Что прозябающий Иерусалим по сравнению с цветущим Дамаском?

Король скептически относится к догмату непорочного зачатия. И он же видит в любимой образ Мадонны, обращая к ним двум удивительные стихи:

Как птицы…
Отражения зеркал…
Так мысли мчат на дальний перевал,
За горы, недоступные уму,
За мост над бездной,
К Сердцу Твоему.

Однозначного ответа на поставленные вопросы нет.

Душа короля двоится? Колеблется между теизмом и атеизмом? Амплитуда колебаний видится нам экстремальной – хочется сказать: король мыслил на разрыв. Но такие метания – такие броски из стороны в сторону – нормальны для свободного духовного поиска.

Вот ещё одно прекословие в душе монарха: он воюет с Ватиканом – а сам мечтает о создании христианского халифата.

Парадоксальное для нашего слуха словосочетание!

Речь идёт о своеобычной теократии, усвоившей опыт Востока, для чьей философии единство – главная категория. Нет Бога кроме Аллаха! Проекцией радикального монотеизма на земное устроение является безусловное единодержавие. К этому и стремился в своей социальной утопии Фридрих II Гогенштауфен.

Король бросил вызов феодальной раздробленности. Не строить новых замков! Они разделяют – обособляют.

Заметим: эту линию проводит не Папа, а светский правитель – вроде как намечается некоторая разница. Теократия по Фридриху II Гогенштауфену обещает быть либеральной? Но костры-то с еретиками горят! Плюрализм духовных интересов, сопутствующее ему свободомыслие – и деспотия на государственном уровне: это ещё один пример внутреннего антагонизма, вносившего в личность Фридриха II Гогенштауфена небывалую экспрессию.

Скептически хронист-мусульманин говорит и о мировоззрении короля Иерусалима.

Почему этернист?

Как это надо толковать?

Понятие образовано от латинского Aeternitas (Вечность). Оно обращает нас к трансцендентному, непреходящему.

Этернизм – философия Фридриха II Гогенштауфена. Она находится в русле аристотелизма. Вот её ключевые положения:

– мир безначален и бесконечен – его бытие непрестанно;

– эту участь разделяет человеческий интеллект – со смертью индивидуума он возвращается в лоно божественного разума;

– тогда как душа – вместе с комплексом накопленных ею конкретно-чувственных представлений – обречена на полное исчезновение. Печься ли о её спасении? Лучше полной мерой брать от сегодняшнего дня.

Очевидно уклонение Фридриха II Гогенштауфена в гедонизм.

Аристотель учил радоваться жизни.

К этому призывал и Эпикур.

Между прочим, Данте в своём «Аду» помещает Фридриха II Гогенштауфена рядом с Эпикуром:

Здесь кладбище для веривших когда-то,
Как Эпикур и все, кто вместе с ним,
Что души с плотью гибнут без возврата.

Восторг существования находил у императора избыточно-яркое и чрезмерно-пышное выражение в его торжественных выездах.

Трубы! Цимбалы! Барабаны!

Эскорт слонов, подаренных Малик аль-Камилем!

Ведомые на серебряных цепях львы, пантеры, леопарды!

Длинная шеренга верблюдов, везущих казну, выставленную для форса напоказ!

Крытые носилки с роскошными одалисками в почётном сопровождении конных сарацинов!

И этот человек был похоронен в рясе цистерцианца?

Считался членом самого аскетического ордена?

Противоположности сходятся!

В личности Фридриха II Гогенштауфена они это сделали с особой эффектностью.

Аристотелизм – и томизм: без первого не было бы второго.

Фома Аквинский (1225 – 1274) приходился троюродным братом Фридриху II Гогенштауфену.

Миф это или правда – но известно такое мнение: идею использовать аргументы разума для доказательства существования Бога ангельскому доктору внушил его сицилийский родич.

Потом пути двух поклонников Аристотеля разошлись.

Три родных брата Фомы Аквинского – Ландольф, Эмон и Ринальдо – приняли участие в заговоре против Фридриха II Гогенштауфена, организованном в 1246 г.

Первые два скрылись.

Над третьим была учинена невероятно жестокая казнь. Ослепили – четвертовали – зашили в мешок со змеями – бросили с корабля в море!

Как это согласовать с идеалом Совершенного Человека, которому под влиянием исламской философии стремился следовать Фридрих II Гогенштауфен?

В трудах Фомы Аквинского мы находим образ демонического правителя. Имя не называется. Сказано резко: сын Вельзевула! Специалисты считают, что здесь был прототип – король Сицилии. В его личности замыкались противоположные полюса? Издали мы не видим опасного искрения. Иногда создаётся ощущение, что крайности ладили друг с другом – порождали своеобразную дополнительность. Но возможно и другое: мучительная дыба – кровоточащий внутренний раскол.

За спором Платона и Аристотеля – он запечатлён на фреске Рафаэля «Афинская школа» – стоит великая антиномия.

Небесное и земное!

Это два конкурируюших аттрактора. Фридрих II Гогенштауфен чувствовал притяжение обоих. Но сильнее реагировал на конкретное, эмпирическое. Это не исключало его интереса к Платону. Или Афлятуну – по-арабски. Через посредничество исламской культуры Европа знакомилась с трудами основателей и Академии, и Лицея.

Оппозиция «Платон – Аристотель» воспроизвелась в мусульманской философии.

Машшаун – школа перипатетиков.

Ишракийун – школа платоников.

Термины Машшаун и Ишракийун воспринимались как антонимы.

Близкий к Ишракийун мыслитель Ибн Сабин был корреспондентом Фридриха II Гогенштауфена. От короля Сицилии он получил несколько вопросов – вот два из них:

– существует ли мир ab aeterno (предвечно)?

– какова посмертная участь души?

За этой проблематикой явственно проступают сомнения в истинности основополагающих догматов христианства. Письмо с вопрошанием препровождалось исследованием, которое осуществил самолично Фридрих II Гогенштауфен – оно касалось различий во взглядах Аристотеля и Александра Афродисийского, его комментатора. Это приложение исподволь влияло на характер ожидаемых ответов? Хотелось услышать что-то в духе перипатетиков. Ожидания не оправдались. Ибн Сабин явно тяготел к неоплатонизму. Его «Ответы на сицилийские вопросы (аль-Маса''ил аль-сикилийа)» пронизаны мистическим духом.

Однако вправе ли мы утверждать, что трансцендентное не влекло Фридриха II Гогенштауфена?

Цистерцианец – и бернардинец: это одно и то же.

Именно Бернарду Клервосскому «Божественная комедия» препоручает ввести поэта в средоточие Святой Троицы. Вот апофеоз европейской мистики!

Венцом развития сицилийской поэтической школы стал новый жанр – «contrasto»: буквально «спор». Его разработку мы связываем с именем Чело д'Алькамо. Но думается, что и здесь имело место неисповедимое влияние Фридриха II Гогенштауфена – диспут и диалог, полемика и контроверза были его стихией.

В Энне – это центр Сицилии – король построил восьмиугольную башню. Не из слоновой кости, но тоже – элитарную: там собирались поэты. Они рассаживались на скамейках, устроенных по периметру октагона – это была реминисценция круглого стола короля Артура.

Начиналась дискуссия.

Император участвовал в ней на равных – никаких регалий, знаков поклонения и т.п.

Он читал свои сонеты о любви – и с волнением ждал обсуждения.

Раздавался критический голос?

Что ж, это содействовало шлифовке стиха – подвигало его к совершенству.

Сегодня – рифмы, завтра – мечи: сицилийцы выступают в Крестовый поход.

Резкие перепады!

Но благодаря им вырабатывалась мощнейшая духоподъёмная тяга – и одна новация следовала за другой.

Биографию короля надо писать в стиле «contrasto».

Кто Вы, Фридрих II Гогенштауфен: бернардинец? перипатетик? крестоносец? гедонист? верующий? афей?

Нам явлен пульсирующий клубок противоречий!

Естественно, что внутри него завязался сонет – самая диалектическая форма в поэзии.