Критическое осмысление аргументов Куайна

В названной работе Куайн разбирает проблему соответствия при переводе с одного языка на другой (в конкретном его примере — это туземный и английский языки, но это не суть важно) высказываний существования объектов путем остенсивных определений (определений путем указания на предмет пальцем). Такой сюжет Куайн разбирает для обоснования своей концепции онтологической относительности — концепции, согласно которой невозможно привести в однозначное соответствие высказывания существования объектов в разных языках.

Первое, что нужно отметить как критическое замечание, — это то, что Куайн ограничивает возможности такого перевода по сути единичной ситуативной схемой. Схема такова. Некий англоязычный лингвист, не знающий туземного языка, наблюдает за туземцем. Туземец показывает на кролика и говорит гавагаи. Какое значение может придать этому слову англоязычный лингвист по версии Куайна? Оказывается, лингвист может только предполагать варианты значения — это и есть аргумент в пользу онтологической относительности.

Так, Куайн пишет в этой связи: “...…целый кролик наличествует тогда и только тогда, когда наличествует какая-либо его неотделимая часть, и тогда и только тогда, когда наличествует ситуация “появление кролика в поле зрения в данный момент времени”. Если бы мы поинтересовались, переводится ли туземное выражение «гавагаи” как “кролик”, или как “неотделимая часть кролика”, или как “появление кролика в поле зрения”, мы никогда не смогли бы решить вопрос путем остенсии (простого указания пальцем), то есть просто испытующе повторяя выражение “гавагаи”, чтобы получить согласие или несогласие туземца, каждый раз подбирая к этому выражению тот или другой имеющийся в наличии стимул” [Куайн, 1996, с.43].

Далее Куайн призывает не заботиться о достоверной идентификации значения туземного слова гавагаи, так как если даже мы и примем точно неустановленное соответствие условно соответствующим, “гавагаи” — это “кролик”. Мы не найдем формальных противоречий в переводе. Это есть онтологическая относительность. Для подтверждения этого Куайн “вводит в роль” лингвиста с хорошим здравым смыслом: “Лингвисту, проводящему полевые исследования, конечно, хватило бы здравого смысла, чтобы поставить знак равенства между “гавагаи” и “кролик”, вынося за пределы практики такие изощренные альтернативы (курсив мой — В.К.), как “неотделимая часть кролика” и “появление кролика в поле зрения в данный момент времени” [Куайн, 1996, с.46].

Для меня лингвист в искусственном сюжете Куайна — на редкость незадачливый и ограниченный субъект, больше похожий на обывателя, чем на ученого языковеда. Здравый смысл больше пристало культивировать обывателю, а для профессионального лингвиста названные Куайном “изощренные альтернативы” покажутся не особо изощренными, а вполне обычными.

Действительно, вся онтологическая относительность быстро превратится в онтологическую абсолютность, если мы на место образа “лингвиста” — невольного апологета концепции Куайна — поставим обыкновенного профессионального лингвиста. Он быстро поймает кролика за уши и спрячет его от глаз туземца за спину. Если при этом туземец (что вполне возможно даже без обращения к туземцу) будет показывать на лингвиста и по-прежнему твердить свое гавагаи, то наш лингвист сразу исключит из значения слова гавагаи “находиться в поле зрения”. Далее, он вытащит кролика из-за спины на обозрение туземца и ткнет пальцем в голову, а затем в туловище. Если, например, туземец в первом случае произнесет гавагаи, а во втором — совсем другое слово, то наш лингвист предположит, что гавагаи — это не кролик в целом, а голова кролика или “неотделяемая часть кролика”. Думаю, продолжать не стоит.

Таким образом, с “онтологической относительностью” профессиональный лингвист быстро покончит.

Другое дело, ментальность каждого отдельного человека и его личный язык (существование которого не признает Куайн) — здесь действительно невозможно договориться до полного понимания нюансов индивидуальных смыслов. Но это уже не относится к теме онтологической относительности, которую Куайн связывает с показательным примером выявления значений слов незнакомого языка по поведению общающихся людей, сводящегося, главным образом, к указанию пальцем.

Глава 7. И.Лакатос. “Методология научных исследовательских программ”

Лакатос, как и все философы науки, предлагает свою вариацию на тему “познание науки”. Ключевые слова его концепции — “исследовательская программа”, “отрицательная и положительная эвристики”, “твердое ядро программы” и “защитный пояс программы”.

Понятие “научная исследовательская программа”

Концепцию И.Лакатоса представим рядом цитат и небольших комментариев.

“Если рассмотреть наиболее значительные последовательности теорий, имевшие место в истории науки, то видно, что они характеризуются непрерывностью, связывающей их элементы в единое целое. Эта непрерывность есть не что иное, как развитие некоторой исследовательской программы, начало которой может быть положено самыми абстрактными утверждениями. Программа складывается из методологических правил: часть из них — это правила, указывающие, каких путей исследования нужно избегать (отрицательная эвристика), другая часть — это правила, указывающие, какие пути надо избирать и как по ним идти (положительная эвристика).

Даже наука как таковая может рассматриваться как гигантская исследовательская программа, подчиняющаяся основному эвристическому правилу Поппера: выдвигай гипотезы, имеющие большее эмпирическое содержание, чем предшествующие” [Лакатос, 1995, с.135].

Заметим, что слово “программа” в буквальном переводе с греческого есть “пред-писание” и в этом буквальном смысле оно и употребляется. Под “исследовательской программой” мы также понимаем некоторое вполне конкретное предписание действий, план действий. Лакатос же употребляет словосочетание “исследовательская программа” для научных областей и даже науки в целом; в таком случае мы с необходимостью вынуждены считать центральный термин концепции Лакатоса “исследовательская программа” метафорой. Действительно, если проанализировать истории становления каких-либо областей знаний или развития взаимосвязанных теорий, то тотальной программы мы в этих историях не найдем. Кроме отдельных фрагментов, которые действительно реализовывались по какой-то сознательно составленной программе, мы найдем в них немало случайного, непредсказуемого, алогичного, личностного, т.е. что имеет мало отношения к программе. Замечу, что я ввел и пользуюсь в своих реконструкциях истории науки понятием “внутринаучная идеология”, которое неметафорично и отражает более адекватно соотношение общей идейной атмосферы в данной области знания и конкретных эпизодов становления науки, не всегда соответствующих духу этой внутринаучной идеологии (подчеркну: духу, а не букве, т.е. идеологии, а не программе).

Названная метафора Лакатоса (метафора с моей точки зрения) дополняется новыми метафорами “твердое ядро программы” и “защитный пояс программы”: “У всех исследовательских программ есть “твердое ядро”. Отрицательная эвристика запрещает использовать modus tollens, когда речь идет об утверждениях, включенных в “твердое ядро”. Вместо этого мы должны напрягать нашу изобретательность, чтобы прояснить, развивать уже имеющиеся или выдвигать новые “вспомогательные гипотезы”, которые образуют защитный пояс вокруг этого ядра; modus tollens своим острием направлены именно на эти гипотезы. Защитный пояс должен выдержать главный удар со стороны проверок; защищая таким образом окостеневшее ядро, он должен приспосабливаться или даже полностью заменяться, если того требуют интересы обороны. Если все это дает прогрессивный сдвиг проблем, исследовательская программа может считаться успешной. Она неуспешна, если это приводит к регрессивному сдвигу проблем” [Лакатос, 1995, с.135—136].

Напомним, что в формальной логике вторая форма гипотетического силлогизма с латинским названием modus tollens заключается в следующем: если известно, что высказывание a влечет, т.е. имплицирует, высказывание b, и если высказывание b ложно, то высказывание a ложно.

В отношении к концепции Лакатоса можно сказать так: если высказывания, следующие из теорий, которые принимаются за истинные в данной исследовательской программе и, соответственно, составляют ее твердое ядро, оказываются ложными, то их ложность не признается. Отрицательная эвристика требует в этом случае для сохранения твердого ядра, а вместе с этим и данной исследовательской программы в целом, введения вспомогательных гипотез, которые могли бы вопреки modus tollens объяснить такое логическое несоответствие. Такие вспомогательные гипотезы образуют защитный пояс и, как видно, “неспортивными приемами” защищают твердое ядро исследовательской программы.

В этой части можно привести пояснение, данное Лакатосом: “Идея “отрицательной эвристики” научной исследовательской программы в значительной степени придает рациональный смысл классическому конвенционализму. Рациональное решение состоит в том, чтобы не допустить “опровержениям” переносить ложность на твердое ядро до тех пор, пока подкрепленное эмпирическое содержание защитного пояса вспомогательных гипотез продолжает увеличиваться” [Лакатос, 1995, с.136]. Замечу, что здесь естествен вопрос о том, является ли названное “недопущение” рациональным решением, если оно, как видно, делается вопреки логике? Также естествен вопрос: каков критерий этого “до тех пор”? думаю, что скорее всего это “рациональное решение” есть на самом деле субъективно-личностное решение, которое лучше объяснять не в терминах рациональности, как у Лакатоса, а в терминах “страстности” ученых, т.е. на основании концепции Полани.