Й год печально известен, как год повсеместного, кощунственного вскрытия мощей русских святых. История не знает другого такого грубого оскорбления религиозного чувства людей.

Раки со всем содержимым передавались в местные музеи в отделы «церковной старины».

В Архангельской, Владимирской, Вологодской, Воронежской, Московской, Новгородской, Олонецкой, Псковской, Тамбовской, Тверской, Саратовской и Ярославской губерниях за короткое время было совершено 58 «вскрытий» мощей.

Мощи Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия помещены в музей (Петровка, 14) в качестве экспоната — «мумифицированные трупы».

Как правило, вскрытия производились тайком, без свидетелей, без точной записи обнаруженного и с расхищением разных церковных вещей.

Коллегия Наркомъюста, тем не менее, на заседании 6 июля приняла следующее постановление: „Принципиально остается в силе старое постановление о необходимости ликвидации эксплуатации так называемых мощей".

Встретив во многих местах сопротивление православного народа, центральная власть лишь предостерегала своих исполнителей на будушее от «решительных» действий, если в той или иной местности «почва недостаточно подготовлена».

Кампанию вскрытия мощей русских святых один историк назвал «мощейной эпопеей». Она сопровождалась жуткой профанацией.

Профессор Н. Кузнецов писал в Совнарком о грубости и издевательстве членов комиссии по вскрытию мощей преподобного Саввы Звенигородского: один из членов комиссии несколько раз плюнул на череп святого, останки которого являются святыней всего русского народа.

Вопрос о вскрытии мощей преподобного Сергия Радонежского был решен на пленуме местного Совета в присутствии «делегатов» из Москвы. В виду реальной возможности народных волнений, была мобилизована рота размещавшихся в Лавре курсантов.

Чтобы не допустить набатного звона, они в шестом часу вечера заняли колокольни и у всех ворот были расставлены патрули. «Свои» люди находились и на стенах Лавры. В шестом часу вечера наглухо закрыли все ворота.

Когда стало известно решение Совета о вскрытии мощей преподобного, народ стал собирать подписи под петицией протеста. На 35 листах стояло.00 подписей.

Это в маленьком-то местечке Сергиевом Посаде! — Не помогло. Вскрытие произошло. С девяти часов вечера, в течение двух часов происходило кощунственное вскрытие нетленных останков великого Светильника земли Русской, во время которого, кстати, непрерывно шла киносъемка. То же самое было и при вскрытии мощей святителей Митрофана Воронежского и Тихона Задонского. Куда же девались эти уникальные ленты? Ведь не могли же антирелигиозники не воспользоваться ими, если бы они хоть в какой-то мере компрометировали Церковь и религиозное чувство верующих!

До осени 1920 года по России было произведено 63 вскрытия мощей святых. Нетленные останки четырех святых были помещены в музеи.

И только в восьми случаях при вскрытии мощей присутствовали «массы», как называли большевики народ.

Весьма модными при вскрытии мощей были насмешки и издевательства над религиозным чувством верующих, в разной форме, но всегда оскорбительные. Кроме того, были и тайные вскрытия с расхищением драгоценных церковных предметов.

ПРАВО СИЛЫ

 

Революция застала Церковь во всем ее внешнем блеске, великолепии и богатстве. Большевикам, не особенно обремененным моральными ограничениями, оставалось только взять это богатство. Для успокоения остатков совести, сами себе издавали оправдательные декреты.

«Никакие церковные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют».

Статья 10 Декрета об отделении Церкви от государства уравнивала религиозные и церковные общества с положением в государстве частных обществ, а статья 12 лишала их прав собственности и юридического лица.

Курьез состоял в том, что во время принятия Декрета, которым Церковь низвели до уровня частного общества, в советском законодательстве еще не было закона о частных обществах. Он был принят только в 40-х годах.

За несколько дней до издания Декрета, был опубликован приказ, в котором говорилось:

«Церковные службы и обряды могут продолжаться при условии возбуждения ходатайства коллектива верующих, с обязательством принятия на себя ремонта и содержания инвентаря и служащих»

Но каким образом может взять на себя более или менее серьезный ремонт, а также содержание служащих коллектив верующих, лишенный законодателями всяких прав?

«Можно ли себе представить, — задавал вопрос автор одной статьи, — нормальное общество или союз, которые не обладали бы правами юридического лица? Даже при царском режиме «общество борьбы с бугорчаткой» имело свои капиталы, приобретало недвижимую собственность» ²⁾

Таким образом, религиозное общество, согласно новому законодательству, стало чем-то эфемерным и призрачным. Вместе с тем, на него были возложены большие и ответственные обязательства. Легко понять, что серьезный ремонт церкви, содержание служащих, невозможны для такого эфемерного коллектива.

Религиозное законодательство большевиков было нацелено в самую душу народа, в его святыню.

Венец Декрета:

«Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ являются народным достоянием».

Веками драгоценности и имущество жертвовались именно на Церковь. Отобрание их есть прямое, вопиющее нарушение народной воли. Вряд ли кто-либо стал бы жертвовать, если бы знал, что его пожертвование будет захвачено безбожными бандитами.

Но у большевиков своя логика:

«Нельзя допустить и распределения накопленных веками материальных ценностей — серебра, золота, драгоценных камней и богатейшей утвари, между последними из могикан (т. е. монахами). Все это доброхотные даяния русского народа или приобретено на счет верующих народных душ и, следовательно, должно отойти к народу».

При ликвидации храмов при школах, в учреждениях, военных церквей и т. д., в Саратове, например, образовался огромный запас серебряных вещей, «предназначенных исключительно для религиозных целей».

Группа прихожан Кирилло-Мефодиевской церкви обратилась в саратовскую комиссию по отделению Церкви от государства с просьбой предоставить часть этого серебра для нужд храма. В просьбе было отказано, „так как серебро сдается в государственный банк".

При закрытии храма, храмовое имущество распределялось примерно таким образом:

а) все предметы из платины, золота, серебра, парчи, драгоценные камни шли в государственный фонд и передавались в распоряжение местных финансовых органов или органов Министерства культуры, если эти предметы находились на учете последних;

б) все предметы исторической, художественной, музейной ценности передавались Министерству культуры и предназначались для музеев;

в) иконы, облачения, хоругви, покрывала и т. д., имевшие специальное церковное назначение, могли быть переданы другому религиозному объединению;

г) колокола, мебель, ковры, люстры и т. д. зачислялись в государственный фонд и передавались местным финансовым органам или органам Министерства культуры, если они находились на учете последних;

д) и только переходящее имущество, не имеющее особой ценности, такое, как ладан, свечи, масло, вино, воск, дрова, уголь, в случае сохранения религиозного общества, после закрытия молитвенного здания, изъятию не подлежали.

Отнимаемые у Церкви и других религиозных обществ имущества, согласно Декрету, объявлялись народным достоянием. Это неясное выражение нужно было понимать, по-видимому, в том смысле, что имущества переходили в собственность всего народа России. Но ведь он состоял не только из одних православных, но и католиков, протестантов, магометан, иудеев, и даже язычников. Выходило, что имущества, принадлежавшие Православной Церкви, должны были обращаться в достояние и этого народа? Не знаем, что говорили по этому поводу католики, протестанты, магометане, иудеи, но многие из православных в то время или допускали здесь ошибку людей, составивших Декрет, или усматривали в этом насмешку над религиозным сознанием и чувствами православного населения.

Закон ни одним словом не говорит ни о каких обязательствах со стороны местной и центральной светской власти. Захочет она отдать православные храмы православным же, которые соорудили их на свои трудовые крохи, отдаст: во временное пользование. Не захочет — не отдаст. Никакой аппеляции на ее решения быть не может. Все зависит от произвола «начальства».

Верующие люди опасались: при таких условиях может случиться, что, например, в Успенском соборе Московского Кремля, в этом символе и ядре русской государственности, замолкнет богослужение и возносимая через него хвала Богу, совершающаяся почти ежедневно более 500 лет.

«Если это произойдет, да еще навсегда, то это будет явным признаком, что святая Русь умерла и Россия превратилась в какое-то новое государство».

Опасения оказались не напрасными. Прошло совсем немного времени и богослужения в кремлевских храмах действительно прекратились. И на Российской почве выросло новое государство.

В имущественной сфере отношения государства к Церкви существует один весьма примечательный аспект. Его достаточно подробно проанализировал в своей «Докладной записке» во ВЦИК епископ Антонин (Грановский).

„Как скоро советская власть не только безрелигиозна, но и антирелигиозна, отмечал епископ Антонин, как скоро советская идеология — идейный противник всякой религии («опиума народа», по ее характеристике), то она (власть) не должна ни в какой форме пользоваться культом для своих целей. Этого требует и логика, и этика.

Но с января 1918 года государство изменило свое отношение к Церкви, не отступая от принципа изоляции и насилия над ней, власть стала на путь ее эксплуатации. Клеймя культ как эксплуатацию народного невежества, власть сама встала на путь корыстного использования религии. Таковы все новые мероприятия по отношению к культу — обложение церквей арендной платой за помещения, выборка промысловых патентов и т д. И, так как для всех этих мероприятий нет ни идеологических, ни юридических оснований, то они применяются произвольно. «Культу» нет помощи ниоткуда: идейно он отрицается, фактически он разрушается, юридически он совершенно беззащитен: «культ» — ремесло, перед которым закрывают двери все профсоюзы. Организация культа не может получить легализацию

У власти, борющейся за социальную правду, — заканчивал свою „записку" епископ Антонин, — экономическая эксплуатация культа не может быть допустима.. Просим экономическую эксплуатацию культа, как капиталистическую тенденцию, приостановить".

За короткий срок Церковь была лишена всего, по всем правам принадлежащего ей, имущества.

До революции в Русской Церкви 39 специальных предприятий обеспечивали ее всеми необходимыми предметами, 23 предприятия производили иконы, 20 — церковную утварь, десятки фабрик и мастерских занимались изготовлением лампад, крестов и крестиков, кадильниц, хоругвий, парчевых облачений, различных сосудов, свечей, церковного вина, лампадного масла и т. д. Церковные предметы всегда представляли собой уникальные произведения искусства, потому что Церкви отдавалось все лучшее, чем обладал русский человек.

Монастыри были очагами высочайшего церковно-прикладного искусства.

В 1904 году в Петербурге состоялась первая (к сожалению, и последняя) Всероссийская выставка монастырских работ и церковной утвари. По отзывам прессы, там были представлены подлинные шедевры церковного искусства.

Балашевский Покровский (женский) монастырь занимался производством шелка, и прислал на выставку свои образцы, многие монастыри представлены были экспозициями белошвейного искусства.

В газете «Новости» об этой выставке есть такие строки:«Валаамский Спасо-Преображенский монастырь отличился художественной резьбой по дереву. Выставленный большого размера киот для образа один стоит того, чтобы побывать на выставке (разрядка наша — В. Р.). Работа поистине дивная, и нож в руке послушника явился орудием творчества... Другие монастыри прислали изделия из бронзы, дерева, кости».

Но все это творчество и искусство для большевиков — всего лишь «духовная сивуха».

Большевики с азартом приступили к «реквизиции» этой привлекательной «сивухи».

П. Красиков, руководитель VIII Отдела НКЮ (занимался «отделением» Церкви от государства), отмечал в свое время, что за 1918-1920 гг. у Церкви были изъяты: все наличные денежные капиталы, все земли, все здания, включая сюда и храмы, большинство свечных заводов, аренд, лобазов, складских помещений... и т. д.

На каком основании? — Так большевики, ведь, сами — законодатели!

«V Отдел находит национализацию церковных домов и назначение их на общественные цели совершенно законной (разр. наша — В. Р.)».

К лету 1920 года все основное имущество Церкви было «национализировано». Только в Москве было изъято: 551 жилой дом, 100 торговых помещений, 52 школьных здания, 71 богадельня, 6 детских приютов и 31 больница.

Были отобраны все предприятия, мастерские по изготовлению церковных предметов. Впредь религиозным объединениям запрещалось самим производить «предметы культа», кресты, облачения и т. д. Религиозные общества не вправе были создавать свечные мастерские, иметь типографии.

Парадоксально, но в 1920 году приходы покупали свечи в... Совнархозе.

В результате конфискаций и всевозможных ограничений по Декрету, церковные общества оказались без всякой материальной базы и без собственных храмов.

Для Православной Церкви, которая не считает себя «невидимой», обстоятельства были гораздо труднее, чем для некоторых протестантских церквей.

 

ЛИКВИДАЦИЯ МОНАСТЫРЕЙ

 

Специального декрета об упразднении монастырей советская власть не принимала. Иногда большевики — не бюрократы. Наиболее интенсивно этот разбойничий поход против монастырей проходил в 1918-1919 годах, при «дедушке» Ленине.

Член Собора проф. Н. Кузнецов писал по этому поводу:

„Монастыри начали возникать в России вскоре после ее крещения и существуют уже 1000 лет. По отчету обер-прокурора св. Синода за 1914 год, в России находилось 550 мужских и 475 женских монастырей. Многие из них, как например, Соловецкий, Валаамский, Лавры Киево-Печерская, Троице-Сергиева и Почаевская, приобрели известность и за пределами России. Что же, все они обязаны своим вековым существованием полной их ненужностью для народа и стремлениям монахов собирать с народа деньги? Неужели же русский народ настолько глуп, что в течение 1000 лет не мог понять всего этого и может сделать это только теперь, с появлением в России людей, назвавших себя народными комиссарами?

Кто способен думать о целой России и о себе самом не под влиянием затуманивающей ум классовой ненависти и алчности, тот, хотя бы он был и малообразован, должен понимать, что вопрос о таких вековых явлениях, как монастыри, не только легкомысленно, но и преступно решать с плеча, слушая лишь людей, наполненных враждой и злобой к монастырям.

Каждый благоразумный человек, особенно призванный к государственной деятельности и строительству, обязан по всем таким вопросам обращаться к истории и спросить, что свидетельствует она"⁴

На начало 1918 года в России было.53 монастыря, включая сюда, архиерейские дома (82), подворья (50), мелкие скиты (75).

На деле операция по ликвидации монастырей вылилась в разбойничий поход против них.

Весьма примечательный ответ был получен из Наркомъюста ярославским отделом по ликвидации церковных и монастырских имуществ на его запрос, может ли он самостоятельно производить обыски в храмах, а также в келиях монастырей «на предмет поисков благородных металлов (разр. наша — В. Р.)». — Разумеется, можно, ответил Наркомъюст.

Монастырские храмы подлежали ликвидации «на общих основаниях».

Во многих губерниях была учреждена специальная должность «комиссара по монастырям».⁾

Они несли собой явные военно-диктаторские функции, осуществляли полный контроль хозяйственной жизни монастыря, подписывали приходные и расходные хозяйственные документы, визировали заявки на доставку дров, разрешения на отпуск церковной утвари из ризниц монастырей во временное пользование в других близлежащих приходских храмах, следили за движением монастырского населения, за распределением жилой площади и многим другим.

Комиссар был «полномочным представителем советской власти в монастыре, осуществлявшим администативный и политический надзор за бытом и деятельностью монастырского населения», т. е. фактически руководил всеми сторонами монастырской жизни.

В силу ряда не зависевших от большевиков обстоятельств, национализация монастырских имуществ и монастырей растянулась на несколько лет и завершилась в основном только в 1921 году, хотя первоначально власти намерены были осуществить ее в течение нескольких месяцев.

К концу 1918 года сведения о ликвидации монастырей поступили только из нескольких губерний, в том числе из Костромской, где процесс этот начался еще до издания Декрета.

Обеспокоенный такой ситуацией, НКЮ в декабре «напомнил» губисполкомам, что в инструкции по проведению Декрета в жизнь предписывалось провести национализацию церковных (разумеется, и монастырских) имуществ в двухмесячный срок со дня ее опубликования (30 августа), а между тем от большинства исполкомов не поступило никаких сведений о «проведении этой акции».

Подстегнутая директивой центральной власти, местная власть засучила рукава.

Уже в начале следующего года Калужский отдел юстиции сообщил, что из всех 16 находящихся в пределах губернии монастырей и общин монахи и монахини выселены.

Курские власти также сообщали, что насельники монастырей выселяются из занимаемых ими помещении.

Пермский губисполком всерьез запрашивал московское руководство, должен ли в дальнейшем вообще существовать институт монашества.

Контекст запроса был таков: если наверху считают, что «не должен», то пермские большевики готовы руководствоваться таким мнением.

В Москве к середине года из большей части монастырей монахи и монахини были выселены. По решению Моссовета, все бывшие монастырские помещения должны были поступать исключительно в ведение Отдела народного образования. Но на практике они использовались в самых разных целях, чаще всего занимались учреждениями, «имевшими общеполезное значение».

В Спасо-Андрониевском монастыре были устроены пролетарские квартиры.

Новоспасский монастырь превращен в концентрационный лагерь.

Страстной монастырь занят Военным комиссариатом.

В Кремлевском Чудовом монастыре разместился кооператив «Коммунист».

«За активную контрреволюционную деятельность» была закрыта Троице—Сергиева Лавра в Сергиевом Посаде. Город переименован в Загорск.

К концу 1920 года в стране было ликвидировано 673 монастыря, в 1921 году — еще 49, т. е. всего — 722 монастыря.

Насельники были выселены из монастырей на улицу.

В большинстве из них (287) расположились советские и военные (188) учреждения (помните постановление? — «общеполезное значение»).

Национализация монастырских имуществ и ликвидация монастырей характеризуется (иногда, очень редко), советскими историками, как «сложный и во многом драматический процесс».

На самом же деле, процесс ликвидации монастырей — одна из самых жутких, кровавых и античеловеческих акций большевиков. Они не гнушались никакими мерами.

Насилие, кощунство, наглость и алчность всегда были карманными жизненными средствами всех революционеров. При ликвидации монастырей они использовали их в полную меру.

Институт монашества, строившийся духовными усилиями тысяч подвижников на протяжении десяти веков, большевики разрушили в нескольких лет.

 

ИЗЪЯТИЕ ЦЕРКОВНЫХ ЦЕННОСТЕЙ

 

Всеобщая политическая, экономическая и культурная разруха, в которую ввергли большевики Россию в результате революции, привела в 1921 году к небывалому доселе в истории России голоду в одном из богатейших районов страны — в Поволжье. Были случаи людоедства.

На 1 апреля из 32 миллионов населения района голодали 2.1.00 человек. Такая точная советская статистика настораживает, но будем исходить из нее, поскольку другой просто нет.

Продовольственный дефицит пострадавших от голода районов Поволжья составлял 200 миллионов пудов, т. е. 3,2 миллиона тонн, зерна.⁾

Где взять деньги? Капиталы «буржуев и помещиков» уже давно были изъяты и промотаны.

Оставалась только одна Церковь. Обессиленная, обворованная, истерзанная, но все же обладавшая еще огромными богатствами.

До издания известного Декрета власть на местах конфисковывала и в целях наживы продавала церковное имущество тем же группам верующих, у которых оно было конфисковано. Таким образом, хотя Церковь и грабилась, но драгоценные предметы оставались в ее ведении.

Декретом «об отделении» церковное достояние «национализировалось», но тоже оставалось в пользовании церковных общин.

27 декабря 1921 года был издан декрет, по которому ценности, находившиеся в церквах и монастырях, уже просто изымались.

Это «законодательное беззаконие» явилось последовательным развитием основного «церковного» закона — Декрета. Первым (Декретом) церковные ценности, церковное достояние было «национализировано», а вторым — изъято.

Между этими двумя декретами, в 1920 году, прокатилась, так сказать, «неофициальная» волна изъятий.

Перед лицом голода Патриарх Тихон еще осенью 1921 года, то есть, до декрета большевиков об изъятии, выпустил специальное воззвание к верующим, призывая их к пожертвованиям в помощь голодающим, а духовенство — к содействию в этом. В короткий срок было собрано 9 миллионов рублей.

Процесс этот естественным путем должен был ускоряться и расширяться в будущем, и сомнений в этом ни у кого не было.

Однако такое положение большевиков не устраивало. Им нужна была Церковь — не союзница в борьбе с голодом, а враг. Злейший и единственный. В феврале 1922 года — новый декрет об изъятии.

Вопрос о церковных ценностях был поставлен на самом высоком правительственном уровне.

Теперь уже известно совершенно секретное письмо Ленина к членам Политбюро, в котором он с демонической хитростью предлагал использовать голод для решительного и окончательного разгрома Церкви.

«Чем большее число представителей... реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, — писал он в этом письме, — тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Окончилась гражданская война, началась война с Церковью. Люди в кожаных тужурках вошли в храмы, чтобы силой изъять золотые и серебряные вещи, украшенные драгоценными камнями священные сосуды.

Возбужденная и оскорбленная в своих лучших чувствах, народная толпа бросилась на защиту этих ценностей.

Звон набата, вопли женщин, стрельба и кровь — таков аккомпанемент изъятию.

И Патриарх Тихон, который в особом послании допускал возможность использования для помощи голодающим драгоценных церковных вещей, не имеющих сакраментального значения (подвески, цепи, браслеты, ожерелья, золотые и серебряные оклады икон и т. п.), Патриарх Тихон, который только что сам призывал к пожертвованиям, видя как насильственно отнимается у Церкви ее священное достояние, как святотатственно совершается то, что Церковь могла и желала сделать сама, 28 февраля, т. е. буквально вслед за Декретом об изъятии, издает новое Послание, в котором призывает к защите церковного достояния.

С аналогичным призывом обратился Московский архиепископ Никандр (Феноменов). Благочинным епархии он дает распоряжение:

„Ценностей не отдавать, в комиссию по изъятию своих представителей не выбирать, в случае прибытия представителей советской власти для изъятия, явиться всем незанятым членам общины для отстаивания церковного имущества".

Здесь необходимо сделать пояснение. Сразу же после издания декабрьского декрета, на местах начали создаваться Комиссии помощи голодающим (Помголы).

В некоторых местах светские органы власти, считая, что речь идет действительно о помощи голодающим, а не о тактическом приеме с намерением окончательно уничтожить Церковь, начали включать в такие комиссии и представителей Церкви (совершенно естественный шаг, если иметь в виду помощь голодающим и наблюдение за расходованием собранных средств).

Епископ Антонин (Грановский) в свое время подчеркивал, что I, правительственная мера (использования церковных средств на нужды голодающих) не вызывает сочувствия у православного населения не потому, что верующие не хотят помочь правительству в борьбе с голодом или отдать эти ценности им запрещает религиозная совесть, а единственно и исключительно потому, что у этих масс нет решительно никакого доверия к лозунгу, под которым проводится эта мера. Верующие тревожились, что церковные ценности могут пойти на иные, чуждые их сердцам цели.⁾

Это были вовсе не беспочвенные опасения. Как показали дальнейшие события, к комиссиям по изъятию примазались уголовники, коррупционные элементы, о чем достаточно выразительно говорят такие судебные процессы, как процесс Павлицкого, контролера Гохрана, руководившего изъятием церковных ценностей в Рогожско-Семеновском районе Москвы.⁾

Церковные ценности потекли на черный рынок. «Отдельные несознательные» представители «борцов за справедливость между людьми и за светлое будущее для всего человечества» наживали миллионы.

В таких условиях естественно присутствие церковных представителей в комиссиях Помгола.

Но из Центра было дано «разъяснение», что никакого наблюдения со стороны церковников не может быть, а ценности должны быть изъяты односторонним волевым путем.

Начались столкновения между мирянами, прихожанами и комиссиями по изъятию. Возле храмов стали собираться возбужденные толпы верующих, встречавших представителей власти враждебными криками и угрозами. Все чаще доходило до кровавых инцидентов.

Едва показывались «представители власти», в церковной ограде собирались толпы народа с явно недоброжелательным настроением.

Пассивное сопротивление начало выливаться в активные действия. Столкновения принимали все более жестокий характер, появились жертвы со стороны верующих, но случалось, что и некоторые члены комиссии подвергались насилию, были, нечастые, правда, случаи их убийства.

По сообщению советской прессы, в связи с изъятием церковных ценностей по России произошло 1414 кровавых эксцессов. Почти полторы тысячи кровавых столкновений, десятки тысяч человеческих жизней! Таков итог насильственной меры по спасению голодающих Поволжья, которых так и не накормили большевики, и которые так и умирали, не дождавшись от них куска хлеба. Лилась кровь того самого народа, во имя которого, якобы, совершалось насилие.

Самым напряженным месяцем, на который приходится большинство кровавых событий в связи с изъятием, был март 1922 года.

Приведем несколько коротких зарисовок ситуации в двух столичных городах.

Москва. Толпа верующих пыталась ворваться в церковь Богоявления в Дорогомилове во время, когда там «работала» комиссия по изъятию церковных ценностей.

На требование сопровождавших комиссию красноармейцев разойтись, толпа ответила криками:„Бей жидов и коммунистов!", начала бросать камни и избивать красноармейцев. Несколько человек из толпы, пробравшись на колокольню, ударили в набат, привлекший еще больше народа. Охрана прибегла к оружию. В результате: восемь солдат оказались тяжело ранеными. Только прибывшей кавалерией толпа была рассеяна.

При изъятии ценностей в церкви Василия Кесарийского красноармейцам были нанесены побои.

В церкви в Богородском были избиты помощник начальника местного отделения милиции и участковый надзиратель того же отделения.

Возбужденная толпа у храма Спаса пыталась учинить самосуд над членом комиссии по изъятию, Григорьевой. Та скрылась на соседней фабрике готового платья. Толпа вытащила ее и стала избивать. От неминуемой смерти спас ее только подоспевший эскадрон конной милиции.

У церкви Рождества — та же картина: изъятие, толпа, в подоспевшие войска бросали камни.

У Знаменской церкви тысячная толпа не расходилась в течение нескольких часов изъятия. Милиционеры участка избиты.

В Ионовском монастыре тоже тысячная толпа забрасывала членов комиссии по изъятию камнями. Часть толпы, вооруженная железными болтами, проникла на колокольню, раздался набат, началась расправа над членами комиссии. Порядок восстанавливался войсками.

У церкви Богоматери Скорбященской бушевала толпа в несколько сот человек. Членов комиссии избивали камнями.

Петроград. У Казанского собора в многочисленной толпе раздавались призывы к противодействиям изъятию церковных ценностей, к избиению милиции.

Возле церкви Спаса на Сенной скопилась тысячная толпа, высказывались против изъятия ценностей и вообще против советской власти, избили милиционеров. Для ликвидации сопротивления были вызваны войска.

У Путиловской церкви бушевала и сопротивлялась изъятию трехтысячная толпа. Опять же, избили комиссию, порядок восстанавливали войска.

В Спасо-Преображенском монастыре изъятие было назначено на 16 марта. В день изъятия собралась громадная многотысячная толпа народа. Приняв трех «случайно» оказавшихся в толпе «граждан» Изотова, Лихачева и Козлова за членов комиссии, толпа бросилась их избивать и, притащив к мосту, сбросила в реку. Затем сбросила туда же и агента уголовного розыска Громова.

У собора князя Владимира, на Петроградской стороне, толпа учинила насилие над членами комиссии.

У церкви Покрова на Боровой улице — такое же уличное собрание, протест против изъятия ценностей, поношение советской власти, избиение членов комиссии.

У Андреевского собора толпа в несколько сот человек требовала прекратить изъятие церковных ценностей, избила членов комиссии.

У Владимирской церкви — такое же скопление народа, призывы к восстанию.

Особенной остротой сопровождалось изъятие в храме Николы Морского.

Старая Русса, Новгородской губернии. Как только местная власть приступила там к изъятию ценностей, стали собираться верующие. На собраниях заявляли, что конфискация церковных ценностей является грабежом, посягательством на веру, что на нужды голодающих ценности не пойдут, что надо не ценности отдавать, а собирать хлеб для голодающих. В крайнем случае, при отборе ценностей верующим необходимо самим контролировать их судьбу.

Наиболее драматичными в связи с изъятием церковных ценностей были события в Шуе, где в отряд красноармейцев также бросали камни, поленья и даже стреляли. Со стороны красноармейцев были избиты 27 человек. Со стороны народа пострадали одиннадцать человек, пятеро были убиты.

Возмущение народа действительно было велико. Возмущение изъятием.

В работах же советских «историков» оно превращается в возмущение трудящихся масс против Церкви. Согласно им, и многочисленные судебные процессы над активными участниками и организаторами сопротивления изъятию состоялись «по требованию» того же народа.

Для справки: всего по республике в связи с изъятием было организовано около 250 судебных дел. Из общего количества всех, привлеченных к ответственности и расстрелянных, священнослужители составляли только одну треть. А надо думать, что советская власть не преминула возможности воспользоваться подходящим случаем и пустить «в расход» как можно больше «попов». Таким образом, очевидно, что сопротивление при изъятии оказывал властям в основном сам народ.

Не безынтересно представить в цифрах масштабы операции по изъятию церковных ценностей.

Во время «неофициальной» волны изъятия, в 1920 году, у Церкви было отнято.5.0.00 рублей. Это на территории, не включающей Украину, Кавказ и Сибирь.

И все же в Церкви оставались еще немалые ценности. Было подсчитано (большевики любят и по сей день считают церковные средства):

а) если собрать ценности из всех существовавших тогда в республике храмов, то ими можно было загрузить поезд длиной в 7 верст;

в) если бы все церковные богатства того времени (золото, платина, бриллианты и другие драгоценные камни) перевести в серебро, то получилось бы 525 тысяч пудов т. е..00 тонн.

К 1 июля 1922 года было изъято:

34 пуда золота,

2.98 пудов серебра,

82 пуда 10 фунтов прочих ценных металлов,

3.56 штук бриллиантов и алмазов,

10 фунтов 76 золотников жемчуга,

7.83 штуки прочих драгоценных камней,

золотых монет на.95 рублей,

серебряных монет на 1.64 рубля,

49 пудов 24 фунта вещей с драгоценными камнями.

В целом, «операция» по изъятию церковных ценностей к сентябрю 1922 года принесла большевикам фантастическую сумму в.0.0.0.00 рублей.

К 1 апреля следующего года они «наскребли» в Церкви еще кое-что: золота — 26 пудов 8 фунтов 36 золотников, серебра — 2.65 пудов 9 фунтов 51 золотник, серебряных монет — 229 пудов 34 фунта 66 золотников, изделий с жемчугом — 2 пуда 29 золотников, бриллиантов и других драгоценных камней — 1 пуд 34 фунта 18 золотников.

Говоря на эту тему, мы не должны забывать о международных проявлениях солидарности с голодающим русским народом.

Только американская благотворительная организация (АРА) раздала в России продуктов питания и товаров на сумму в 66 миллионов долларов. И что же?

На все изъятые у Церкви ценности большевики купили за границей только «3 миллиона пудов (т. е. всего 48 тысяч тонн — В. Р.) хлеба и некоторое количество (разр. наша — В. Р.) других продуктов питания».

Всего 3 миллиона пудов!!! А ведь на изъятые церковные ценности можно было купить 525 миллионов пудов зерна! Дефицит, как мы помним, составлял 200 миллионов.

Церковные ценности, таким образом, использовались на нужды голодающих не более. процента!

Куда же они подевались?

Где Евангелие, пожертвованное Натальей Нарышкиной Большому Успенскому собору, которое Екатерина II оценила в 2 миллиона рублей?

Где оклад из чеканного золота и серебра пятиярусного иконостаса из Троицкого собора Сергиевой Лавры? Теперь уже мало кто знает, что такой вообще существовал.

Где две митры из Киево-Печерской Лавры, каждая из которых оценивалась в 5.0.00 рублей?

Ответа на эти и многие другие вопросы нет, как не было его (тем более) и в то время.

Наиболее вероятное предположение, что все эти ценности пошли на личные нужды ленинской камарильи, содержание огромной армии, подготовку мировой революции и вознаграждение зарубежным друзьям Ленина и большевиков.

Что касается судьбы изъятых ценностей, то небезынтересны сведения, которые приводит в своей книге «На советской службе» весьма осведомленный в этом вопросе Ларсонс:

«При осмотре Госхрана, я в одном из зал заметил рабочего, сбивавшего серебряные оклады со старинных церковных книг. Я осмотрел одну из них.

Это была старинная церковная книга конца 17 века, и я спросил рабочего, на каком основании от сбивает серебряный оклад с этой книги. Он ответил мне, что делает это по определенному поручению начальника Госхрана, и что он этой работой занимается уже месяцами.

Конечно, эти оклады весьма тонки, но так как церковные книги имеют большой формат, а ему пришлось сбивать уже много таких окладов, то в результате — этим добыто уже изрядное количество серебра...

В некоторых других помещениях Госхрана я нашел ряд женщин, снимавших жемчуг, зерно за зерном, со старинных жемчужных риз. Причем, эти ризы состояли не из драгоченного отборного жемчуга, так наз. «бурмитского зерна».

Женщины снимали отдельные жемчужины, очищали, сортировали и нанизывали их, сообразно величине, на отдельные нитки.

Эти нитки предполагалось потом продавать. Таким образом были уничтожены сотни икон, из них очень много 18 века, и большое количество икон 17 века»

 

ПО ТОМУ ЖЕ КРОВАВОМУ ПУТИ

 

1921 год. Протоиерей Алексей Воскресенский, 30-летний священнослужитель Тобольской епарх<