День второй (утро): Маячная гора

 

После того как вы подкрепитесь в Гавани креветками и рисом под соусом карри, вам, возможно, захочется осмотреть Маячную гору и ее окрестности. Прославленный маяк, построенный португальцами и отремонтированный британцами, теперь уже не работает. У подножия его сидит пожилой страж в синем мундире. Если посетители одеты бедно, а разговаривают на тулу или каннада, он скажет им: «Вы что, не видите? У нас закрыто». Если же одеты они хорошо, а переговариваются по-английски, скажет: «Добро пожаловать» – и проведет их внутрь маяка, а затем по спиральной лестнице на самый его верх, откуда открывается живописный вид на Аравийское море. В недавние годы Городской совет открыл в маяке читальный зал, в его книжной коллекции можно найти «Историю Киттура», написанную отцом Базилем Д’Эсса из ордена иезуитов. Вокруг маяка разбит парк имени Дешпреми Хемачандра Рао, названный так в честь борца за свободу родины, который в эпоху британского правления вывесил на маяке трехцветный флаг партии Конгресса.

 

Это происходит самое малое два раза в год. Арестованный, запястья коего скованы наручниками, направляется к полицейскому участку Маячной горы, голова его высоко поднята, на лице выражение надменной скуки, по пятам за ним следуют – чуть ли не вприпрыжку, чтобы не отстать, – двое полицейских, держащихся за приклепанную к наручникам цепь. Странно, но выглядит все так, точно человек в наручниках тащит за собой полицейских, – так, точно он вывел на прогулку двух обезьянок.

За последние девять лет человека этого, известного всем как Рамакришна Ксерокс, арестовывали на гранитной мостовой, украшающей вход в парк имени Дешпреми Хемачандра Рао, двадцать один раз, и все за продажу учащимся техникума Святого Альфонсо – по бросовым, надо сказать, ценам – незаконных фотокопий либо перепечаток книг. Полицейский приходит поутру к Рамакришне, сидящему перед разложенными по синей простынке книгами, упирается в них своей лати [3]и говорит:

– Пошли, Ксерокс.

Услышав это, книготорговец поворачивается к своей одиннадцатилетней дочери Риту, торгующей вместе с ним книгами, и тоже говорит:

– Ступай домой и будь хорошей девочкой, милая.

А затем протягивает перед собой обе руки, дабы их сковали наручниками.

В тюрьме Ксерокса расковывают и заводят в камеру. Он же, держась за прутья решетки, потчует полицейских, дабы снискать их расположение, разного рода рассказами. Он может, к примеру, поведать им неприличную историю о студентке колледжа, которую видел этим утром облаченной в американские джинсы, или позабавить новейшим ругательством на языке тулу, услышанным им, когда он ехал автобусом в Деревню Соляного Рынка, или, если у них есть настроение повеселиться подольше, рассказать, как делал уже не раз и не два, о том, чем всю жизнь зарабатывал на хлеб его отец: выносил дерьмо из домов богатых землевладельцев, что было традиционным занятием людей его касты. День напролет старик переминался с ноги на ногу у задней стены дома землевладельца, ожидая, когда в воздухе повеет запахом человеческого говна, а учуяв этот запах, приближался вплотную к дому и, полуприсев, ждал – как ждет мяча крикетный вратарь. (Ксерокс сгибал ноги в коленях и показывал – как.) Услышав же «бух», с которым захлопывалась дверь сортира, старик, в чем и состояла основная его обязанность, вытаскивал из дырки в стене ночной горшок, опорожнял его в ближайших кустах роз, протирал дочиста своей набедренной повязкой и возвращал обратно, чтобы им могла воспользоваться следующая состоятельная особа. Вот это и была работа, которой он отдал всю свою жизнь, представляете?

Стражники всякий раз хохочут.

Они приносят Ксероксу завернутую в бумагу самсу, предлагают чай. У стражников он считается порядочным человеком. В полдень его отпускают на волю, и он низко кланяется стражникам и говорит: «Большое вам спасибо». А после этого в участок звонит Мигель Д’Суза, поверенный издателей и книготорговцев Зонтовой улицы, и орет в трубку: «Опять отпустили, да? Для вас законы страны вообще что-нибудь значат?» Инспектор Рамеш, держа трубку подальше от уха, просматривает в газете котировки акций на Бомбейской фондовой бирже. Ничем другим в своей жизни заниматься Рамеш не хочет – только читать котировки акций.

Под вечер Ксерокс уже возвращается к работе. Фотокопированные или задешево перепечатанные труды Карла Маркса, «Mein Kampf» и иные изданные кем-то книги плюс фильмы и музыкальные альбомы – в общем, всякая всячина – лежат на синей простыне, расстеленной по мостовой Маячной горы, а маленькая Риту, девочка с длинным, еще без горбинки, носом и почти неприметными усиками, сидит, распрямив спину, и наблюдает за тем, как покупатели берут книги и пролистывают их.

– Положите на место, – говорит она, если покупатель книгу отвергает. – Положите точно туда, откуда взяли.

– «Бухгалтерское дело для поступающих»? – кричит Ксероксу один покупатель.

– «Передовое акушерство»? – кричит другой.

– «Радости секса»?

– «Mein Kampf»?

– Ли Якокка?

– Сколько просите? – спрашивает, перелистывая книгу, молодой человек.

– Семьдесят пять рупий.

– Вы меня изнасиловать хотите? Это слишком много!

Молодой человек уходит, поворачивает назад, возвращается и говорит:

– Назовите вашу последнюю цену, у меня времени нет тут торчать.

– Семьдесят две рупии. Хотите, берите, не хотите, не надо. У меня и другие покупатели найдутся.

Книги эти копируются, а иногда и печатаются старенькими типографскими машинами Деревни Соляного Рынка. Машины Ксерокс любит. Он поглаживает копировальное устройство ладонью, он обожает в нем все – то, как оно словно молнии мечет, работая, как урчит и погуживает. Читать по-английски Ксерокс не умеет, но знает, что в английских словах кроется сила, а у английских книг есть своя аура. Он смотрит на украшающий обложку «Mein Kampf» портрет Адольфа Гитлера и чувствует его властность. Смотрит на лицо Халиля Джебрана, поэтичное и таинственное, и чувствует поэтичность и тайну. Смотрит на лицо Ли Якокка, отдыхающего, сцепив на затылке ладони, и чувствует, что сам отдохнул. Вот почему он однажды сказал инспектору Рамешу: «Я вовсе не хочу осложнять жизнь вам, сэр, или издателям, просто я люблю книги, люблю делать их, держать в руках, продавать. Мой отец, сэр, всю жизнь выносил чужое говно, он даже читать и писать не умел. Он так гордился бы мной, если бы узнал, что я зарабатываю на жизнь книгами».

Только один раз отношения Ксерокса с полицией испортились всерьез. Случилось это, когда кто-то позвонил в участок и донес, что Ксерокс продает копии книги Салмана Рушди «Сатанинские стихи», нарушая тем самым законы Республики Индия. В тот раз, когда его привели скованным в участок, ни любезного обхождения, ни чая он не дождался.

Рамеш даже ударил его по лицу.

– Ты разве не знаешь, что это запрещенная книга, а, сын лысой женщины? Муслимов взбунтовать хочешь? Добиться того, чтобы меня и всех остальных полицейских сослали в Деревню Соляного Рынка?

– Простите меня, – взмолился Ксерокс. – Я и понятия не имел, что эту книгу запретили, правда же… Я всего лишь сын человека, который всю жизнь выносил говно, сэр. И целыми днями ждал, когда хлопнет дверь сортира. Я свое место знаю, сэр. Я и не думал бросать вам вызов. Это просто ошибка, сэр. Простите меня, сэр.

Д’Суза, поверенный книготорговцев, маленький человечек с черными намасленными волосами и аккуратными усиками, прослышав о случившемся, прискакал в полицейский участок. Он взглянул на запрещенную книгу – толстую, в бумажной обложке с изображением ангела – и покачал головой, словно не веря своим глазам.

– Этот гребаный сын неприкасаемого возомнил, будто он имеет право копировать «Сатанинские стихи». Ну и наглость.

А затем Д’Суза уселся перед столом инспектора и заорал:

– Я говорил вам, что это случится, если вы его не накажете! Теперь вам за все отвечать!

Рамеш сердито взглянул на Ксерокса, с покаянным видом лежавшего, как ему и было велено, на нарах.

– Не думаю, чтобы кто-нибудь видел, как он ее продавал. Все обойдется.

И, дабы успокоить законника, Рамеш приказал констеблю сбегать за бутылочкой рома «Старый монах». В ожидании бутылочки у них состоялась беседа.

Рамеш, зачитывая куски из книги, повторял:

– Честное слово, не понимаю, почему вокруг нее подняли столько шума.

– Муслимы, – отвечал, покачивая головой, Д’Суза. – Это же бешеные люди. Бешеные.

Появился «Старый монах». Бутылку они уговорили за полчаса, и констебль отправился за следующей. Ксерокс неподвижно лежал в камере, глядя в потолок. Полицейский и законник выпивали. Д’Суза поведал Рамешу о своих горестях, инспектор поведал законнику о своих. Один хотел стать пилотом, парить в облаках и обхаживать стюардесс, другой желал только одного – по-любительски играть на фондовой бирже. И все.

В полночь Рамеш сказал законнику:

– Хочешь узнать секрет?

Воровато оглядываясь, он провел законника в кутузку и показал ему секрет. Один из прутьев в решетке камеры легко вынимался. Полицейский вынул его, помахал им по воздуху и вернул на место.

– Вот так можно тайком подкинуть улики, – сказал он. – Конечно, в нашем участке это делают не часто, но когда делают, то именно так.

Законник захихикал, вынул прут, положил его себе на плечо и спросил:

– Ну что, похож я на Ханумана?

– Точь-в-точь как в телевизоре, – ответил полицейский.

Законник попросил открыть дверь камеры, что и было сделано. И собутыльники увидели заключенного, спавшего на нарах, прикрыв локтем лицо от едкого света голой лампочки в потолке. Под краем дешевой полистероловой рубашки тянулся поясок голой кожи, за ней различалась поросль густых черных волос, показавшихся двум зрителям опушкой тех, которыми заросли его чресла.

– Гребаный сын неприкасаемого. Ишь как храпит.

– Его отец говно выносил, а этот тип думает, будто он может нас говном поливать!

– «Сатанинские стихи» он продает. Под самым моим носом, а?

– Эти люди считают, что им теперь вся Индия принадлежит. Разве нет? Им теперь и всю работу отдай, и все университетские степени, и все…

Рамеш стянул с похрапывавшего заключенного штаны, поднял повыше прут, а законник сказал:

– Врежь ему, как Хануман в телевизоре!

Ксерокс с воплем проснулся. Рамеш протянул прут Д’Сузе. Та к полицейский с законником и забавлялись, по очереди: один лупил Ксерокса по коленным суставам, совсем как божественная обезьяна в телевизоре, а другой – то ниже колена, то выше, опять-таки как та же божественная обезьяна в телевизоре. А после они, хохоча, целуясь и пошатываясь, выползли из камеры и закричали, чтобы кто-нибудь ее запер.

В ту ночь Ксерокс заходился, просыпаясь, криком.

Утром Рамеш пришел в участок, выслушал рассказ констебля о Ксероксе и сказал:

– Черт, значит, мне это не приснилось.

Он приказал констеблю доставить заключенного в районную больницу имени Гавелока Генри и потребовал утреннюю газету, надо же было посмотреть, как там цены на бирже.

На следующей неделе в участке появился – шумно, потому что на костылях, – Ксерокс, по пятам за ним шла его дочь.

– Вы можете переломать мне ноги, однако книги я продавать не перестану. Такова моя участь, сэр, – сказал Ксерокс. И улыбнулся.

Рамеш тоже улыбнулся, но постарался не встретиться с ним глазами.

– Я иду на гору, сэр, – сказал Ксерокс, подняв перед собой костыль. – Продавать книги.

Все прочие полицейские обступили Ксерокса и его дочь, попросили простить их – и Рамеш вместе с ними. Он велел позвонить Д’Сузе, полицейские позвонили. Законник пришел прямо в парике, с двумя помощниками, тоже в черных мантиях и париках. Узнав же о причине, по которой полиция призвала его к себе, Д’Суза расхохотался.

– Этот тип попросту смеется над вами, – сказал он Рамешу. – С такими ногами ему на гору не подняться.

И Д’Суза ткнул пальцем в самую середку Ксероксова тела.

– А если ты попытаешься продавать их, помни: в следующий раз тебе не одни только ноги переломают.

Констебль хохотнул.

Ксерокс взглянул на Рамеша, улыбнулся заискивающе, как и всегда, низко поклонился, сложив у груди ладони, и сказал:

– Да будет так.

Д’Суза присел, чтобы выпить с полицейскими «Старого монаха» и поиграть с ними, по обыкновению своему, в карты. Рамеш сообщил, что на прошлой неделе потерял на бирже деньги, законник почмокал губами, покачал головой и сказал, что в большом городе вроде Бомбея одни только мошенники, лгуны да головорезы и живут.

Ксерокс же развернулся на костылях и покинул участок. Дочь последовала за ним. Они направились к Маячной горе. Подъем занял два с половиной часа, шесть раз они останавливались, чтобы Ксерокс выпил чашку чая или стаканчик сока сахарного тростника. Потом его дочь расстелила перед входом в парк имени Дешпреми Хемачандра Рао синюю простыню, и Ксерокс опустился на нее. Сидя на простыне, он медленно вытянул перед собой ноги и положил рядом с ними толстую книгу в бумажной обложке. Дочь его тоже села и выпрямила, глядя на книгу, спину. Книга была запрещена по всей Республике Индия, но только ее и собирался продавать в этот день Ксерокс: «Сатанинские стихи» Салмана Рушди.