитие русской литературы X–XVII веков. Эпохи и стили. Л., 1973.

Лихачев Д. С. Тысячелетие письменной культуры восточного славянства и мир // Иностранная литература. 1982. № 10. С. 180–183.

Ловягин Е. И. Богослужебные каноны на славянском и русском языках. СПб., 1861. 296 с.

Лозинский Р., протоиерей. Русская литургическая письменность: (Пути исторического развития и анализ богословского содержания). Т. 1. Кострома, 1964–1967. 10, 287 с. (Машинопись).

Минеи [богослужебные]: [В 12 т.] / На церк.-слав. яз. М., 1996– 1997. (Репр. воспр. изд.: Киев, 1893. С прилож. Служб новопрославленным святым). Месяцы: ианнуарий, февруарий, март, априллий, маий, иуний, иулий, август, септемврий, октоврий, ноемврий, декемврий.

Минея. Сентябрь. М., 1996; Февраль. М., 1981; Июль. М., 1988.

Мурьянов М. Ф. Страницы гимнографии Киевской Руси // Традиции древнейшей славянской письменности и языковая культура восточных славян. М., 1991. С. 69–143.

Нестеровский Е. Литургика, или наука о богослужении Православной Церкви. Ч. 1 (общая). М., 1909. 239 с.

Никитин В. А. Житие и труды святителя Евфимия, архиепископа Новгородского // Богословские труды. 1983. Сб. 24.

Октоих, сиречь Осмогласник. М., 1996.

Палиевский П. Фолкнер и Камю // Иностранная литература. 1970. № 9. С. 214–218.

Петрос П. Святой Иоанн Дамаскин как литургист-гимнолог. Загорск, 1965. 103, 6 с. (Машинопись).

Рыбаков В., протоиерей. Святой Иосиф Песнописец и его песнотворческая деятельность // Богословские труды. М., 1985. Сб. 26. С. 280–306; 1986. Сб. 27. С. 81–106.

Скабалланович М. Н. Христианские праздники. Кн. 1. [Сергиев Посад], 1995. (Репр. воспр. изд.: Киев, 1915–1916. Кн. 1, 3, 6).

Словашевич В., протоиерей. В день памяти святителя Кирилла, епископа Туровского // Журнал Московской Патриархии. 1983. № 7. С. 24–25.

Смолич И. К. К вопросу периодизации истории Русской Церкви / Перевод с нем. архимандрита Макария (Веретенникова) // Альфа и Омега. 1998. № 3 (17). С. 159–174.

Спасский И. Первая служба всем русским святым и ее автор // Журнал Московской Патриархии. 1949. № 8. С. 50–55.

Спасский Ф. Г. Русское литургическое творчество: (По современным Минеям). Париж, 1951.

Толстой А. К. Иоанн Дамаскин. Поэма. М., 1876. 35 с.

Требник: В 2 ч. М., 1991.

Триодь Постная: [В 2 кн.]. М., 1992.

Триодь Цветная. М., 1992.

Тютчев Ф. И. Сочинения: В 2 т. Т. 1: [Стихотворения]. М., 1967. 284 с.

Улуханов И. С. О языке Древней Руси. М., 1972.

Филарет (Гумилевский), архиепископ. Исторический обзор песнопевцев и песнопения Греческой Церкви. [Сергиев Посад], 1995. (Репр. воспр. изд.: СПб., 1902).

Филарет (Гумилевский), архиепископ. Историческое учение об отцах Церкви: В 3 т. М., 1996. (Репр. воспр. изд.: СПб., 1882).

Филарет (Гумилевский), архиепископ. История Русской Церкви. М., 2001. (Репр. воспр. изд.: М., 1888).

Филарет (Гумилевский), архиепископ. Обзор русской духовной литературы [862–1863 гг.] СПб., 1884.

Флоровский Г., протоиерей. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. (Репр. воспр. изд.: Париж, 1937).

Царевский А, А. Святой Иоанн Дамаскин как православный богослов и церковный христианский песнопевец. Казань, 1901. 38 с.

Ювеналий, митрополит. Человек Церкви. К 20-летию со дня кончины и 70-летию со дня рождения Высокопреосвященнейшего митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима, Патриаршего Экзарха Западной Европы (1929–1978). М., 1998.

 

Abraham S. M. Dans nos enfers Christ est venu // La vie spirit. 1979. Mars-Avr. № 631.

Dimanche, office selon des hurt tons. Chevetogne, 1972.

Egender N. Celebration du Dimanche // Dimanche, office selon des huit tons. Chevetogne, 1972.

Hannick Chr. Le texte de l'Oktoechus. Belgique, 1972.

 

Памяти автора[ddd]

† 29 августа 2004 г.

Еще несколько лет назад посетители Ваганьковского кладбища утром воскресного дня или под церковные праздники могли видеть двух старушек, медленно спускавшихся с подножки трамвая и направлявшихся в храм Воскресения Словущего. Они шли, опираясь друг на друга, поскольку одна была уже почти слепа, а другая из-за больных ног с трудом передвигалась без посторонней помощи. Справа мерно и целеустремленно ступала высокая и крупная, и в 90 с лишним лет не потерявшая былой «профессорской» стати; слева ковыляла маленькая и прихрамывающая, с любопытством заглядывающая по сторонам и то и дело норовившая отклониться от намеченного курса. Две старушки шли в церковь среди таких же, как они, «Божиих одуванчиков»...

Маленькая – монахиня Мария (Соколова) – умерла четыре года назад. 29 августа Господь призвал и старшую ее подругу – схимонахиню Игнатию.

Будущая монахиня Игнатия, Валентина Ильинична Пузик родилась в Москве 1 февраля (19 января ст. ст.) 1903 года, в день памяти преподобного Макария Египетского. Ее отец происходил из крестьян Гродненской губернии в Белоруссии. В Москве он остался после военной службы и работал здесь мелким служащим в управлении Киевско-Воронежской железной дороги. В 1915 году он умер от туберкулеза – той болезни, борьба с которой станет профессией его дочери. Вся тяжесть заботы о детях – Вале и ее младшем брате Николае – легла на мать, Екатерину Севастьяновну, в девичестве Абакумцеву. Валентине пришлось стать главной ее помощницей. Позднее Екатерина Севастьяновна («мама Катя», как звали ее близкие) вслед за своей дочерью примет монашество и будет носить в рясофоре имя преподобного Макария Великого, в день памяти которого родилась ее дочь-монахиня, а в мантии – преподобного Авраамия Чухломского.

Благодаря усилиям матери девочку в обход сословных ограничений приняли в женское Николаевское коммерческое училище на Новой Басманной. В училище особое внимание уделялось современным европейским языкам (а не древним, как в гимназиях) и естественным наукам.

Первые церковные впечатления Валентины Пузик были связаны с храмом первоверховных апостолов Петра и Павла на Новой Басманной. Позднее она вспоминала, как в 1921 году, в пору катастрофического голода, на высоком гульбище храма, находящегося недалеко от трех вокзалов, сидели или лежали десятки изможденных людей – беженцев из голодающих областей. Юная Валентина с подругами ведрами носила к храму похлебку, которую варили для страждущих ее мать и другие женщины.

После окончания коммерческого училища Валентина Пузик в 1920 году поступила на естественное отделение физико-математического факультета 1-го МГУ, а после организации в 1923 году биологического отделения продолжила обучение там. Еще будучи студенткой университета она познакомилась с известным фтизиопатологом В.Г. Штефко, под руководством которого работала над своим дипломом. Это знакомство определило всю ее научную судьбу. Окончив университет в 1926 году, Валентина Ильинична начала работать в области патоморфологии туберкулеза. Она стала одной из ближайших учениц Владимира Германовича, а с 1945 года – его преемницей по руководству лабораторией патоморфологии туберкулеза в Государственном туберкулезном институте (позднее – Центральный научно-исследовательский институт туберкулеза Академии медицинских наук СССР).

Во время учебы в университете произошло еще одно событие, определившее последующую жизнь молодой девушки. В феврале 1924 года перед своим днем Ангела она пришла поговеть в Высоко-Петровский монастырь и «совершенно случайно» попала на исповедь к архимандриту Агафону (Лебедеву; † 1938), в недавнем прошлом – насельнику Свято-Смоленской Зосимовой пустыни, перебравшемуся в Москву после закрытия родной обители. Это первое посещение Петровского монастыря и встреча со старцем были описаны ею в книге «Старчество в годы гонений» (часть 2-я).

Знакомство с отцом Агафоном открывает перед ней захватывающую перспективу духовной жизни, о существовании которой она раньше лишь смутно догадывалась. Она становится прихожанкой Высоко-Петровского монастыря и духовной дочерью архимандрита Агафона (в схиме Игнатия). Жизненный путь старца – пожалуй, самого известного среди духовников Петровского монастыря – закончится трагически. Весной 1935 года он будет арестован и, несмотря на тяжелую болезнь (паркинсонизм), приговорен к пяти годам лагерей. Этого срока отец Игнатий не переживет. В день Усекновения главы Иоанна Предтечи 1938 года он умрет в инвалидном лагере под городом Алатырь (Чувашская АССР) от пеллагры и сердечной недостаточности.

С середины 1920-х годов вокруг отца Игнатия начинает складываться духовная семья, причем часть ее членов совершенно очевидно тяготела к монашескому пути. Покинув стены родного монастыря, зосимовцы считали, что, несмотря на гонения, монашество не должно угаснуть. Главное – сохранить духовную жизнь, культуру православного монашества: молитву, старческое руководство, общинную жизнь. А частности могут меняться: пусть это будет монашество без монастырских стен и одежды, пусть вместо монастырского послушания будет светская работа, лишь бы исполняли ее новые иноки «со всей ответственностью, со всей любовью».

Братия Высоко-Петровского монастыря незаметно для большинства молящихся стала пополняться иноками и инокинями – юношами и девушками, постригаемыми уже тайно. Они оставались на своей мирской, «советской» работе или учебе, что входило в их монашеское послушание, и одновременно под руководством старцев постигали основы духовной жизни. Так, по выражению самой монахини Игнатии, Высоко-Петровский монастырь стал «пустыней в столице».

Характерно, что в годы церковных разделений петровское отцы и их духовные дети считали принципиальным сохранять верность священноначалию Русской Церкви в лице митрополита Сергия (Страгородского). Это был не политический, а сознательный духовный выбор, выбор тех, кто стремился сохранить духовную жизнь, монашество и всю Церковь там, где, казалось бы, для нее не было места.

В 1928 году Валентина Пузик приняла тайный постриг в рясофор с именем Варсонофия – в честь святителя Варсонофия Казанского. Постриг совершил ее духовный отец на квартире старшей по постригу духовной сестры. Этот дом, находившийся по адресу Печатников переулок, 3, квартира 26 (сейчас это нежилое чердачное помещение), духовные дети отца Игнатия между собой называли «скитом». В начале 1939 года, уже после гибели духовного отца, инокиня Варсонофия приняла постриг в мантию от руки одного из наставников Зосимовой пустыни – архимандрита Зосимы (Нилова). Имя в мантии ей было дано в память о ее старце – в честь священномученика Игнатия Богоносца.

По благословению духовного отца мать Игнатия продолжала работать по специальности. Научно-исследовательская деятельность, понимаемая как послушание, подобное монастырскому, на долгие годы стала неотъемлемой частью ее монашеского делания. В 1940 году она защитила докторскую диссертацию, в 1947 году была удостоена звания профессора.

29 лет (1945–1974) она руководила патоморфологической лабораторией ЦНИИТ, в которой вместе с ней – разумеется, не афишируя своей церковности – работали и некоторые ее духовные сестры. К 1974 году, когда она закончила свою профессиональную деятельность, ею были написаны более 200 научных работ в разных областях медицины, в том числе семь монографий. Многие из них признаны крупными теоретическими трудами.

Она вырастила не одно поколение исследователей. Под ее руководством было выполнено 22 докторских и 47 кандидатских диссертаций, а список фундаментальных трудов ее учеников занимает не один десяток страниц. Фактически, она стала основателем собственной школы патологов-фтизиатров, которые работают на всей территории бывшего Советского Союза[eee]. Научная деятельность В.И. Пузик уже в 1940-е годы нашла признание и у зарубежных коллег, с которыми она общалась во время командировок. Вместе с тем, несмотря на известность и даже награды (Орден Трудового Красного Знамени, девять медалей, звание заслуженный работник медицины), монахиня Игнатия так и не стала членом Академии наук, хотя по своим научным заслугам вполне могла на это рассчитывать. Когда коллеги поднимали этот вопрос перед «инстанциями», те доверительно указывали ей: «Вы же понимаете, Валентина Ильинична, вам нельзя...», – намекая на ее беспартийность и известную «кому надо» церковность.

Она понимала и не рвалась в ряды научной номенклатуры, ведь научная деятельность для нее была послушанием, ее приношением Богу.

Если бы монахиня Игнатия была только крупным ученым, это уже поставило бы ее в один ряд с такими церковными деятелями XX века, как святитель Лука (Войно-Ясенецкий), митрополит Иоанн (Вендланд), протоиерей Глеб Каледа. Однако ее служение Богу и Церкви не ограничилось наукой-послушанием.

С середины 1940-х годов ее научная деятельность дополнялась литературным трудом духовного содержания. Позднее она признавалась, что источником ее литературного творчества стал привитый отцом Игнатием навык письменного исповедания помыслов. На определенном этапе из откровения помыслов стали вырастать молитвенные размышления о событиях церковной жизни, о судьбах своих близких, о прочитанных книгах. Постепенно эти размышления складывались в книги, большие и маленькие, которых к концу ее жизни, по самым общим подсчетам, накопилось более трех десятков. О чем эти книги?

В 1945-м – в год знаменательный и рубежный – ее голос окреп для того, чтобы заговорить о тех, о ком молчали почти десять лет, но чьи судьбы незаживающей раной кровоточили в сердце. Так появилась первая ее книга – жизнеописание духовного отца. Еще через семь лет, осмысляя свой путь и опыт свидетельства, поощряемая духовными сестрами, она снова обратилась к началу пути. Теперь, в 1952-м, она писала о детище отца Игнатия – созданной им монашеской общине. Образ духовного отца – наставника и новомученика, до конца свидетельствовавшего о Христовой любви, – был ее ответом обезумевшему от боли миру, а «летопись» его дела, его духовной семьи, созданной и живущей вопреки его смерти, вопреки гонениям и утратам, был ее посланием современному российскому монашеству.

Позднее были другие книги – своего рода дневники-размышления о жизни Церкви, ее истории и о действиях Промысла Божия в современном мире и в жизни современного человека, казалось бы, окончательно покинутого благодатью. Представляется, что наиболее зрелые свои произведения монахиня Игнатия написала в 1970–1980-е годы, и лучшие из них еще ждут публикации.

С начала 1980-х годов монахиня Игнатия пробует свои силы в гимнографическом творчестве. Часть созданных ею Служб вошла в богослужебный обиход Русской Православной Церкви. Это, прежде всего, Службы святителям Игнатию Брянчанинову и патриарху Иову, благоверному князю Димитрию Донскому, преподобным Герману Зосимовскому и Зосиме (Верховскому), Службы Соборам Белорусских, Смоленских и Казанских святых, Валаамской иконе Божией Матери, а также Службы ряду святых, представленных к прославлению.

Одновременно она работала над серией статей по православной гимнографии (преподобные Андрей Критский, Иоанн Дамаскин, Косма Маиумский, Иосиф Песнописец, Феодор Студит, святитель Герман Константинопольский, инокиня Кассия и др.), которые публиковались в «Богословских трудах» и позднее в журнале «Альфа и Омега»[fff].

Нужно отметить роль «Альфы и Омеги» и лично редактора М.А. Журинской в популяризации творчества монахини Игнатии. Именно на страницах этого журнала появились ее воспоминания о старцах Высоко-Петровского монастыря, о Святейших патриархах Сергии и Алексии I, а также ее книги 1940–1980-х годов. Некоторые из этих произведений затем вышли отдельными изданиями: «Старчество на Руси», «Старчество в годы гонений», «Святитель Игнатий – Богоносец Российский». Монахиня Игнатия стала постоянным автором журнала «Альфа и Омега», публикуясь под псевдонимом монахиня Игнатия (Петровская), – и даже написала специально для этого издания ряд новых произведений.

В 1990-е годы она снова вернулась к тому, с чего начиналось ее литературное творчество – к свидетельству о подвиге своих духовных наставников – старцев Зо-симовой пустыни, новомучеников и исповедников российских. Без преувеличения можно сказать, что именно благодаря ее свидетельству в декабре 2000 года в лике святых был прославлен преподобномученик Игнатий (Лебедев)[ggg], духовный отец монахини Игнатии.

Она воистину стала одним из звеньев золотой цепи, которую, по словам Симеона Нового Богослова, составляют «святые, приходящие из рода в род», и «которая не может быть легко разорвана».

24 апреля 2003 года, в Великий Четверг, она была пострижена в великую схиму с сохранением имени, но теперь ее небесным покровителем стал недавно прославленный преподобномученик Игнатий (Лебедев) – ее духовный отец. Важно и знаменательно для нее было то обстоятельство, что постриг был совершен представителями духовенства храма преподобного Сергия Радонежского в Высоко-Петровском монастыре.

Круг ее общения и в последние годы был исключительно широк. В ее дом на Беговой улице приходили и маститые ученые, ее коллеги по институту, и совсем юные ученики воскресной школы, где она вопреки немощам и благоразумным увещеваниям считала своим долгом преподавать. Среди тех, кто приходил к ней, уже почти не было ее сверстников – все были младше нее в два, в три, а то и в пять раз, но по свежести восприятия жизни и ясности ума хозяйка ничуть не уступала молодым.

Она отошла ко Господу на 102-м году жизни, из которых 76 лет прожила в монашестве. 31 августа в храме Пимена Великого в Новых Воротниках состоялось отпевание, а на Ваганьковском кладбище – погребение схимонахини Игнатии.

Алексей Беглов