Вероятностные модели и сценарии государственной культурной политики, способствующей становлению гражданского общества. — КиберПедия 

Историки об Елизавете Петровне: Елизавета попала между двумя встречными культурными течениями, воспитывалась среди новых европейских веяний и преданий...

Поперечные профили набережных и береговой полосы: На городских территориях берегоукрепление проектируют с учетом технических и экономических требований, но особое значение придают эстетическим...

Вероятностные модели и сценарии государственной культурной политики, способствующей становлению гражданского общества.

2018-01-03 238
Вероятностные модели и сценарии государственной культурной политики, способствующей становлению гражданского общества. 0.00 из 5.00 0 оценок
Заказать работу

Вероятностные модели и сценарии государственной культурной политики, способствующей становлению гражданского общества.

Современная культурная жизнь в России является сложной производной различных подходов и установок, зачастую противоречащих друг другу, но фрагментарно отражающих разные модели государственной культурной политики. Для выстраивания общегосударственной стратегии культурной политики, способствующей становлению гражданского общества, важно рассмотрение этих моделей в относительно развернутом виде, чтобы оценить их возможные положительные и отрицательные воздействия на отечественную культуру, возможности их воплощения в реальную управленческую практику.

Модернизм Постмодернизм

Форма (коньюнктивная, Антиформа (дизъюнктивная,

закрытая) открытая)

 

Цель, намерение Игра

 

План Случай

 

Мастерство, логос Исчерпанность, молчание

 

Иерархия Анархия

 

Произведение искусства, Процесс, перформанс,

завершенная работа хэппенинг

 

Дистанция Участие

 

Созидание, порождение Разрушение, деконструкция

целостности

 

Присутствие Отсутствие

 

Центрирование Дисперсия

 

Жанр, границы Текст, интертекст

 

Семантика Риторика

 

Парадигма Синтагма

 

Метафора Метонимия

 

Отбор Комбинация

 

Корни, глубина Ризома, поверхность

 

Интерпретация, прочитывание Против интерпретации,

неверное прочтение

 

Обозначаемое Обозначающий (субъект)

 

Читаемое Написуемое

 

Нарратив, большая Нарратив, малая

история история

 

Код мастерства Индивидуальные

особенности

(идиолект)

 

Симптом Желание

 

Тип Мутация

 

Генитальность, Полиморфизм,

фалличность андрогинность

 

Паранойя Шизофрения

 

Порождение, причина Отличие-различие,

след

 

Бог-отец Святой дух

 

Метафизика Ирония

 

Определенность Неопределенность

 

Трансцендентность Имманентность

 

Э.А. Орловой указывается, что «приведенная таблица основана на данных из многих областей познания – риторика, лингвистика, теория литературы, философия, антропология, политология, теология – и многих авторов – европейских и американских, - принадлежащих к различным течениям и группам» (285, с.182).

Нуждается в особом пояснении представленный в таблице и пока еще мало распространенный термин «ризома». Указывается, что этот термин по сути является метафорой, которая была использована Ж.Делезом и Ф.Гуаттари и заимствована из ботаники. «Здесь «ризома» обозначает определенный способ роста корня растения, который не является ни одиночным, ни почкообразным ответвлением от единого стебля, но представляет собой раздробленное множество разнородных образований, обеспечивающих развитие растения. Ризома в постструктурализме – это беспорядочное возникновение множественности, движение, не имеющее превалирующего направления, но распространяющееся без регулярности, дающей возможность предсказать следующее движение… Этому состоянию неопределенности, дезориентации, хаоса сторонники постмодернизма не стремятся противопоставить новые организационные принципы. Возникают идеи коллажа и полистилистики, в соответствии с которыми все исторические стили, парадигмы познания, элементы художественной культуры являются равноправными. Соответственно утрачивает классическое значение само понятие «стиль» применительно к современному состоянию культуры. На смену структурным и функциональным моделям, системному представлению о социокультурной жизни и ее динамике пришли плюрализм исходных принципов организации опыта («программный эклектизм»), отсутствие универсальной системы соотнесения истинности или ложности высказываний, множественность эквивалентных интерпретаций одного и того же события. Эти черты обнаруживаются в искусстве, социальных науках, массовой культуре. В плюральном, бесформенном, «ризомном» пространстве культуры постмодерна выявление структуры и границ общества как целого теряет смысл» (285, с.184-185).

Постмодернистская культура в цивилизационном контексте приходит на смену модернизму как рационализированному культурному пространству, не охватывающему все разнообразие социального опыта на уровне малых групп, «культуры повседневности», маргинализированных слоев населения, а также творцов культуры, склонных к самостоятельным творческим экспериментам, новациям, еще не получившим общественного признания. Отмеченный выше «фельетонизм» современной массовой культуры является прежде всего детищем модернизированных обществ, ориентированных прежде всего на продукты культуры для повседневного употребления, обеспечивающие жизненный и психологический комфорт в повседневной жизни.

Но если для обществ со стабильной экономикой и устойчивой демократией постмодернистская культура является часто вырожденным случаем индивидуалистического освоения мира, то в немодернизированной России возникающие элементы постмодерна есть в значительной мере проявление национального менталитета, компенсирующего традиционные неудачи цивилизационных реформ «сверху» («дубиной» людей гонят в очередной «рай») на основе рациональных доктрин, придуманных «официальными» экспертами проектов, программ. В нашем, отечественном варианте постмодернистская картина мира может выражаться как реабилитация приватного, индивидуалистического существования, отрицаемого «официальным», обюрокраченным социумом, претендующим на бездушную рационализированную тотальность управления обществом во «имя всеобщего благоденствия». Об этой реакции «маленького человека» на любые проекты и реформы, проводимые «сверху», писал еще Ф.Достоевский, вложив в уста своего «человека из подполья» следующие слова:

«Я нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того, ни с сего, среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен, с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливой физиономией, упрёт руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам всё это благоразумие с одного раза, ногой, прахом, единственно с той целью, чтобы все эти логарифмы отправились к чёрту, и чтобы нам опять по своей глупой воле пожить. Это бы ещё ничего, но обидно то, что ведь непременно последователей найдёт; так человек устроен. И всё-то от самой пустейшей причины, которой бы, кажется и упоминать не стоит; именно от того, что человек, всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода; хотеть же можно и против собственной выгоды, а иногда и положительно должно… Своё собственное больное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы и самый дикий каприз, своя фантазия, раздражённая иногда хотя бы даже до сумасшествия, - это-то и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к чёрту… Человеку надо – одного только самостоятельного хотения, чего бы эта самодеятельность ни стоила и к чему ни привела… Есть один только случай, только один, когда человек может нарочно, сознательно пожелать себе даже вредного, глупого, даже глупейшего, а именно: чтоб иметь право пожелать себе даже и глупейшего и не быть связанным обязанностью желать себе одного только умного. Ведь это глупейшее, ведь это свой каприз, и в самом деле, господа, может быть всего выгоднее для нашего брата, из всего, что есть на земле, особенно в иных случаях. А в частности, может быть выгоднее всех выгод, даже и в таком случае, если приносит нам явный вред и противоречит самым здравым заключениям нашего рассудка о выгодах, потому что во всяком случае, сохраняет нам самое главное и самое дорогое, то есть нашу личность и нашу индивидуальность…

Я верю в это, я отвечаю за это, потому что ведь всё дело –то человеческое, кажется, и действительно в том только и состоит, чтобы человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик!... Какая уж тут своя воля будет, когда дело доходит до таблички и до арифметики, когда будет одно только дважды два четыре в ходу?... И, кто знает, … может быть, что и вся-то цель на земле, к которой человечество стремится, только и заключается в одной этой беспрерывности процесса достижения, иначе сказать – самой жизни, а не собственно цели, которая, разумеется, должна быть не что иное что, как дважды два четыре. Т.е. формула, а ведь дважды два четыре есть уже не жизнь, господа, а начало смерти… Не ошибается разум-то в выгодах? Ведь, может быть, человек любит не одно только благоденствие?... Я уверен, что человек от настоящего страдания, т.е. от разрушения и хаоса, никогда не откажется. Страдание, - да ведь это единственная причина сознания»(26, с.469).

Подводя итог вышеизложенному, можно сделать вывод о необходимости учитывать своеобразие социальных и культурных условий России при реализации цивилизационной модели культурной политики. Непосредственное заимствование западных цивилизационных проектов культурной политики, решающей задачи модернизации должно быть трансформировано в постмодернистскую задачу сохранения культурных виртуальных пространств для творческой элиты, для многих членов общества (особенно молодежи, вовлеченной в компьютерную игровую культуру) как сохранение и даже некоторая консервация «вторичной витальности», мира переживаний и игровых фантазий как спасения от кровавых социальных революций или криминализованного социума. Своеобразное сублимирование агрессивности в хаотический символический мир постмодернизма есть определенная гарантия сохранения необходимого уровня социальной стабильности. По сути об этой потенциальной возможности пишет один из известных культурологов:

«Как ни парадоксально, спасительной здесь является возникшая в последние годы в российском обществе «зона безразличия». Усталость от конфронтаций, обличений, борьбы за власть; политическое равнодушие; потребительство на бытовом и культурном уровне; поветрия оккультизма, эзотеризма, мистики, традиционно расцветающих в период «безвремения», «смуты» и заполняющих идеологический вакуум, образовавшийся на месте скомпрометированных теорий; засилие массовой стандартизированной и деидеологизированной культуры (развлекательных шоу, игровых программ, лотерей и т.п.) – все это создает атмосферу, уменьшающую опасность социокультурного взрыва, которым всегда была чревата русская культура с ее ярко выраженной бинарной структурой («взаимоупором» противоположных начал). Антиномия тоталитаризма и демократии «размывается» аморфной стихией «хепенинга», и тот факт, что едва ли не треть общества (особенно среди молодежи) и поглощает эту специфическую «срединную культуру», выступающую в роли «буфера» между поляризованными тенденциями, - обнадеживает. Судьба русской культуры (и российского государства – тоже) всегда зависела от случайностей и отличалась высокой степенью непредсказуемости (отсюда столь характерная для русской ментальности ссылка на «авось» и «небось»). Складывающаяся в современном российском обществе «зона безразличия» - это своего рода аккумуляция всех накопившихся за время реформ надежд и разочарований в форме пресловутого «авось» да «небось»; она-то и блокирует сегодня процессы конфронтации и раскола, так свойственные России»

(211, с.634-635). И далее: «А «постмодернизм» современной эпохи приучает нас видеть контрасты совмещенными вовсе не для того, чтобы «примирить непримиримое», но чтобы относиться ко «всему этому» лишь как к исходному материалу культурно-исторического творчества»

(211, с.638).

И здесь может пригодиться зарубежный опыт цивилизованной культурной политики, опирающейся на установки постмодерна. Более того, появляется шанс обратной постмодернистской реконструкции сложившегося в России социума на гуманистических культуротворческих основаниях, предполагающей плюрализм стилей, ценностей, образов жизни при одновременной толерантности к «непохожести» того или иного индивида на общие образцы. Если модернистские установки отстаивают право индивида не быть похожим на «большинство», то постмодернистские уже отстаивают право каждого индивида быть ни на кого непохожим, поощряя ничем не ограниченную свободу творчества. В этом случае появляется возможность «выращивания» в России нового, подлинно цивилизованного и гражданского общества из постмодернизационного социокультурного пространства, дающего простор разным инициативам, новациям, творческим стилям, «платформам» и перманентному диалогу между ними, или их мирному соседству. Предпосылки для этого в России уже сложились в виде калейдоскопа политических партий и движений, культурной самодеятельности, отсутствия идеологизированной цензуры.

Для того, чтобы эти предпосылки получили свое развитие и стали полноценной реальностью, необходима прежде всего дальнейшая демократизация виртуального информационного пространства (прежде всего в СМИ), дающая возможность участвовать в информационной презентации представителям любого идеологического и культурного направления и программы, если эти программы и направления не противоречат правовым нормам. Государство в этом случае может стать гарантом права на информационную деятельность всех членов общества, а также в случае необходимости арбитром в информационном противостоянии различных субъектов культурных и политических процессов.

Таким образом, формируется арсенал инноваций и экспериментов, обеспечивающих постоянное новаторство в социокультурной сфере, без которого невозможно цивилизованное развитие современного общества. Именно в этом контексте и можно оценивать в первую очередь гражданский потенциал цивилизационной модели государственной культурной политики. Причем, несмотря на кажущуюся внеэкономичность данной модели культурной политики, она обладает мощным собственным экономическим ресурсом, который может умело использоваться государственными структурами. Так, одним из ведущих экономистов в сфере культуры указывается, что «у нас есть ресурс, который в нашей стране используется существенно меньше, чем во всем мире – рынок прав. Если взять авторские или смежные с ними права, в основном используются права драматурга, смежные права режиссера и т.д. И сегодня рынок прав составляет порядка 3-4% от общего объема финансирования культуры. Если взять любую развитую страну, то в финансовых ресурсах культуры порядка 50-60% приходится на продажу прав. Это относится не только к театрам, концертным организациям. Это относится к библиотекам, музеям и многим другим учреждениям культуры.» (354,с.31-32).

Таким образом, чрезвычайная продуктивность постмодернизма (и соответственно расширение зоны авторских прав) является реальной предпосылкой усиления экономических ресурсов граждански ориентированной государственной культурной политики и ее правового обеспечения. Но это возможно при внедрении в нашу социально-экономическую практику цивилизованных рыночных отношений, основанных на верховенстве закона по отношению ко всем группам населения. Тем не менее постмодернистская модель культурной политики уже сейчас обладает потенциальными возможностями включения в активную культурную жизнь самых различных гражданских инициатив и объединений, тяготеющих к разнообразным социокультурным экспериментам и новациям.

Советский миф.

А.Зиновьев отмечает, что «с самого начала возникновения на исторической арене коммунисты рассчитывали на некие добрые прирожденные качества в людях. И даже марксисты, объявившие материальное производство базисом общества, рассчитывали на высокий уровень сознания и нравственности людей при коммунизме, считали это непременным условием реализации принципа «по потребности» и установления идеальных отношений между людьми. После революции 1917 года в России проблема воспитания нового человека, необходимого для реального коммунизма, и воспроизводства такого человеческого материала в массовых масштабах встала перед творцами нового общества как проблема первостепенной важности. Они в беспрецедентных масштабах развернули работу по воспитанию, образованию, просвещению и идеологической обработке широких слоев населения всех возрастов и сословий, и молодых поколений в первую очередь» (370, с.229).

Центральной задачей в государственной культурной политике советского периода было формирование «нового человека» в соответствии с принятым мифом о безоговорочной ценности коллективизма во всех сферах жизнедеятельности. Этот миф позволял формировать многие позитивные качества личности советского человека.

Должны были оцениваться прежде всего качества самой личности независимо от социального положения, должности и т.д. Несмотря на то, что это намерение так и не было достаточно полно реализовано в советском обществе, оно позволило выдвинуть мифологический идеал советского сверхчеловека как всесторонне образованного и всесторонне развитого, а это в свою очередь позволило создать систему образования, ставшую одной из лучших в мире.

Мощь советского мифа позволила реально изменить общество, сформировать новый тип личности в соответствии с известной теоремой Уильяма Томаса: «Если ситуация определяется как реальная, она реальна по своим последствиям». Для коммунистов такой придуманной, ставшей потом реальной ситуацией было доминирование у большинства членов советского общества альтруистических установок во всех случаях жизни, что наиболее ярко проявилось в Великой Отечественной войне.

Независимо от оценки суждений А.Зиновьева нельзя не признать, что советский миф – это недавнее наше «вчера», которое нельзя не учитывать в современной государственной культурной политике.

Западный миф.

В своем блестящем анализе западного общества А.Зиновьев показывает, что оно пронизано мифом о превосходстве над всем миром западных ценностей и западного типа личности. На этот миф работает так или иначе вся государственная идеологическая «машина». Причем «идеологическая обработка населения западных стран вообще построена не как принудительная обязанность и дополнительная нагрузка, а как развлечение и полезная для потребителей идеологии деятельность» (152). Отметим, что отечественные идеологи-пропагандисты, придерживающиеся западных ценностей, практикуют чаще всего этот же подход, выдавая его как «деидеологизированный», обращенный к нуждам среднего обывателя. Вернемся к А.Зиновьеву: «Ценности, которые восхваляет и пропагандирует западная идеология, общеизвестны. Это – богатство, власть, слава, мастерство, собственность, комфорт, благополучие, сила, здоровье, удовольствие, предпринимательство, свободы, права и т.д. Оргия прославления их достигла апогея в конце «холодной войны», когда стали прославлять все то, что в течение многих веков считалось пороками и наихудшими проявлениями свойств человеческой натуры» (152, с.358). Причем «благодаря масс-медиа все достижения в сфере жизненных благ стали общеизвестными. Молниеносно становится общеизвестным все то, что еще только делается в этом отношении, что будет сделано и что считается возможным. А идеология и пропаганда создают иллюзию, будто все эти сказочные блага общедоступны или в принципе могут быть доступными всем. Они играют в данном случае роль Сатаны-соблазнителя, только сулящего всеобщий земной рай» (152, с.360).

В западном мифотворчестве в отличие от коммунистического акцент делается на наличии «Эго» как основы человеческой природы; соответственно в коммунистическом мифотворчестве акцент делается на «Альтер.

Если принять точку зрения, что советский период нашей истории есть логичное продолжение нашей общей истории (39), то тогда советский образ жизни есть в значительной мере отражение традиционного менталитета русского народа. В то же время реанимация этого образа жизни и соответствующей системы ценностей невозможна (это признает и сам А.Зиновьев). Тогда напрашивается вывод о необходимости органичного соединения черт западного образа жизни и существенных сторон ментальности народов России. В противном случае мы получаем непродуктивное некритичное заимствование западного менталитета, о котором пишет известный политолог А.С.Панарин:

«западный соблазн для нашей культуры состоит не просто в том, что данная цивилизация стала для нас «референтной группой» и мы испытываем чувство ущемленности при сопоставлении с нею наших реалий. Проблема состоит в неадекватном прочтении чужого опыта. Тонкая внутренняя игра западной культуры, состоящая в балансировании между аскезой труда и гедонизмом досуга и потребительства, на расстоянии не улавливается. Как оказалось, чужая культура не может передать другим свою аскезу (в западном варианте это, в первую очередь, протестантская аскеза). А вот ее внешние плоды, в виде высокого уровня потребления, комфорта, индустрии досуга и развлечений, впитываются как наркотик. Применяемая к нашим условиям теория модернизации многое разъясняет. Если речь идет о заимствовании «субкультуры досуга и потребительства», то для некоторых слоев нашего населения, в особенности молодежи, это уже состоялось, Если же иметь в виду продуктивную систему Запада, в основе которой лежит культура труда, профессиональной ответственности, законопослушания и т.п., то в этом отношении односторонняя имитаторская вестернизация скорее удаляет, чем приближает нас к целям подлинной модернизации»(297, с.89-90).

Могут возникнуть вопросы: «А причем здесь мифология? Может быть достаточно просто бережно охранять собственное наследие, оставив изучение мифов ученым, этнографам, фольклористам и т.д.?»

Исследователи мифов отвечают на этот вопрос достаточно однозначно:

«По сути, в современном российском обществе не создано идейной поддержки демократических реформ, либеральных ценностей, поскольку не существует позитивной социальной мифологии, способной формировать позитивное мышление современного человека с помощью создания образцов для подражания, без чего общество деморализовано. Мифология осознается главным ресурсом модернизации страны» (69, с.140-141). И далее: «Универсальный характер мифа позволяет рассматривать культуру не как нечто фрагментарное, а как целостное, поскольку миф синтезирует и связывает различные явления философии, религии, морали, литературы, искусства, истории, науки, политики. Сходство сюжетов, образов и поэтики мировых мифологий говорит о принципиальном единстве человечества, структуры мышления различных народов, об архетипическом повторении в истории культуры комплекса экзистенциальных проблем, ситуаций, поведенческих моделей.» (69, с.141).

Таким образом, более широкий мифологический взгляд на отечественную культурную политику позволит избежать как нежелательную модель дальнейшего развития культуры, где мифологии отводится не созидательная, культуротворческая роль, а роль консерванта нежизнеспособных форм и направлений сохранения отечественной культуры вне мировых процессов культурного развития человечества. Такой устаревший подход к сохранению отживших мифологем характеризуется специалистами культурной политики следующим образом:

«Победа культурного и политического консерватизма, попытка стабилизации ситуации на основе самобытности России и ее особого пути вистории.В этом случае неминуем возврат к огосударствлению культуры

(поскольку большинство объективных тенденций действует в иных направлениях). Приоритетную поддержку автоматически получают культурное наследие, традиционные формы творчества; «иноземное» влияние всячески тормозится. Отечественная художественная классика остается предметом культа, а к эстетическим новациям общество относится с подозрением.

В этих условиях свобода маневра в области культурной политики минимальна. Можно попробовать лишь стимулировать нетрадиционные художественные поиски целевыми грантами и создавать льготные условия для дозволенных элементов коммерческой культуры. По своей природе эта модель недолговечна и неминуемо ведет к новому кризису. Но в условиях России она, победив, может просуществовать 50-100 лет» (226, с.211).

Возможно ли в современных условиях создание общенационального культурного мифа, способного с одной стороны обеспечить создание полноценного гражданского общества в России, устранить перекосы, связанные с засильем той или иной идеологии, а с другой – войти в общечеловеческое культурное пространство? Среди различных мифологических мотивов, определивших на столетия менталитет русского народа исследователи выделяют как особый – «почитание Земли как всеобщей Матери»…Исследователи и самобытные мыслители – уже ХХ века – обратили внимание на то, что представители различных стран, народов, национальностей называются по-русски именами существительными (француз, немец, лях, финн, грузин, татарин, монгол, турок, китаец, якут, чукча, эскимос и т.п.), и только русские именуют себя именем прилагательным – как воплощение своей принадлежности сущему, причастности предмету, высшему и самоценному – по сравнению с людьми, составляющими народ. Этот высший предмет, это сущее – Русь, Русская земля, а населяющие ее люди, ее защищающие, ее обрабатывающие, любящие, пользующиеся ее милостями и покровительством, ее дети – русские, т. е. принадлежащие Руси, относящиеся к ней, составляющие в совокупности это целое (будучи ее составными частями, элементами, ее строительным материалом). Русь (территория) первична; люди, включая их племенную, национальную, этническую принадлежность, - вторичны, производны от Руси: фактически все, кто живут на Русской земле, и есть русские. Русь мыслится как суперэтнос, как категория всеобщего и универсального характера. «Комплекс принадлежности» Русской земле сохраняется в менталитете русской культуры фактически до сих пор: апелляция к Родине-матери, к Матери-Сырой-Земле, к России как носительнице высших ценностей сохраняется как устойчивая доминанта национального самосознания русских, косвенно восходящая к культу национальной природы.» (211, с.47-48). Эта установка органично сочетается с фактом наличия у России 30 % мировых ресурсов и соответственно значением нашей страны для всего мира как культурно-экологического феномена.

Отметим, что этот «территориальный» миф позволяет строить мифологические модели адекватные традициям отдельных территорий России. Их интегрирование в общенациональный гражданский миф составляет объективный механизм функционирования местных региональных мифов.

В этой связи заслуживает внимания концепция культурного ландшафта, разработанная институтом культурного и природного наследия, обращающая особое внимание на изучение «памяти места», «ментифактов», составляющих «душу» того или иного региона в виде его устоявшихся духовных традиций, духовной культуры. В этом случае появляется достаточно надежный критерий для оценки различных объектов культурного наследия как общезначимых для данного региона и для всего культурного пространства России (60, с.5-21).

Соответственно желательна государственная культурная политика, направленная на сохранение культурных традиций, уклада жизни, обеспечивающего культурную идентичность того или иного этноса территории на основе единого выработанного культурно-мифологического «языка» жителей общего культурно-экологического пространства – России.

Выводы.

1. Продуктивно для совершенствования государственной культурной политики соотнесение культуротворческой активности «жизненного мира» с «цивилизационной» моделью культурной политики; культурной активности «жизненного мира», тяготеющей к культуре «системного мира» «мифологической» моделью культурной политики; «системной» гражданской культуротворческой активности, тяготеющей к культуре «жизненного мира» с «социально-ориентированной» моделью культурной политики и собственно «системной» гражданской культуротворческой активности с «проектной» моделью культурной политики.

2. Особо следует отметить промежуточное положение «мифологической» модели культурной политики между «цивилизационной» ее моделью и «социально-ориентированной». Эта желательная промежуточность есть альтернатива распространенному заблуждению представителей «системного мира», считающих себя ответственными за

«производство» «национальных мифов» (в истории достаточно примеров, показывающих катастрофические последствия такого заблуждения). В наше время это заблуждение часто формулируется как задача «власть предержащих» за выработку новой «русской идеи», новой «мифологии», способной сплотить нацию. На самом деле, миф нельзя придумать сверху, хотя ложные мифы так и создаются, и навязываются. Культуротворческая устойчивость мифа обеспечивается его созданием в реальной жизненной практике. Многие из этих мифов трансформируются до уровня желаемого социального преобразования общества в виде социальной мечты о «светлом будущем» или воспоминания о «золотом прошлом» (навстречу «социально-ориентированной» модели культурной политики – см. схему). В недрах же «системного мира» можно только инициировать появление граждански значимых персоналий и общественных поступков, которые могут «разбудить» мифотворчество масс.

3. Соответственно зрелая проектная модель культурной политики предполагает концептуальную и методическую проработку всех вышеназванных других моделей культурной политики как ее составных частей. Сам итоговый социокультурный проект является творческим синтезом этих моделей и соответствующих им вышеназванных гражданских инициатив.

4. Особая роль в реализации проектной модели принадлежит государственной политике в сфере досуга населения как его необходимому «тренингу спонтанности» (термин Дж.Морено), развивающему способности к самоорганизации и навыки гражданской самодеятельности. На основе суммирования вышеприведенных в данном и предыдущих параграфах главы схем, общая структура проектной модели государственной культурной политики в сфере досуга может выглядеть следующим образом:

Культурной

Политики

Включение в социально-ориентированную модель культурной политики культурно-ориентированного поведения при наличии в той же схеме социально-ориентированного поведения, соотнесенного с мифологической моделью культурной политики, не является недоразумением. Как раз задачей государственной культурной политики и является, на наш взгляд, поворот к расширению возможностей инкультурации в реальном социуме.

 

 

Вероятностные модели и сценарии государственной культурной политики, способствующей становлению гражданского общества.

Современная культурная жизнь в России является сложной производной различных подходов и установок, зачастую противоречащих друг другу, но фрагментарно отражающих разные модели государственной культурной политики. Для выстраивания общегосударственной стратегии культурной политики, способствующей становлению гражданского общества, важно рассмотрение этих моделей в относительно развернутом виде, чтобы оценить их возможные положительные и отрицательные воздействия на отечественную культуру, возможности их воплощения в реальную управленческую практику.


Поделиться с друзьями:

Кормораздатчик мобильный электрифицированный: схема и процесс работы устройства...

Опора деревянной одностоечной и способы укрепление угловых опор: Опоры ВЛ - конструкции, предназначен­ные для поддерживания проводов на необходимой высоте над землей, водой...

Археология об основании Рима: Новые раскопки проясняют и такой острый дискуссионный вопрос, как дата самого возникновения Рима...

Биохимия спиртового брожения: Основу технологии получения пива составляет спиртовое брожение, - при котором сахар превращается...



© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!

0.06 с.