Генетическое изучение языков

§ 137. Генетическое изучение языков — это изучение языков с точки зрения их происхождения. В результате такого исследования можно установить генеалогическую классификацию языков, т. е. их группировку по признакам наличия/отсутствия и большего/меньшего родства.

Признание наличия родства предполагает, что родственные языки являются «потомками» одного общего языка, который называют праязыком, или языком-основой: коллектив людей, говоривших на этом языке, в определенную эпоху распался в силу тех или иных исторических причин, и у каждой части коллектива в условиях самостоятельного, относительно изолированного развития язык изменялся «по-своему», в результате чего и образовались соответственно отдельные языки.

Бóльшая или меньшая степень родства зависит от того, как давно произошло разделение языков, их отделение от языка-основы: чем дольше языки развивались самостоятельно, тем дальше они «отошли» друг от друга, тем отдаленнее родство между ними. Разумеется, в изложенной схеме проблема предстает в несколько упрощенном виде, но основные положения именно таковы.

Следовательно, для установления генеалогической классификации языков требуется ответить на следующие вопросы: во-первых, родственны ли рассматриваемые языки, т. е. восходят ли они к одному и тому же языку-основе; во-вторых, если языки родственны, насколько близко их родство, т. е. какие языки раньше отделились от языка-основы, а какие — позже.

§ 138. Для того чтобы ответить на первый вопрос, нужно, очевидно, каким-то образом сравнить интересующие нас языки. Возникает проблема: что именно необходимо сравнивать? По существу в литературе предлагаются два способа решения этой проблемы: по мнению одних авторов, прежде всего необходимо сравнивать строй языков — их фонетику, грамматику; другие специалисты считают, что сопоставлению подлежат непосредственно материальные элементы языков — слова, морфемы.

Первая точка зрения вызывает серьезные возражения. Дело в том, что очень близкие фонетические и грамматические характеристики нередко встречаются у языков, о родстве которых /132//133/ заведомо не может быть и речи. Например, тонами обладают языки Западной Африки и Юго-Восточной Азии, между некоторыми из них существует и замечательный грамматический параллелизм. Однако абсолютно ясно, что эти языки не могут быть родственными.

Такое сходство является случайным в том смысле, что оно ни в коей мере не объясняется общим историческим происхождением. (Хотя, разумеется, об абсолютной случайности говорить нельзя; строй языков имеет внутреннюю логику развития, в которой много универсального, и одна какая-то грамматическая или фонетическая характеристика может оказаться определяющим фактором для появления целого ряда других, в результате мы наблюдаем значительное подобие строя языков.)

Отмечаются и прямо противоположные случаи, когда языки при несомненном родстве существенно отличаются по своему строю. Примером могут служить русский и болгарский или хинди и ассамский, строй которых обнаруживает заметные различия (в болгарском и ассамском больше развит аналитизм, чем в русском и хинди соответственно), несмотря на очевидное родство болгарского языка с русским и ассамского с хинди.

§ 139. Можно сделать вывод, что заключения о родстве языков или, наоборот, о его отсутствии на основании фонетических и грамматических свидетельств являются по меньшей мере рискованными.

Альтернативное решение состоит в том, чтобы сравнивать материальные элементы языков — слова и морфемы. Если сходство в строе языков может оказаться случайным, то наличие сколько-нибудь значительного числа общих слов, морфем не может быть случайным: оно объясняется или общим происхождением, или заимствованиями. Доказав, что в данном случае заимствований не было[6], мы оставляем лишь первый вариант: наличие общих морфем говорит об общем происхождении.

Такое заключение непосредственно следует из положения о произвольности связи между означающим и означаемым знака: поскольку из данного значения не следует с необходимостью данное звучание и наоборот, то сам факт, что в разных языках в большом числе случаев сопоставимым значениям соответствуют сопоставимые звучания, никак не случаен.

§ 140. Остается определить, как следует понимать сопоставимость звучаний, с одной стороны, и значений — с другой. Разумеется, лишь в близкородственных языках типа русского и украинского часты полные совпадения, например: рука. В большинстве же случаев обнаруживаются регулярные соответствия в фонемном составе означающих морфем с /133//134/ близкой семантикой. Например, русск.[7] бер‑ (ср. беру, брать) соответствует скр. bhár‑, авест. bar‑, греч. φέρ‑, лат. fer‑, чеш. ber‑, польск. bior‑ и т. д.; аналогично русск. брат соответствует скр. bhrā´ t˚r ‑, авест. brātar, греч. φραˉ´τερ‑, лат. frater‑, чеш. bratr‑, польск. brat‑ и т. д. Необходимо стремиться к тому, чтобы сопоставления такого рода охватывали максимальный объем лексики и весь доступный круг языков.

Нужно учитывать, что в процессе развития словá изменяют свои значения, поэтому сопоставимость семантики также далеко не всегда сводится к ее тождеству. Так, оказывается, что русская морфема меж‑ (межа, смежный) должна сопоставляться с англ. middle, нем. Mittel, арм. meZà со значением «середина». Точно так же корень, соответствующий русск. бер‑, в большинстве языков означает «нести», а не «брать».

§ 141. Наиболее продуктивным и методологически правильным является, однако, не прямое сопоставление морфем языков, а конструирование гипотетических праформ: если мы предполагаем, что данные языки родственны, то для каждого ряда семантически родственных морфем этих языков должна была существовать в языке-основе праформа, к которой они все восходят. Следовательно, нужно показать, что существуют правила, согласно которым можно объяснить переход от некоторой праформы ко всем существующим морфемам в данных языках. Так, вместо «прямого» сопоставления русск. бер‑ и его аналогов в разных языках (см. § 140) предполагается, что в праиндоевропейском существовала форма *bher, которая по определенным законам[8] перешла во все те засвидетельствованные в языках-потомках формы, что приводились выше.

Соответственно определение родства можно сформулировать так: языки должны считаться родственными, если можно установить систему правил, которые связывают ряды материальных единиц каждого из них с одной и той же гипотетической праформой языка-основы.

§ 142. В последние десятилетия для выяснения степени родства языков стал использоваться новый метод, который позволяет посредством применения специальных подсчетов определить, как давно разошлись те или иные языки. Это — метод глоттохронологии, первоначально предложенный американским лингвистом М. Сводешем. Метод глоттохронологии основывается на следующих предположениях. В лексике каждого языка имеется слой, составляющий так называемый основной сло-/134//135/варь. Лексика основного словаря служит для выражения простых, необходимых понятий. Соответствующие слова должны быть представлены во всех языках, причем они в наименьшей степени подвержены замене в результате заимствований или развития значений тех или иных слов. Иначе говоря, основной словарь обновляется очень медленно.

Еще более существенно, что скорость такого обновления, как следует из работ Сводеша и других, является постоянной для всех языков. По подсчетам на материале языков, имеющих длительную засвидетельствованную историю, установлено, что лексика основного словаря заменяется со скоростью, составляющей 19–20% в тысячелетие, т. е. из каждых 100 слов основного словаря через тысячелетие сохраняется примерно 80.

§ 143. Для конкретных глоттохронологических исследований используется наиболее важная часть основного словаря в объеме 200 единиц — 100 основных, или диагностических, и 100 дополнительных. В число основных лексических единиц входят такие слова, как рука, нога, луна, дождь, дым, в дополнительный словарь такие слова, как низ, губа, плохой.

Для того чтобы определить время расхождения двух языков, следует для каждого из них составить списки 200 слов основного словаря, т. е. дать эквиваленты этих слов в данных языках. Затем необходимо выяснить, сколько пар семантически тождественных слов из двух таких списков можно считать родственными, связанными регулярными фонетическими соответствиями. Число этих пар, выраженное в процентах, которое принято обозначать символом С, подставляется в формулу:

,

где t — время расхождения языков (в тысячелетиях), а r — постоянный коэффициент сохранения общей лексики за тысячелетие, т. е. 80–81 %[9].

Имеется и более сложная методика математического определения степени родства языков, в целом исходящая из тех же представлений. В литературе высказывались и сомнения в универсальности и надежности методики глоттохронологии.

АСПЕКТУА́ЛЬНОСТЬ (от лат. aspectus — внешний вид, облик) — система морфологических, словообразоват., синтаксич., лексич., лексико-грамматич. и др. средств, служащих для передачи характера протекания и распределения действия во времени. В рус. языке А. образует функционально-семантич. поле, в основе к-рого лежит грамматич. категория глагольного вида (в международной терминологии — аспект).

В зависимости от выражаемого значения различают качественную и количественную А. К качественной относят: 1) обозначение отношения действия к пределу — ограниченность или неограниченность пределом, направленность к пределу или его достижение; 2) фазовость — выделение начальной, серединной или конечной фазы в протекании действия или состояния; 3) перфектность — выражение связи предшеств. действия или состояния с момента речи или другим послед. моментом времени. Количественная А. включает также характеристики действия или состояния, как: 1) непрерывность (прерывность) осуществления с дальнейшими подразделениями в зависимости от ограниченности (неограниченности) и регулярности (нерегулярности) повторений; 2) степень продолжительности действия или состояния с различением мгновенности, неогранич. и огранич. длительности и других подтипов; 3) степень интенсивности — ослабленная, усиленная или нейтральная, также в неск. разновидностях. Отдельные типы и подтипы качественной и количественной А. могут комбинироваться друг с другом в разных сочетаниях.

Для выражения А. используются и глагольные и неглагольные средства. Центром А. является категория глагольного вида, образуемая противопоставлением совершенного и несовершенного видов (ср.: рассказать — рассказывать, читать — прочитать). К другим элементам А. относятся: 1) аспектуальные классы глаголов — статические, обозначающие различные состояния и отношения (ср.: лежать, иметь, соответствовать) и динамические, подразделяемые на предельные, предполагающие достижение определенного результата (ср.: строить, красить, сохнуть), и непредельные (ср.: гулять, беседовать), а также их разновидности, отчасти выражаемые с помощью приставок и суффиксов (ср.: достроить, крикнуть, запеть, посидеть); 2) сочетания с такими глаголами, как начать, продолжать, кончить, привыкать, и частицами давай, как, ну, и (ср.: давай плясать, как крикнет); повторения глагольной формы для подчеркивания длительности или интенсивности (ср.: ждет-ждет, сидит и сидит); 3) обстоятельственные выражения со значением длительности, краткости, внезапности и др. (ср.: целый день, все еще, за год, часто, вдруг); 4) грамматические характеристики актантов (подлежащего и дополнений) при глаголе; ср.: Он курит сигарету (сейчас) и Он курит сигареты (вообще); пил/выпил воду, но только выпил воды; Котенок уже видит (т. е. способен видеть); 5) синтаксические средства с дополнит. аспектуальными функциями, например, конструкции типа "чем больше... — тем сильнее", совместимые только с несовершенным видом.

Лит.: Бондарко А. В. К проблематике функционально-семантической категории. Глагольный вид и "аспектуальность" в русском языке // Вопр. языкознания. 1967. № 2; Маслов Ю. С. К основаниям сопоставительной аспектологии // Вопросы сопоставительной аспектологии. Л., 1978; Теория функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. Л., 1987; Козинцева Н. А. Временная локализованность действия и ее связи с аспектуальными, модальными и таксисными значениями. Л., 1991.

Функциона́льный стиль —

разновидность литературного языка, в которой язык выступает в той или иной социально значимой сфере общественно-речевой практики людей и особенности которой обусловлены особенностями общения в данной сфере. Наличие Ф. с. связывают также с различием функций, выполняемых языком (см. Функции языка). К внеязыковым стилеобразующим факторам относят формы общественного сознания, социальных отношений, виды производ­ствен­ной и другой деятельности. Важную роль играют и типичные для той или иной сферы автор речи (частное лицо, официальное лицо, государ­ствен­ное учреждение и т. п.), адресат (собеседник, массовая аудитория), тематика общения, целевая установка и др.

Для многих современных литературных языков выделяются обиходно-литературный, газетно-политический, производственно-технический, официально-деловой и научный Ф. с., но объём каждого из них, соотношение друг с другом, место в стилистической системе в разных языках неодинаковы. Во всех языках центральное положение занимает обиходно-литературный стиль, бытующий в широком повседневном неспециальном общении и в художественной литературе, — «нейтральная» разновидность литературного языка, на фоне которой проявляются особенности других Ф. с. В её пределах дифференцируются возвышенный​/​сниженный стили языка, отражающие различие типов ситуаций общения (см. Стиль в языкознании). Газетно-политический стиль связан с общественно-политической сферой жизни, официально-деловой — стиль деловых бумаг и специального общения в эконо­ми­че­ской, юридической, дипломатической сферах, в государ­ствен­ных учреждениях и т. п., научный и произ­вод­ствен­но-технический стили обслуживают науку и произ­вод­ствен­но-техническую сферу. Статус языка художественной литературы вызывает споры. Некоторые учёные считают его Ф. с. (Р. А. Будагов, М. Н. Кожина и другие), другие видят в нем особое явление, отмечая, что он соотносится со всем национальным языком, включая территориальные и социальные диалекты. Спорным остается вопрос о месте разговорной разно­вид­но­сти в системе Ф. с. литературного языка (работы Е. А. Земской, О. А. Лаптевой, О. Б. Сиротининой и других).

Ф. с. — категория социальная и историческая, зависящая от исторически изменяющихся социально-культурных условий использования языка, порождённая сложностью и много­обра­зием общественно-речевой практики людей. Системы Ф. с. различны в различных языках и в разные эпохи существования одного языка. Так, социально значимыми являются у многих народов сферы устной народной словесности, культа, что вызывает к жизни соответствующие функциональные разновидности языка. В определённые периоды, особен­но предшествующие складыванию наций и литературных языков, определённые сферы общения могут обслужи­вать­ся чужими языками (см. Латинский язык).

Ф. с. реализуется в устной и письменной формах и имеет особенности в лексике, фразео­ло­гии, словообразовании, морфологии, синтаксисе, фонетике, в использовании эмоционально-оценочных и экспрессивно-образных средств, в наличии своей системы клишированных средств. Для системы Ф. с. существенную роль играет взаимодействие противопоставленных по своим признакам книжно-письменных и устно-разговорных языковых средств. Различен в Ф. с. удельный вес стилистически-нейтральных средств выражения.

Функционально-стилистические границы в современных литературных языках тонки и сложны, однако существует регулярная воспроизводимость, предсказуемость употребления определённых языковых явлений для каждого Ф. с. Закономерности функционально-стилистической системы носят во многом вероятностно-статистический характер; напри­мер, грамматических явлений, имеющих функционально-стилистическую отмеченность, в целом немного, но различия в частотности сходных грамматических явлений в разных Ф. с. весьма значительны.

Научное изучение Ф. с. начинается в 20 в. и углубляется в связи с формированием функцио­наль­но­го подхода к языку. Основы функциональной стилистики в советском языкознании были заложены в 20—30‑х гг. 20 в. трудами В. В. Виноградова, Г. О. Винокура, Б. А. Ларина, А. М. Пешковского, Л. В. Щербы, Л. П. Якубинского и других. Существенную роль в выяснении понятий стилистики сыграла дискуссия в журнале «Вопросы языко­зна­ния» (1954—55), работы Г. В. Степанова, Д. Н. Шмелёва, Лаптевой, Кожиной и других. Исследованию проблем функциональной стилистики посвящены работы В. Матезиуса, В. Гавранека, Й. Вахека, А. Едлички, а также Дж. Р. Фёрса, М. А. К. Халлидея, этно- и социолингвистов США (Дж. Гамперца, У. Лабова и других), исследовавших языковую ситуацию у многих народов мира. В связи с компьютерным моделированием речевого общения ведется также изучение типов (жанров) текстов, которые пересекаются с Ф. с. и выделяются по сходным признакам, поддающимся статистической обработке.

http://homepages.tversu.ru/~ips/5_02.htm

Апоха

(санскр. - исключение, отделение, различение) - логико-гносеологическая концепциябуддизма махаяны, утверждающая отрицательное или относительное значение понятий. Проистекает из концепции "недвойственности" (см. "Восемь "не"") и принципиальной иллюзорности всякой феноменальности, отнесения подлинной субстанциальности к миру чистых единых сущностей - дхарм. Всякий мыслительный процесс, выражающийся в понятиях, представляет собой конструирование, обобщающую абстракцию. Следовательно, любое понятие - универсалия. Поскольку мир единичных сущностей и мир универсалий никак не связаны (универсалии предполагают стабильность, постоянство значения, а дхармический поток реальности непостоянен, вечно изменчив и бесконечно многообразен), то понятия ничего не говорят о реальности, с которой они мысленно соотносятся. Их значение в том, что они каким-то образом указывают на специфику мыслительных процессов. Кроме того, слово как комбинация звуков, наделяемая субъективным и коммуникативно транслируемым смыслом, содержит указание на то, что называемый им предмет есть "А", следовательно, он не есть "не-А". Эти аспекты смысловой данности понятийной практики позволяют, по крайней мере, прояснить, чем не является данный предмет. Основатели концепции А. - Дигнага (ок. 450 - 520) и Дхармакирти (ок. 580 - 650), отрицая позитивное значение рационально-понятийного познания, утверждали ценность чувственного познания, просвещенного духовной практикой в соответствии с буддийскими истинами. Дхармоттара (ок. 750 - 810), представитель крайнего крыла школы йогачара, утверждает ложность всякого познания внешней феноменальности, ориентируясь на медитативную интроспекцию (вся феноменальная реальность, с его т. зр., есть дхармические образы, являющиеся в процессе медитации). Влияние концепции А. присутствует во всей логико-гносеологической литературе махаяны и особенно в дзэн-буддистской практике достижения сатори.

КАРАКИ (санскр. käraka, букв. — действующие) — индийская лингвистическая и лингвофилософская категория. Впервые система караков была разработана индийским грамматистом Пашни в труде “Аштадхьяи”, Панини не дает общего определения караков, однако из его описания этой системы можно сделать вывод, что караки — это роли, которые играют отдельные элементы (объекты, живые существа и т. д.) в совершении действия, обозначенного глагольным корнем. Всего в разделе I. IV.23—55 “Аштадхьяи” описаны семь “ролей”: ападана, илиотправная точка; сампрадана, или реципиент; карана, или инструмент; адхикарана, или локус; карт, или деятель; карма, или объект и хету, или причина. Патанджали рассматривает караки двояко: как свойство объекта, а именно его способность содействовать совершению действия, но также и как объект, обладающий этим свойством. Так, комментируя этот раздел “Аштадхьяи”, он утверждает (Махабхашья II.57.9. ad. III. 1.67.), что вещи становятся караками тогда, когда они принимают участие в совершении действия. Согласно Бхартрихари (Вакьяпадия III. 1.2—3), караки — садхана в его терминологии — есть именно способность объекта содействовать совершению действия. Эта способность является изначально присущей объекту и существует постольку, поскольку существует объект. Она проявляется тогда, когда объект оказывается вовлеченным в совершение действия. С точки зрения высшей реальности эта способность едина, но из-за множества следствий, которые она вызывает, и под влиянием ее выражения в языке она рассматривается как имеющая шесть основных типов — шесть караков Панини за исключением хету. Хету, согласно Бхартрихари, — это объект, который может вызвать следствие, вне зависимости от того, связан он с действием или нет, т. е. это “причина вообще”.

[1] Признак A можно сформулировать и как «релевантность/иррелевантность тона».

[2] В то же время относительно едва ли не большинства тюркских языков ведутся много­летние дискуссии о том, какова природа ударения в этих языках и даже каково место ударения в конкретных языках [Щербак 1970]. Имеющиеся описания заставляют подозревать, что по крайней мере в части тюркских языков ударения также нет.

[3] Решение вопроса о фонологичности/нефонологичности предсказуемого ударения зависит от понимания функции последнего. Полная предсказуемость ударения лишает его дистинктивных потенций, но является ли дистинк-/273//274/тивная функция ударения главенствующей? Можно считать, что предсказуемое ударение продолжает выполнять конститутивную (консолидирующую), кульминативную и ритмообразующую функции, и по крайней мере первая из них не может быть переадресована соответствующим аллофонам гласных (или согласных). В этом случае фиксированное неподвижное ударение фонологично, как функциональное средство языка, хотя и существенно отличается от разноместного и/или подвижного. Не вполне ясно, однако, является ли наличие просодической вершины слова в языке с фиксированным ударением всегда средством консолидации слогов в пределах слова — или же оно может расцениваться как следствие сочетания слогов по законам данного языка. При последней трактовке ударение становится чисто фонетическим явлением.

[4] Видимость наличия морфем короче слога создает так называемая эризация в китайском языке, например [p‘ar²] ‘тарелочка’, где значение уменьшительности передается как будто бы морфемой [r]. Внимательный анализ /269//270/ показывает, однако, что с фонологической точки зрения [r] следует считать отдельным слогом [Касевич, Спешнев 1974].

[5] Разница с русским примером типа ток + а → то‑ка заключается только в том, что в русском языке согласный эксплозивен как в начальнослоговом, так и в конечнослоговом положении, а в индонезийском конечнослоговой согласный имплозивен.

[6] Хотя доказать это бывает отнюдь не просто.

[7] Здесь использованы следующие сокращения названий языков: русск. — русский, скр. — санскрит, авест. — авестийский, греч. — греческий, лат. — латынь, чеш. — чешский, польск. — польский, англ. — английский, нем. — немецкий, арм. — армянский.

[8] Формулировку правил, отражающих эти законы, мы не приводим.

[9] Наличие в знаменателе цифры 2 объясняется тем, что в каждом языке основной словарь изменялся по-своему, поэтому, рассматривая пары слов из двух списков, мы получаем, соответственно, удвоенное время расхождения языков.