Велимир Хлебников «Кубок печенежский».

 

На следующий день к императору явились послы Святослава с предложением мирных переговоров.

Русская летопись объясняет причины, толкнувшие князя на переговоры с врагом, на диво сходно с Иоанном Скилицей.

«Война шла неудачно для варваров, а на помощь не приходилось надеяться. Одноплеменники были далеко, соседние народы, из числа варварских, боясь ромеев, отказывали им в поддержке», пишет хронист Восточного Рима.

«А Русская земля далече, а печенеги с нами ратны, а кто н6ам поможет?», говорит наш летописец.

И по летописи, и по Льву Диакону, Цимисхий с величайшей радостью согласился на переговоры. Возможно, цесарь чувствовал, что еще одного такого же удара его войску не выдержать, что силы его войска тают с каждой вылазкой русов. Между тем, за его спиной в городе царей уже зашевелились враги Цимисхия. Лев Фока, дядя недавно поверженного мятежника Варды и брат убитого Цимисхием Никифора, тот самый ненавистный жителям Константинополя хлебный спекулянт, оказался вовсе не ослепленным – палач, подкупленный его сторонниками, лишь обжег ему раскаленным железом веки. Он сбежал из темницы при помощи все тех же друзей, и готовился покинуть город, что могло стать началом еще одного мятежа. Предотвратило такое развитие событий лишь предательство одного из заговорщиков. Он сообщил властям города о бегстве и местонахождении узника, и злополучный Фока был, после недолгой схватки его сторонников с солдатами Цимисхия, схвачен, и ослеплен второй раз – уже на совесть, «без дураков». А сколько еще могло тлеть заговоров за спиной Цимисхия?

На следующий день два государя встретились, возможно, впервые увидев друг друга Лев Диакон описывает эту встречу, что называется, в красках. По берегу Дуная к месту переговоров подъехала группа «сверкавших золотом всадников», во главе с императором, наверняка облаченным в парадные доспехи, включая традиционный Стефанос – украшенный зубчатым венцом шлем императоров Второго Рима. С другой стороны подгребла русская ладья. В ней сидело сорок дружинников Святослава. В белых рубахах, с бритыми подбородками и головами, они на взгляд византийцев, мало отличались друг от друга. А Святослав греб веслом наравне со всеми. Иоанн, которому наверняка накануне доложили об ударе мечом по ключице русского князя, который успел нанести перед смертью глава его телохранителей, мог разве что дивиться прочности варварского доспеха (и как тут было не вспомнить опять неуязвимого Ахилла?!), либо сетовать на количество вранья, которое приходится выслушивать правителям. Князя отличали от дружинников вовсе уж белоснежная чистота одежд, золотая серьга с рубином и двумя жемчужинами в одном ухе и прядь волос, свисавшая к этому уху от макушки («признак знатности рода», отмечает Лев Диакон). Среднего роста, курносый, длинноусый, с крепким затылком и широкой грудью, князь сидел на гребной скамье на всем протяжении беседы с повелителем Восточно-Римской империи. Светло-синие глаза угрюмо смотрели из-под кустистых, мохнатых бровей.

Эта встреча, живописный контраст между варварской простотой государя Руси и ромейской раззолоченной пышностью, вдохновили не одно поколение художников. Ромеям в память она врезалась рядом обстоятельств. Во-первых, сама внешность русов, диковатая на взгляд византийцев. Остригать волосы среди подданных Второго Рима было принято разве что по случаю траура или судебного осуждения. Усы часто брили, зато бороды, наоборот, отпускали. Серьги носили среди мужчин только моряки. Я не буду останавливаться на том, что с точки зрения норманна внешность Святослава, чистокровного варяга-руса с обеих сторон, была бы отнюдь не «признаком знатности рода», а скорее «видом довольно жалким» и позорным. Мы уже говорили об этом в свое время. Говорили и о том, что это не могло быть тюркским, печенежским заимствованием, как иногда любят писать. Тюрки заплетали волосы в косы, печенеги же впечатляли бородами даже арабов. Это, конечно, типичный вид славянина-руга. Так же, как типично славянскими являются вооружение, боевое искусство и обряды воинов Святослава, равно как и имя их вождя.

Вторая причина, по которой византийцам должна была запомниться эта встреча – Святослав, как я уже сказал, сидел все время разговора с императором. В то время, как владык Восточного Рима полагалось приветствовать падением ниц – проскинезой. Этот азиатский обычай перейдет на Русь во времена дальнего потомка нашего героя, Ивана III, вместе с титулом царя – до того на Руси так называли правителей Византии и… Золотой Орды (!) – и уродливым двуглавым хищником. Впрочем, до этого не опустилась даже Ольга – в свой визит в Город царей она лишь кланялась Рожденному в Пурпуре, но не более. Ее сын не почтил императора-армянина даже вставанием.

И, наконец, третья – именно так, не выходя на берег из лодки, беседовали дипломаты империи с азиатскими дикарями. Сидя в лодке, говорил с аварским каганом полководец Приск в VI веке. Во времена Святослава именно так беседовали посланцы императоров Восточного Рима с печенегами. Византийской азиатчине в очередной раз указали на место.

Два последних обстоятельства ясно показывают – речь велась не о сдаче, не об условиях капитуляции русов, а о заключении мира.

По договору, добыча русов оставалась при них, и выплачивалась еще и мера зерна, два медимна – около 20 килограмм – на человека. Вернуть требовалось только пленных – тех, что пережили Перунов день в Доростоле. Впрочем, летопись упоминает, что Святослав вел на Русь «полон без числа», однако я склонен предполагать, что под ним скорее следует понимать болгар-язычников, слишком явно отличившихся сотрудничеством с русами, чтобы ожидать чего-то хорошего от крещеных соплеменников и тем более – азиатских оккупантов из Византии.

Итак, условия мира были вполне почетны.

Русы покидали Болгарию.

Но не зря Цимисхий, принимая послов Святослава, заметил, «что обыкновение ромеев состоит в том, чтобы побеждать неприятелей более благодеяниями, нежели оружием». Он уже хорошо знал, что, пока жив этот человек, ни ему, ни Византии не будет покоя. К печенегам из захваченной Преславы выехало посольство во главе с Феофилом, епископом Евхаитским. Иногда говорят, что император попросту подкупил печенегов через это посольство, науськав их на возвращавшихся из дальнего похода русов. Вряд ли. Я уже говорил, что говорящие о подкупе печенегов недооценивают их дикость. Теперь скажу по-иному – они также недооценивают дипломатическую изощренность епископа Евхаитского, и многовековой опыт интриганов Второго Рима. Он вполне мог, скрупулезно соблюдая букву договора с русами о мире, заявить в печенежском лагере: «Верный союзник империи Святослав отправляется на Русь. Император требует пропустить своего союзника». Все формальности были бы соблюдены – а враг империи обречен. Ибо ничто так не могло задеть печенегов, как превращение их грозного земного божества в союзника презренных ромеев.

Могут спросить – зачем вообще было прибегать к помощи печенегов? Ведь та же огненосная флотилия легко могла бы спалить суда русов еще в Дунае? Спросить так может человек, не читавший Льва Диакона. После костров Перуновой ночи и нечеловечески мощного натиска русских дружин на следующий вечер северные варвары вызывали у византийцев попросту суеверный ужас. Иоанн Цимисхий более не хотел сталкивать свое войско с этими людьми. Недавно Второй Рим спасло чудо. Но ведь оно может не повториться! Не следовало искушать господа. Древний, как сама империя, принцип – пусть варвары бьют варваров!

По летописи, «сотворив же Святослав мир с греками, пошел в лодьях к порогам. И сказал ему воевода отцов, Свенельд: «обойди, княже, пороги на конях – там стоят печенеги». Роль Свенельда в этой истории в высшей степени сомнительна. Он был со Святославом на Дунае. Но он не погиб вместе с ним и остальным русским войском, а выжил, и оставался влиятельнейшим человеком при сыне нашего героя, Ярополке. Что подразумевает, что вернулся он на Русь не одиноким беглецом, а с некоторым количеством воинов. Уж не сам ли он «обошел пороги на конях»? но тогда отчего он не прислал на выручку Святославу киевское войско? Он там, за Дунаем, должен был вместе с остальной дружиной, клясться: «где твоя голова падет, там и свои положим». Но он пережил князя, не сдержал клятвы. На странное, скажем так, поведение Свенельда в этом деле обращали внимание еще С. М. Соловьев и Д. И. Иловайский, а в ХХ веке – Б. А. Рыбаков и И. Я. Фроянов. Это поведение тем более странно, что Свенельду, собственно, не надо было ехать за подмогой в Киев. Согласно первой Новгородской летописи, отец Святослава дал ему «в кормление» дань с уличей, живших не то в Среднем Поднепровье, выше порогов, не то в междуречье Южного Буга и Днестра. Он, по сути, был наместником великих князей киевских в этих землях.

Иоакимовская летопись говорит, что Святослав сам отправил Свенельда степью в Киев. После этого князь с большей частью войска двинулся на ладьях и зазимовал в Белобережье (берег Черного моря между устьем Днестра и Днепра). Зимой русское войско очень быстро съело выданное византийцами припасы хлеба. Под конец зимы воины Святослава стали уже покупать у местных жителей мясо, причем по огромной цене – полгривны за конскую голову. Кстати, еще один штрих к портрету «грабителей» и «хищнической дружины». Они покупали мясо, вместо того, чтобы попросту отобрать его. Наступила весна, за нею – лето. И все яснее становилось ожидавшим помощи воинам – помощь не придет. В Киев придется возвращаться самим.

Русское войско, перенесшее множество битв, все тяготы осады, голодную зиму Белобережья и долгий переход на веслах, встретили на днепровских порогах несметные орды степняков.

И все же – почему? Почему Свенельд, почему Ярополк не послали воинов в помощь государю и отцу? С. М. Соловьев: «но Свенельд волею или неволею мешкал в Киеве». Д. И. Иловайский: «Князь, конечно, поджидал помощи из Киева. Но, очевидно, или в Русской земле в то время дела находились в большом расстройстве, или там не имели точных сведений о положении князя – помощь ниоткуда не приходила». Но ведь именно Свенельд мог – должен был! – предоставить Ярополку и его ближним боярам, конечно, правившим от имени юного государя, «точные сведения о положении князя»! В ХХ веке целый ряд историков, занимавшихся этим вопросом, от специалистов – Рыбакова, Фроянова, Кузьмина – до дилетантов – Гумилева, Членова – пришли к неутешительному заключению: виновен! Свенельд, бывший с князем на Дунае, добравшийся до Киева первым, не пославший никакой помощи своему князю, и ставший самым влиятельным человеком у престола его наследника, сознательно предал Святослава. Именно так считали, похоже, и современники. Сын Святослава, Олег Древлянский, встретив в своих угодьях охотившегося сына Свенельда, Люта, спросил: кто гонит зверя? Услышав в ответ гордое «Свенелдич», Олег тут же убивает его. Если бы причиной убийства было нарушение охотничьих владений, не было смысла задавать какие-то вопросы, следовало просто покарать нарушителя. Но какие же причины побудили его к этому? Почему он убил, узнав, что перед ним – сын Свенельда? Первое, что напрашивается – месть Святославича за преданного отца. Итак, Свенельд – предатель? Но опять встает все тот же вопрос – почему?

На мой взгляд, как раз здесь верно угадал причину предательства Свенельда не специалист, а дилетант – Л. Н. Гумилев. Это тот редчайший случай, когда с данным автором можно согласиться. Он приходит к выводу, что после ухода самых ревностных сторонников древней веры на Дунай с князем Святославом, в Киеве исподволь возросло влияние христианской общины. Та же Иоакимовская летопись говорит о симпатиях Ярополка к христианам и христианах в его окружении. Это подтверждают другая, Никоновская, летопись и данные западных хроник. Послы Ярополка в Германию в 973 году, в Кведлинбурге, участвуют в праздновании пасхи, что, конечно, было бы невозможно, будь они язычниками. А то, что именно они представляли в державе Оттона киевского князя, говорит о большой роли этих христиан. Гумилев считает, что описанная Иоакимовской летописью расправа с христианами в войске Святослава, произошла уже после того, как русы оставили Доростол. Свенельд у него – глава уцелевших христиан, которые вместе с ним «бежали степью в Киев», тогда как Святослав с «верными языческими воинами пошел речным путем». Однако, как я уже показал, расправа над христианами скорее всего произошла не после окончания военных действий, а после падения Преславы. Известия о ней дошли в Киев с гонцами, принесшими приказ о разрушении церквей, равно как и угроза поголовного истребления христиан. Святослав обычно исполнял свои угрозы и обещания. Христиане Киева должны были это знать. Поэтому в их жизненных интересах было устроить в Киеве в отсутствие государя и самых ярых его единомышленников тихий переворот. С сохранением княжеского стола за сыном государя, дабы не восстанавливать против себя киевлян. Свенельд мог явиться к уже созревшему заговору со сравнительно небольшим отрядом. Ему предложили участие в нем – и старый воевода согласился. Был ли Свенельд все это время тайным христианином, сказать невозможно. «Варяжское» (вроде бы, хоть летописец нигде не именует его варягом) имя, и появление его на страницах летописей в то же время, когда Игорь так неудачно пополнил выжженную греческим огнем дружину, дают, вроде бы, возможность дать положительный ответ. Но… как говаривал еще Михайло Васильевич Ломоносов: «вероятности отрещись не могу; достоверности не вижу ». Могло быть все что угодно, вплоть до отчаянных попыток Свенельда перехитрить заговорщиков и спасти вождя, удавшихся, но, увы – запоздавших. Кроме христиан, в заговор могли войти и столпы городской общины Киева, уязвленные тем, что перенос столицы, расширение державы, задуманное Святославом, отодвигает стольный Киев на второй план, превращая его в глухую провинцию. В поведении приехавших за князем новгородцев и отношении к ним князя столичные мужи вполне могли увидеть собственное будущее – при Святославе. Так что вновь оправдались намеки Цимисхия. «Германцы» нашлись и в окружении Святослава. Интересы христиан Киева и христиан Константинополя сошлись. Как в Болгарии во времена Бориса, христиане не просто вмешались в политику, как было при убийстве Игоря, но пошли об руку с врагами своего племени.

И. Я. Фроянов замечает: «Причина неприятия киянами Святослава возникла, по-видимому, не на религиозной, а на политической почве». Хочется процитировать другие слова из той же работы выдающегося историка, сказанные, правда, по другому поводу: «приведенные выше соображения…базируются на слишком упрощенном, прямолинейном понимании восточнославянской истории, на избыточной вере в способность открыть ее тайны одним лишь ключом материалистического познания. Однако следует отказаться от закоренелых привычек и сделать более разнообразным инструментарий проникновения в секреты прошлого, иначе – подойти к проблеме… не только с материальной, но и с духовной, религиозной точки зрения». Это сказано по поводу зарытия кладов. Право, трудно бывает понять и лучших из историков, когда они готовы увидеть духовный смысл в закапывании золота в землю, но не хотят его видеть в столкновении вер, в религиозной войне.

Однако, в истории гибели Святослава есть и еще один слой, еще один подтекст. Этот подтекст, предупрежу сразу, читатель, для тех, кто всерьез готов сменить заржавевший материалистический «инструментарий проникновения в секреты прошлого». Материалисты вольны не читать этот абзац или полагать все сказанное в нем шуткой автора. Помните загадочного всадника на белом коне, явившегося в буре и грозе и обрушившегося на полки русов под Доростолом? Ромеи увидели в нем Федора Стратилата. А кого могли увидеть в нем русы? Кто он, Воин на белом коне, скачущий впереди бури? Уж не сам ли Метатель Молний? В скандинавском эпосе есть немало примеров тому, как Бог – покровитель героя, с оружием в руках встает против него в сражении. И это означает одно – срок, отведенный Пряхой земной жизни героя, окончен. Валгалла, Покой Павших, ждет его. Есть схожий сюжет и в русском эпосе, в сюжете с выразительным названием «Отчего перевелись богатыри на Руси». После страшной, но победоносной битвы с врагами молодые богатыри начинают хвастать, что способны одолеть даже небесную силу. И небесное воинство принимает вызов. Бессильные против воителей небес, богатыри скрываются в пещерах, окаменевают, уходят в монахи – проще говоря, уходят в другой мир. Так не было ли и здесь того же? Может, оттого и идет Святослав в ловушку столь хладнокровно и бесстрастно, что знает – его срок настал? Говорят, герои былых времен знали свою судьбу. Может быть, Святослав уже увидел приближение времени в глазах Всадника под стенами Доростола. И хотел только одного – принять Таинство Смерти из рук честного врага. Не клятвопреступника и братоубийцы. Не раба Распятого Мертвеца. В остальном же ромеи ничем не отличались в глазах русов от степняков.

Смерти князь не боялся. Как скажет одни из его потомков: «Дивно ли, если муж умер на войне? Умирали так лучшие из предков наших». А в те, языческие времена, заветы Высокого – Одина, Волоса русов, изложенные в Старшей Эдде, гласили:

Гибнут стада,

Родня умирает,

И смертен ты сам;

Но смерти не ведает

Громкая слава

Деяний достойных.

Деяний же Святослава хватило бы иному не на одну долгую жизнь. Он закрыл дорогу на Русскую землю первопроходцу Drang nach Osten, епископу Адальберту. Он завершил дело предков, добил чудовище Хазарского каганата. Он поверг в трепет Город царей, вселив в сердца его обитателей ужас, какой не удалось пробудить в них никакому иному воителю. Как нам, сегодняшним, поверить – человеку, совершившему все это, в год последней битвы было только тридцать лет?!

И не зря во главе печенегов у порогов оказывается не военный вождь, а Отец Куркут, Куря русской летописи. И не зря местом гибели Святослава становится Перунья рень – отмель ниже порогов. Та самая, что станет последним приютом киевскому кумиру Перуна в кровавые дни Крещения. Так в последний раз встретятся свергнутый Бог и Его погибший воитель.

 

 

3. Наследие и бессмертье

 

А братья княжие друг друга корят,

И жадные вороны с кровли глядят,

Усобицу близкую чуя…

А. К. Толстой «Три побоища»

Так закончилась эта жизнь, которая была, кажется, одной войной. Мы встретились с нашим героем на поле битвы – на поле битвы мы с ним и расстались. Те, кто ценил золото больше оружия, жизнь – дороже чести, могли вздохнуть спокойно. Северный полубог вернулся в те пределы, из которых пришел в наш средний мир. Самый сильный и беззаветный поборник древней Веры погиб, и никто не мог уже всерьез помешать обращению детей Рода в рабов Распятого.

«Тако приа казнь от бога», злорадствует Иоакимовская летопись. Наверно, радовались, услышав о гибели грозного князя, христиане Киева и Константинополя.

Вскоре вслед за ним ушел и тот, кто подарил ему смерть – Куркуте, Куря. Во всяком случае, никто больше не упоминает его ни в летописях, ни в византийских хрониках. Писатели популяризаторы «заставляют» то Владимира, то Ярослава «отмщать» за пращура, побеждая Курю. Но это – домыслы, не более того. Литература. Нигде такого нет, ни в каких источниках. Полно – чтобы прародитель всех шаманов принял смерть от сына или внука хазарской холопки?

Упомянутые литераторы заставляют также «победителей» Кури изымать у «побежденного» череп Святослава. Дело в том, что, по летописи, из отрубленной головы Святослава печенежский «князь» сделал кубок, оправив его в серебро и золото. Летописцы-монахи добавляли, что на этой чаше он сделал надпись «чужих ища, своя погуби». Даже напоследок они старались кольнуть ненавистного Святослава. Для них такой конец был унижением, доказательством всеконечного поражения язычника. Они смаковали его, как смаковали гибель ладей отца Святослава от греческого огня, как смаковали его смерть в Древлянской земле. И для них, и для тех писателей, о которых я говорил, в поступке печенежского вождя было только надругательство над останками русского героя. На самом деле для потомков скифов это был знак величайшего уважения к благородному врагу. Некоторые скифские племена поступали так с умершими родственниками, причем с самыми почитаемыми из них. Уходит этот обычай к седой арийской древности, к обрядовым чашам из людских черепов древних ариев – «капала». Так что это вовсе не изуверская выдумка косоглазых степняков, как почему-то думают. Чаши из черепов упоминаются в скандинавской «Эдде». Не чужды они и славянской традиции. На Руси были песни про ведьму, сделавшую «ендову» – пиршественную чашу – из черепа молодца. Есть и сказка про то, как некий добрый молодец, неоригинально названный Иваном, взял, так сказать, реванш – одолел девятерых ведьм-Ягинишен и понаделал из их голов «чашек». Да и постоянное сравнение головы врага с «пивным котлом» в русском и болгарском эпосе не на голом месте возникло. Алеша Попович так прямо предлагал князю: «коли нету у тебя пивна котла – так вот тебе Тугаринова буйна голова».

Так что не надругательство это было. Во всяком случае, не большее, чем средневековый обычай расчленять на части мощи святых и делить их между разными соборами и монастырями.

Что до «надписи», сделанной-де печенегами и представляющей своего рода конспект-резюме упреков киевлян своему князю, то это и вовсе выдумка летописцев. Даже не потому, что печенеги сами беспрестанно «чужого искали» и не могли видеть в таком образе жизни ничего плохого. Просто печенеги не умели писать. У тюрок была своя письменность, восходящая к сарматским рунам, но ни одного ее памятника не сохранилось в землях, где кочевали печенеги.

И напоследок, о черепе Святослава. В одном из поздних летописных списков приведена очень любопытная подробность. Чашу эту, оказывается, печенежские князья, использовали в обряде зачатия детей. Перед тем, как лечь на ложе, князь и княгиня поочередно пили из этой чаши, твердя, словно заклятье: «Пусть дети наши будут такими, как Он». Такую деталь придумать невозможно, тем паче чернецу-летописцу. Дело в том, что именно в таких, тантрических обрядах использовали арии свои «капала».

А с Русью после гибели Святослава случилось то же, что было с империей Александра после смерти ее основателя, что с римской республикой, когда погиб Цезарь. Те, кто княжил на Руси, слишком мало видели отца, да и погиб он слишком молодым, чтоб оставить свой отпечаток на их душах. О «Сфенге» мы вообще не знаем ничего кроме краткого сообщения византийских хроник под 1016 годом. Между теми же, кто остался на Руси, честь, воля и ум отца распределились неравномерно. Вспыльчивому Олегу хватало и чести, и воли… но недоставало ума, или, по крайней мере мудрости. Ярополк был честен и даже умен, только вот воли в нем было ничтожно мало, слишком мало для правителя даже Киевского княжества, не говоря уж про всю громаду оставленной отцом Державы. Наконец, на севере, под бдительным оком внимательного и умного хазарина вольноотпущенника, скрывшегося за славянским именем Добрыня, подрастал тот, кому судьба вдосталь отмерила и ума, и воли – вот только начисто обделила честью.

Мальчишки, разбросанные по просторам Державы, не очень ощущали себя одною семьей. Гораздо ближе им были их дядьки-воспитатели, да окружавшая их местная знать. Подвижный «центр» Державы – великий князь со своею дружиной – погиб. Среди же уцелевших сыновей князя не нашлось никого, способного стать главой княжеской семьи. Подчинение отцу объединяло их, теперь, после его гибели, они чувствовали себя равноправными. Такое положение было чревато катастрофой. И она вскоре разразилась.

Я уже говорил, что сын Свенельда Лют заехал, в 974 году, на охоте в Древлянские земли – отделенные от полянских, киевских, только лежащей не так уж далеко от Киева. С ним столкнулся охотившийся там же Олег, и, узнав, что перед ним – сын Свенельда, убил его. Обезумевший от горя отец стал требовать у Ярополка мести за своего сына. Отношения между братьями разладились, и через два года вражда, подогреваемая давней распрей полян и северян с древлянами, вылилась в настоящую войну. Дружина Ярополка, киевское и северское ополчения вкупе с печенегами князя Илдеи опрокинули небольшую дружину Олега и древлянское земельное ополчение. В повальном бегстве сбросили с моста у ворот Вручьего самого Олега – юный князь, очевидно, пытался остановить бегущих. На плечах бегущих дружина Ярополка и печенеги Илдеи ворвались во Вручий. Древляне в панике бросали оружие. Стали искать Олега, не нашли – и тут какой-то древлянин вспомнил, что видел, как князя столкнули с моста. Полдня разбирали чудовищный завал из людских и конских трупов под мостом. К полудню нашли Олега, вынесли, уложили на ковер. Потрясенный Ярополк, заливаясь слезами ужаса, горя, раскаяния, бросил Свенельду: «смотри – этого ты хотел?!». История не сохранила ответа старика воеводы, служившего уже третьему поколению Рюриковичей. Во всяком случае, после гибели Олега Свенельд навсегда покидает страницы летописи. В это же время, убоявшись якобы судьбы Олега, бежит «за море, к варягам» Владимир. Излишне прибавлять, что скандинавские саги ни слова не говорят о пребывании отлично известного им «конунга Вальдемара» в Скандинавии. Скорее всего, Владимир и Добрыня были в землях захваченных немцами полабских славян и вербовали там наемников из перебежчиков и изгоев. С ними они и вернулись на родину через несколько лет, изгнав из Новгорода людей Ярополка, среди коих, наверное, был и знакомый нам склонный к поэзии мечник Полтвец, и захватив город. После этого Владимир посватался к дочери полоцкого князя Рогнеде, нареченной невесте Ярополка, нарвался на отказ, вспылил, ударил на Полоцк, захватил его. Отметил победу тем, что сначала изнасиловал Рогнеду на глазах отца, Рогволода, и двух братьев, а потом приказал убить их на ее глазах. Захватил Киев. Люди Ярополка предали его, и он, согласившись на переговоры, был убит из засады варяжскими наемниками Владимира. Это было первое на Руси братоубийство. Не казнь предателя, как казнил Святослав брата Глеба, не трагическая случайность, как смерть Олега. Хладнокровное убийство побежденного, согласившегося на переговоры родича. Не оправданное ничем, кроме жажды власти, сжигавшей сына хазарки.

Сбывалось пророчество вельвы. Пришел и на Русь «век секир» Эдды, Железный век эллинов, арийская Кали-Юга.

О правлении братоубийцы написано много. Много слепых заблуждений, много бесстыжей лжи. Очень мало правды. Нам, исследующим жизнь и смерть его отца, важно одно. Он был полнейшей противоположностью отцу. Стоит только сравнить их войны…

Мог ли кто-нибудь из соратников Святослава – Асмунд, Икмор, Свенельд или Волк – сказать, к примеру: «Посмотрел я пленных, все в сапогах. Эти дани платить не будут, поищем-ка лапотников!». Разве Олег или Игорь, не говоря уж про Святослава, искали прибыльных и безобидных «лапотников»? А ведь сказал не просто приближенный – воспитатель недостойного Святославича. Чему он мог научить? Это очень заметно по жизни воспитанника, как уроки Асмунда мы читали в жизни нашего героя.

Разве мыслимо представить Святослава, Игоря или Олега – прячущимися от вражеской конницы под мостом или спокойно выслушивающего, принимающего оглушительно наглые условия степного дикаря, вассала, холопа предков?

Это при нем достались диким кочевникам отвоеванные отцом и дедом черноземы Дона, Донца, нижней Волги. Они могли уже тогда стать житницами Руси – а стали логовами терзающих ее хищников. На пять, а то и на восемь веков!

Он поклонился тому, что попирал его отец, он швырнул в грязь и конский помет Боричева увоза Тех, Кому отец поклонялся. Сознательно или нет – он продолжал дело своих хазарских предков – втаптывал русов и славян, кровь от крови и плоть от плоти синеглазой, белокурой, просто белой Европы в косоглазую грязь Евразии.

Однако наследство его отца, преданное, затоптанное, жило и пробивалось на свет языками торфяного пожара то тут, то там.

В 1071 году пленные волхвы, схваченные княжьим воеводой Яном Вышатичем, кстати, прямым потомком Добрыни Хазарина, будут под пытками дожидаться неминуемой мучительной казни. И, когда их палач глумливо полюбопытствует, что-де сказали им Боги, один из кудесников выдохнет окровавленным, разодранным ртом: «Встать нам пред Святославом!».

Сколько недоразумений породило совпадение – в те годы в Чернигове княжил Святослав Ярославич. Историки тут же решили, что речь о нем, и стали гадать, отчего волхвы добиваются его суда. Да какое дело служителям Древних Богов было до князя-христианина? На что был им его суд? К иному Святославу взывали они. К последнему полубогу Руси, Европы, неукротимому поборнику Древней Веры.

«Слово о полку…», насквозь языческое, полно отсылками ко временам Святослава. И вряд ли случайными.

Потом – термоядерная зима монгольского нашествия. Церковь, об ручку с захватчиками жирующая на руинах. И дальше – века за веками, казалось, забывшими о Святославе. Кому было о нем вспоминать? Татарам? Отатарившейся московской знати? Ненавидевшей его – вспомните характеристики из жития Ольги – христианской церкви? Или обезглавленному, втоптанному в азиатское рабство, задавленному данью народу? Только корабельщики, водившие суда через Днепровские пороги, рассказывали, что грозная и страшная тень по имени Рус поднимается над ними в урочную ночь, и горе тогда и басурманину, и крещеному человеку…

Потом, с появлением русской литературы, когда столица отодвинулась к Варяжскому морю, а в глазах русских вновь мелькнул стальной имперский блеск, о нем начали мало-помалу вспоминать. Все, кто обращал взгляды свои в глубины нашего прошлого, останавливали свои взоры на нем. Он поневоле заметен. Среди предков, мудрецов, творцов, героев, он – Титан. Полубог. Через десять веков звучат в душе каждого русского его слова «Иду на вы» и «Мертвые сраму не имут».

Кажется, уже не подступить к нему. Полевой и Вельтман, Рылеев и Хлебников, Загорный, Скляренко, Пономарев – список можно длить и длить скажу проще: немного сыщешь таких, кто писал о Руси и не писал бы о нем. Однако все видели лишь ноги его – и походы. Руки – и сражения. Мощную грудь – и бьющееся там отважное сердце. Видели полководца и героя – героя в сегодняшнем разумении (становящегося на глазах вчерашним – уже произносим без рвотного рефлекса название пакостной передачки «Последний герой»). То бишь защитника Отечества, человека беззаветной ратной отваги, но и только.

Да мало ли их у нас? Ими стояла, стоит, и, волею Богов, стоять будет Русь. Мономах и Дмитрий Донской, Ермак и Минин с Пожарским, Шереметев, Суворов, Кутузов, Ермолов, Скобелев, Брусилов, Шаманов – лишь знатнейшие, самые яркие из несметных легионов немеркнущих звезд, имя которым – ратная слава России.

Но как звезды перед солнцем, меркнут они перед ним, скромно отступая в тень того царственного Фарна, той ауры, что окружает одинокого Титана.

Беда писателей – да и ученых – в том, что они не поняли его времени. Будучи христианами и атеистами, они и не могли понять. Они видели начало своей эпохи там, где был конец эпохи его. Они считали его Первым Великим князем Киевским, а он был Последним – последним князем языческой Руси, последним языческим государем Европы. За ним стояла не страна – мир. Уходящий в небытие мир языческого Севера, последнего оплота Великого Пана. Лишь Александр Федорович Вельтман, потомок, как и Даль, датских выселенцев, директор оружейной палаты Кремля, историк и писатель, в романе своем «Райна, королевна Болгарская» вымолвил однажды в каком-то мгновенном, вещем озарении: «Святослав был последний представитель быта владетельного рода Руссов – поколения древних земных Богов».

А его страна, его народ погружались все глубже в воды кромешного мира, гордо именуя это прогрессом. И византийских уродцев сменило на башнях Кремля другое чудище торжествующей Евразии – Щит Соломона, венчавший некогда башни каганата.

Но нет худа без добра - на исходе ХХ века объявились люди, не скажу сумевшие – хотя бы захотевшие понять его, угадать его мысли и чувства по зарницам отблесков в его глазах. Не только друзья – его вспомнили и враги. Я уже писал в самом начале книги об американце Тертлдаве. В его романах «Возвышение Криспа» и «Крисп Видесский» изображен главарь шайки грабителей и убийц с севера, бессмертный колдун, земной наместник Скотоса, Сатаны, выдуманного Тертлдавом мира – Арваш Черный Плащ. В описании его войны с империей Видесс византист Тертлдав почти дословно повторяет Скилицу и Диакона. Что ж, хоть так – все не «просто разбойник» наших надутых и пустых, словно мыльные пузыри, снобов-историков. Но я не про Америку, я про Россию. Вспоминают князя и здесь. В 2002 году в Москве впервые прошло празднование Дней памяти Святослава Игоревича, организованные Фондом развития традиционной культуры и Музея Константина Васильева (единственного художника из известных мне, близкого по духу великому князю). Отчего-то начало этих дней было назначено на 20 апреля. В том же году Общество родноверов Украины учредило Орден Святослава Хороброго. Там же, в Малороссии, поговаривают и о памятнике (давно пора!). Крепкие славянские парни бреют наголо головы, словно дружинники Святослава, татуируют руки, как и они, и называют голубоглазых сынишек в честь последнего полубога Руси. Но до сих пор, кажется, никто не предпринял попытки написания его полной биографии. Жизнеописания великого язычника, написанного не чуждым ему по духу человеком, профессионально изучающим его эпоху. Написать о той далекой эпохе и достоверно, с твердой опорой на источники, и живо. Я попытался. Удалось ли – судить вам, читатель.

Я же закончу свой труд словами печенежского князя, поднимающего кубок из черепа Полубога:

– Пусть дети наши будут такими, как он!

 

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСТОЧНИКОВ.

1. Азбелев С. Н. Предания о древнейших князьях Руси по записям IX-XX вв. // Славянская традиционная культура и современный мир. Вып.1. М., 1997.

2. Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962.

3. Беляев Е. А. Арабы, ислам и арабский халифат. М., 1965.

4. Былины. М., 1998.

5. Введение христианства на Руси. М., 1987.

6. «Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI-XIII вв. М., 1987.

7. Вернадский Г. В. Древняя Русь. Тверь – М., 1996.

8. Веселовский А. Н. Русские и вильтины в саге о Тидреке Бернском. // ИОРЯС, т. XI, кн. 3. СПб., 1906.

9. Вилинбахов В. Б. Об одном аспекте историографии варяжской проблемы.// Скандинавский сборник, вып. VII, 1963.

10. Вилинбахов В. Б. Современная историография о проблеме «Балтийские славяне и Русь»// «Советское славяноведение», 1980, №1.

11. Гальковский Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Репринтное издание. М., 2000.

12. Гедеонов С. Варяги и Русь. СПб., 1876.

13. Гильфердинг А. Ф. История Балтийских славян. М., 1991.

14. Глазырина Г. В. Исландские викингские саги о Северной Руси: тексты, перевод, комментарий. М., 1996.

15. Голубиная книга. Русские народные духовные стихи XI-ХХ вв. М., 1991.

16. Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.). М., 1998.

17. Долгов В. В. Очерки истории общественного сознания Древней Руси XI-XIII веков. Ижевск, 1999.

18. Древнерусские предания (XI-XVI века). М., 1982.

19. Древняя Русь. Быт и культура. М., 1997.

20. Древняя Русь в свете зарубежных источников: Учебное пособие для студентов вузов. М., 1999

21. Древняя Русь. Город, замок, село. М., 1985.

22. Ельски А. Татуировка. Минск, 1997.

23. Забелин И. Е. История русской жизни с древнейших времен, ч. 1. М., 1908.

24. Иловайский Д. И. Начало Руси. М., Смоленск, 1996.

25. История боевых искусств. Россия и ее соседи. М., 1997.

26. Как была крещена Русь. М., 1989.

27. Карамзин Н. М. История государства российского в 12-ти томах. М., 1989. Т.1.

28. Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987.

29. Карпов А. Ю. Владимир Святой. М., 1997.

30. Кожинов В. В. История Руси и русского слова. Опыт беспристрастного исследования. М., 2001.

31. Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991.

((__lxGc__=window.__lxGc__||{'s':{},'b':0})['s']['_228268']=__lxGc__['s']['_228268']||{'b':{}})['b']['_697691']={'i':__lxGc__.b++};