Психосферная медиация и «ложные представления»

Гипотеза психосферной медиации (ПМ), предлагающая интерпретацию вышеозначенного комплекса «паранормальных» явлений, не может быть построенной на основе антиисторических представлений об абстрактном человеке (см. Введение). На разных стадиях развития психофизиологии и ментальности человека этот комплекс проявляется по-разному.
Когда в ходе антропогенеза подчинение жёстким и стандартизованным диктатам ИМ частично разрушилось, на «принимающее устройство» психики гоминид обрушился вал прежде незнакомых интенциональных сигналов, потоков и воздействий. Невидимые мосты, по которым шли интенциональные импульсы, испускаемые животной психикой, частично рухнули, что и определило психическую составляющую эволюционной болезни. Разрушения всех этих мостов ни один биологический вид перенёсти бы не смог. К тому же такой обвал невозможен в принципе – предки человека тогда бы полностью утрату свою природную компоненту, так и не успев обрести культурную. Но и того разрушения, что принесла с собой эволюционная болезнь, оказалось довольно для трансформации животного психизма в протокультурный, а затем, по мере его дальнейших трансформаций, в сферу зрелой человеческой ментальности. Эрозия стандартных природных каналов взаимосвязи психики с ИМ шла на протяжении всего периода антропогенеза, и всё это время дуализм двух миров медленно, но верно проступал и проявлялся в пробуждающейся рефлексии раннего сознания. По мере развития культурных практик увеличивалась и действительная дистанция между мирами, что и стало глубинным основанием отпадения, обособления культуры и человека от природы. Однако даже у современного архаика дуализм миров относительно слабо выделяется из синкретической нерасчленённости. Но такого рода «холизм» – лишь атавистическое, ослабленное воспоминание о несравнимо более высоком уровне слитности, которое неуклонно утрачивалось с развитием самости и сознания вообще. В этом смысле современные первобытные народы – своего рода «декаданс», разложение и упадок той целостности и прямой интенциональной отзывчивости на когерентные взаимосвязи и вообще любого рода импульсы ИМ, которые имели место ещё в верхнем палеолите, не говоря уже о более ранних временах.
Каким же образом развивается диспараллелизм миров? Психика, изначально ориентированная, в силу ее природного происхождения, на улавливание когерентных связей, постепенно утрачивает с ними связь и принимает за них ложную каузальность. Что это такое? Включение в становление психики процессуально-временных отношений сбивают правополушарные настройки погружения в паутину психосферных интенций. Поэтому подсознание вынуждено «ощупью» отыскивать агентов когерентных связей и полуосознанно-полупринудительно их между собой связывать. Там, где атавистические «прописи» животного психизма оказываются недостаточно стёртыми эволюционной болезнью, это в той или иной мере удаётся, и акты безошибочного животного «знания» восстанавливаются и срабатывают уже в осмысленных культурных практиках. Там же, где инстинктивные каналы медиации оказываются разрушенными, непосредственное погружение в когерентность и, соответственно, получение прямых психических и поведенческих регуляций вынужденно заменяется тем, что впоследствии станет пониматься как культурный опыт. Эти вторично установленные связи, которые ранним сознанием инерционно переживаются как когерентные, в действительности не когерентные, а каузальные, либо псевдо-каузальную связи.
Но, что же представляет собой псевдо-каузальная связь? Объективныекаузальные связи между вещами обнаруживают себя в сознании на основе их (вещей) природных свойств. Но этот сектор связей за ненадобностью лишь «краем» включён в спектр животной психической перцепции. Животным не нужно осваивать физические свойства вещей – все необходимые с ними взаимодействия предусмотрены инстинктами, дополнены и скорректированы условно-рефлекторными сценариями. Поэтому в животной психике каузальность инкорпорирована в когерентность. Лишь при определенных условиях эта когерентность ситуативно «расплющивается», «высвобождая» ощущение протокаузальности. Примерами поведения животных, иллюстрирующими эту ситуацию, изобилует современная этологическая литература [см. напр.: 202]. У человека же (включая и его предков) из этого сектора каузальности развивается рационалистический бытовой, а затем, на высоком уровне развития сознания и знаковых систем, и научнотеоретический опыт. Это каузальность первого типа.
Второй же тип – условно говоря, ложный – возникает из-за стремления навязать вещам квази– и псевдокогерентные связи, т. е. заново их обнаружить там, где они, по смутным атавистическим интуициям, должны быть, но не чувствуются из-за того, что уже обработаны левополушарными когнитивными техниками. Неуклонно и последовательно утрачивая естественную погружённость в когерентность, пробуждающееся сознание стремится нырнуть в неё заново, по-новому устанавливая в психике полустёртые пути в когерентную паутину ИМ и тем самым преодолевая или, по меньшей мере, компенсируя травматичное отпадение от палеосинкрезиса. Но что утрачено – то утрачено: «правильная» животная вписанность в когерентный мир в ходе культурогенеза всё более отдаляется в область недостижимого идеала (отсюда, кстати, и бесконечная ностальгия по воссоединению с Единым, тянущаяся с момента осознания проблемы отпадения). Ранее сознание по-детски тычется в вещи и методом проб и ошибок, а иногда и «назло» ошибкам пытается вновь поймать ускользающие алгоритмы и невыразимые «флюиды» когеренций, «склеить» распавшиеся корреляции. В раннем сознании память о ненарушенной эволюционной болезнью погружённости в когерентность ещё довольно свежа. На её основе на протяжении миллионов лет антропогенеза сформировалась мощнейшая устремлённость к трансцендированию – возвратному погружению в мир когерентных связей и прямое считывание импульсов ИМ (на самом же деле ментальность всегда имеет дело не с ИМ, а только с психосферой). Порыв к трансцендированию в своём экзистенциальном значении столь важен и фундаментален, что возникающие при его осуществлении когнитивные установки по глубине и силе превосходят режимы восприятия и освоения эмпирической реальности. Потому миф и господствует над опытом. И не только в первобытности. По той же причине магическое или квазимагическое действие, в отличие от действия технического, всегда сохраняет сакральную окрашенность. Именно магический акт переживается как подлинное, настоящее действие, имеющее, помимо субъективной человеческой воли, ещё и некую иную, мистическую санкцию.
Австралиец-мститель курдайча надевал специальную обувь из перьев, склеенных человеческой кровью, и крался к спящему врагу. Он мог бы просто его заколоть копьем, но он совершал ряд магических действий, и жертва заболевала и умирала – если не от колдовства, то от самовнушения: обувь курдайча оставляла следы [391].
Ища утраченные ключи ко входу в пространство когерентных связей, раннее сознание невольно опирается уже и на левополушарные когнитивные режимы. Искусственно-принудительным образом оно выстраивает ряды зависимостей между вещами по принципу внешнего сходства, произвольно понимаемого подобия, репрезентации целого его частью и т. п. Из этого ряда описанная Леви-Брюлем [137] и другими этнографами нечувствительность архаического мышления к логическим противоречиям или установление ложных зависимостей: к примеру, понимание предшествующего события как причины события, имевшего место впоследствии. Глубокое переживание временной последовательности как модифицированной когерентности и, более того, экзистенциальная ей сопричастность как бы заменяют утраченное «чувство когеренции» и оправдывает произвольность, необязательность новоустановленной связи.
В общем случае можно сказать, что для развивающегося сознания замена погружённости в континуум когерентных связей на доминирование каузальности никогда не проходит безущербно. И минимальный ущерб, который, впрочем, долгое время никак не замечался, – это нарастающий диспараллелизм мифа и опыта, где миф – сфера ложной каузальности (разумеется, значение мифа этим не исчерпывается). Ложной – в отношении к «объективной» природе вещей. Но, безусловно, истинной с точки зрения переживающего сознания, ибо разница между вещью-для-природы и вещью-для-человека – не та, что между объективным и субъективным – это дистанция всего лишь между разными модусами вещи. Таким образом, сбои и дисфункции «прямого знания», достигаемого путём психической погружённости в континуум когерентных связей, порождают – на основе не доступных животным комбинаторных способностей человеческого ума – чисто психические связи, мнимые и ложные согласно ходовым понятиям о т. н. объективной реальности.
Рационалистический подход на этом останавливается, считая вопрос исчерпанным.
Так, по К. Леви-Стросу, для возникновения магической ситуации необходима вера: шамана – в свои колдовские возможности, его «клиента» – в силу колдовского воздействия и общества – в действенность магической традиции. Однако, говоря о возникновении магической ситуации, и леви-Строс, и другие авторы разговор о «настоящих чудесах», которые де могут при этом твориться, уводят в область невнятных полуметафор и стыдливой двусмысленности. С одной стороны, они не желают игнорировать очевидное, с другой – панически боятся хотя бы в малой степени заслужить упрёки в иррационализме.
Но не слишком ли просто закрывать вопрос с помощью нехитрой дихотомии истинное – ложное? Правомерно ли связи, «имеющие место» лишь, в психике, считать чисто психологическими и потому ложными в полной мере? Здесь мы подходим к одному пикантному моменту. В импликативном (когерентном) мире нет ничего абсолютно автономного. Иначе тезис о всеобщей связи был бы пустой декларацией. Поэтому даже связи, произвольно устанавливаемые «больным» сознанием и не верифицируемые практически, не могут быть абсолютно ложными. Л юбая, даже самая абсурдная мысль в ИМ обладает неким отличным от нуля минимумом бытия. Связи, устанавливаемые посредством мистических и ритуально-магических техник по каналам мифологического ассоциирования, адресуются к тонким и удалённым от фронта стандартных естественных экспликаций (распаковываний) слоям ИМ (подробнее см. ниже). Поэтому вероятность их проявления (реализации) в эмпирическом мире критически мала. И вот-то здесь кроется интрига! Психическая энергия человека, т. е. сила его интенций, частично освобождённая от связанности природных психических режимов, способна хоть какие-то из связей, ею самой установленных, вторичных и «ложных», (с вышеуказанной точки зрения), таки реализовывать – «вытягивать» из ИМ и в «здешнюю» реальность (в гл. 1 общая схема этого вытягивания осуществления обозначена в терминах КМ). Иными словами, человек способен абстрактные возможности осуществления придвинуть к рубежу реализации (экспликации) и этот рубеж при некоторых условиях преодолеть и, тем самым таковые возможности актуализовать.
Способность человеческой ментальности не только воздействовать на уже имеющиеся в психосфере интенциональные взаимодействия, но и создавать новые импликативные паттерны и пакеты потенциальных существований я буду называть интенциональной индукцией. Усиление возможностей интенциональной индукции по ходу исторического развития человеческой субъектности – одна их магистральных, хотя и скрытых линий в культурной эволюции.
Квантовая физика теоретически допускает обмен информацией без обмена энергией («квантовая передача порядка»), и это может прояснить вопрос о законе сохранения энергии в процессе медиации между мирами. Так, согласно теории вакуума Г.И. Шипова, в онтологии вакуума физическое в значительной степени совпадает с психическим. Утверждается, что в основе любого рода квантовых полей лежит некое первичное торсионное поле, состоящее из элементарных пространственно-временных вихрей, не обладающих энергией, но переносящих информацию(см. гл.1)
Важно, однако, и то, что ментальная интенциональность человека (обычно она соотносится с сознанием или разумом) способна, в соответствии с этими же представлениями, влиять на вероятность микрособытий, образующих, в свою очередь, макрособытия в эмпирическом мире. Такую гипотезу выдвигал, в частности, нейрофизиолог Дж. Экклз. Собственно, гипотеза, согласно которой человеческое сознание «схлопывает» квантовую волну, предложена была ещё фон Нойманом в 1930-е гг. С тех пор она получила многочисленные экспериментальные подтверждения. Вкупе с данными, аналогичными тем, что приведены в гл. 2 (о воздействии человеческих эмоций на молекулы ДНК и т. п.), современные квантовые представления рисуют отношения человеческой когнитивности с внешним миром как своего рода нелокальную интерактивность, а нелокальные воздействия человеческой интенциональности на процессы и объекты макромира – как частные её проявления. Не случайно В. Гейзенберг паттерны потенциальностей называет тенденциями.
В таких случаях говорят о чуде и нарушении законов природы. Однако в большинстве случаев можно говорить лишь о нарушении известных культурному сознанию данной эпохи правил и законов – не более того (вспомним хотя бы об упоминавшемся выше «ненаучном» поведении воды). Ведь то, что мы привыкли понимать под объективными и незыблемыми законами природы – всего лишь частный случай, один из секторов необозримой сферы возможных связей и отношений между вещами. И опытная верификация этих законов ничего в этой диспозиции не меняет – опыт наш так же не субстанционален, а модален, как модально вообще наше восприятие мира. Логика и законы эмпирического опыта всего лишь устанавливают границы того сектора свойств и связей вещей, в котором человеческое сознание и культурные практики им релевантны Причём границы эти, из каждой отдельной исторической точки видимые как окончательные и не подлежащие пересмотру, в исторической перспективе предстают весьма подвижными, т. е. относительными.
Неслучайно по результатам научных открытий и мировоззренческих трансформаций в первой половине XX в. принцип историзма решительно вторгся и в области, традиционно далёкие от гуманитарных сфер: фундаментальную физику и разные области естествознания, так что принцип историзма распространяется теперь не только на культуру, но и на природу. И хотя далеко не все готовы принять картину мира, в которой наша Вселенная одна – из множества подобных, перманентно рождающихся из «квантово-гравитационной пены» [188], более нельзя игнорировать положение, согласно которому «законы природы – не более чем принципы местного действия, результат исторических случайностей, произошедших в первые мгновения после Большого Взрыва» [207, c. 14].
Исходя из всего сказанного, можно заключить, что параллельно с угасанием способности к перцепции когерентных связей в человеческой ментальности развивается способность к структурированию двух типов каузальности. Первый, условно говоря, атавистический, представляет собой трансформированную левополушарными когнитивными техниками когерентную (по генезису – правополушарную) перцептивность и выступает психической основой «ложных представлений» (в вышеозначенном смысле). Такой перцептивностью, в свою очередь, определяется возможность магического воздействия на реальность и, что особенно важно, степень эффективности такого воздействия.
Наглядным примером каузальности первого типа являются, помимо разнообразных магических практик, универсально распространённые практики гадания. Здесь сознание стремится уловить и почувствовать внешние признаки-проявления скрытых когерентных со-осуществлений и, «расплющив» (спроецировав) их во временном измерении, придать им вид каузальной связки по принципу «если… то». При этом атавистическая «когерентная интуиция» уверенно связывает кончики нитей, тянущихся к агентам когерентных связей, которые «торчат» из ИМ и проявляются в вещах и явлениях, внешне совершенно меж собой не связанных. Полёт птицы, сожжённые внутренности жертвенного животного, кости, вода, зеркало, бобы и прочая понимаются магической интуицией как некие особые ключи-медиаторы, приоткрывающие двери в запредельный мир. С помощью этих ключей можно прощупать нити когеренций, скрывающиеся за внешностью вещей. Разумеется, чем больше разнообразных опосредований символического и технологического характера вклинивается между агентами предполагаемой (или искусственно устанавливаемой?) когерентной связи, тем меньше оснований говорить о действительной и объективной когеренции. Связь здесь может быть установлена лишь вторичным образом за счёт интенциональных энергий человека. Но явно неслучайно то, что в разных культурных традициях «щели» в ИМ ищутся в сходных направлениях, т. е. атрибуты и приёмы гадания у разных народов во многом совпадают.
Каузальность второго типа – рациональная, в привычном смысле этого слова, т. е. основанная на опыте освоения локальных связей. И связи эти релевантны ключевым модусам развивающегося человеческого сознания. Этот общераспространенный тип каузальности в дополнительных комментариях не нуждается.
На основе сказанного можно предложить набросок модели исторической динамики изменений в раннем и архаическом сознании. Модель строится по принципу соотношения между способностью к прямым включениям в когерентные суперпозиции ИМ и соответствующей этому режиму магической потенцией, с одной стороны, и динамикой наработки рационально осмысляемого опыта – с другой. Через это сопоставление проясняется природа и историческая динамика означенных «ложных представлений». Вот как она выглядит.
1. Нижний и частично средний палеолит – доминирование животной погружённости в когерентность с постепенным нащупыванием вторичных, новообразуемых псевдо-когерентных связей (см. выше). На этой стадии психической эволюции такие связи основаны на неоптимальной «смеси» право– и левополушарных паттернов – большей частью «неправильных», ложных, не отражающих ни физической природы вещей, ни их глубинных когерентных взаимосвязей. Поражённая эволюционной болезнью, психика гоминид в отсутствие сформировавшихся компенсаторных режимов находит спасение в лоне незатронутых эрозией секторов животной инстинктивности. Но за их пределами господствуют связи протомагические, по своему характеру вторичные (в вышеозначенном смысле). Они не обладают безошибочностью инстинкта, но также и адекватным соответствием хотя бы некоторым законам природы. Поэтому переживаются они в режиме максимальной суггестии и возможности вызывать к мир «неправильные», с точки зрения природных законов, акты бытия. При этом мощнейшая суггестивность заключается в узкие рамки стихийной, бессознательной интенциональности – ведь ни о каких определённых целополаганиях или даже представлениях о желательном результате на этом этапе культурогенеза и речи быть не может. Возможно, эффективность спонтанной медиации психики с ИМ и достижение прямого протомагического воздействия на вещи обеспечиваются как раз отсутствием рефлексии и знакового опосредования экзистенциальных интенций.
2. Средний и, главным образом, верхний палеолит и мезолит. Прямая, животная по генезису «когерентная интуиция» неуклонно деградирует. Когнитивные доминанты окончательно смещаются в область «неправильной» мистико-магической каузальности. Сформировавшиеся к этому времени мифоритуальные семантические комплексы господствует над узким сектором рационального опыта. Связанная с ним каузальностью второго, «правильного» типа интуиция синкретически слита с каузальностью первого, «неправильного», магического типа при сильнейшем преобладании последнего. Интенционально-энергетические возможности человека на этой стадии максимальны, поскольку потенциал прямого интенционального (магического) воздействия на реальность сочетается с достаточно развитыми культурными практиками и представлениями об этой самой реальности, что способно порождать достаточно широкий спектр целеполаганий. Эту эпоху можно, в известном смысле, назвать золотым веком магии.
3. Современное состояние архаического и постархаического сознания. Нисходящая – по причине усиления левополушарной когнитивности – линия «когерентной интуиции» почти уравновешена восходящей: утверждением эмпирического рационализма и «правильной» каузальности; первая отчасти даже уступает второй. Когерентные связи улавливаются искажённо и фрагментарно. Считываются они главным образом благодаря «атавистическим» правополушарным психическим режимам, подпитываемым коллективными интенциональными импульсами. Последние кодируются в соответствующей мифосемантике и в таком опосредованном виде закрепляются в традиции. Но магические техники уже почти не работают, а коллективная интенциональная индукция настолько слаба, что традиционные мистические представления, отражающие некогда действенные магические отношения, вырождаются до суеверий, коими переполнена повседневная жизнь современных архаиков. На поздних стадиях разложения традиционного общества и соответствующего типа ментальности агенты «ложных» связей (каузальность первого типа) далеки не только от действительной когеренции, но даже и от её ослабленного подобия. Ведь психическая индукция человека (коллектива), стремящаяся вторично и принудительно, с помощью волевого импульса воздействовать на интенциональные потоки, уже почти совсем выдохлась. Агенты магических манипуляций служат лишь носителями семантических кодов для включения соответствующей инерционной суггестии (индукции), более не способной к действительным магическим воздействиям. Здесь угасающая сила магического воздействия зависит только от субъективного интенционально-энергетического потенциала индивида или группы и условий его проявления. Вопрос можно формулировать так: способен ли индивид (группа) со своим индуктивным потенциалом создать действующую когерентную связь и тем самым осуществить действенный магический акт? В большинстве случаев ответ отрицательный. «Инструментализм» сводит на нет магическую потенцию. Но есть, разумеется, и исключения.
В конечном счёте, вырождение действенной магии и подмена её рецептурно-обрядовыми практиками, ложными (уже без всяких кавычек) представлениями и совершенно иррациональными правилами и табуациями приводит к тому, что историческая динамика современных первобытных народов представляется не столько инерционным доразвитием культурных форм верхнего палеолитамезолита, сколько их деградацией. Эпоха действенной магии несомненно являла не только большее разнообразие, но и большую гибкость, вариативность и динамику.
Примечательно, чтодеградация происходила не только из-за присущего архаическим обществам изоляционизма, но и под воздействием стадиально более высоких мировоззренческих и религиозных систем. «Парадокс современной ситуации заключается в том, что мировые религии в известной мере способствовали консервации культа предков в Африке, прервав процесс его «естественного умирания». Нанеся свой основной удар по общеплеменным богам (напомним: духи предков превратились в их слуг!) христианство и ислам затронули семейно-родовые культы в гораздо меньшей степени. В итоге культ предков оказался среди тех немногих элементов автохтонных религий, которые в целом сохранили свои позиции…» [237, с. 115]. Аналогичная картина наблюдается и в отношении других современных архаичных народов.
Каузальность первого и второго типов пребывают в диффузном смешении. Вопрос этот более сложен, чем может показаться на первый взгляд. Дело не только в том, что в мифологическом сознании архаического и постархаического человека соседствуют и переплетаются элементы жизненно важного рационального опыта и представления, которые, с точки зрения зрелого рационалистического сознания, выглядят нелепыми и абсурдными суевериями. Тонкость в том, что эти самые нелепые представления всякий раз отражают разные интенционально-энергийные настройки коллективного (реже индивидуального) психического поля (не побоюсь этого слова!), определяющие степень их «неправильности». Иными словами, интенционально-энергийные воздействия архаического коллектива, способные оказывать реальное магическое воздействие на вещи и события в обход их понимаемой «природы», располагаются, по степени их «ложности», в некотором диапазоне. При этом степень их магической эффективности напрямую зависит от уровня потенциала суггестивности психики и способности к индукции и автоиндукции, т. е. от частичного подавления левополушарных когнитивных режимов и максимального восстановления прямой перцепции когерентных корреляций. Обычно это осуществляется в режиме ИСС. Иначе говоря, чем более каузальность первого типа редуцируется до своих «атавистических» оснований, т. е. погружается в правополушарную перцепцию когерентных зависимостей, тем эффективнее магическое воздействие.
Однако стремление к такого рода редукции наталкивается на непреодолимые барьеры, установленные психофизиологической эволюцией. Поэтому описание магических обрядов и практик у современных архаических и постархаических народов включает в себя, как правило, элементы анализа психических расстройств и патологий, возникающих в транссовых, индуцированных и т. п. состояниях.
Например, повсеместно распространенные в архаических обществах представления о том, что свойства пищи передаются съевшему её человеку, с рационалистической точки зрения выглядят совершенно беспочвенными. Но в той реальности, в которой живёт архаический человек, степень «беспочвенности» может широко варьироваться в зависимости от суггестивного потенциала отдельного индивидуума или группы. Т. е. здесь не только в той или иной степени срабатывает или не срабатывает эффект, родственный эффекту плацебо, но и разворачивается шкала в той или иной мере действительных связей между человеком и его пищей. Эти связи, относящиеся к каузальности первого типа, актуализуют, т. е. силой психической интенциональности вытягивают из ИМ такие зависимости, которые в рациональном мире маловероятны до неразличимости и потому воспринимается рациональным сознанием как нечто невозможное. Потенциал таких «вытягиваний всякий раз зависит», повторю, от целого ряда привходящих обстоятельств и, прежде всего, от коллективной ментальной конституции данного сообщества. Чем больше мысль запутывается в разчных семантических кодах, извивах псевдологических построений дополнительных каузальных обусловленностей и т. п. «дискурсивности», тем слабее суггестия и интуиция когерентности. Каузальность первого типа, обретая свою, подспудно пропитанную практико-эмпирическим опытом квази-логику, вырождается и теряет действенную магическую силу.
Так, универсально распространенный комплекс магических традиций, отражающий представления о воздействии покойников на разные сферы жизни отражает, вероятно, некий сложный режим ПМ, связанный с количественными и качественными преобразованиями и конвертациями интенционально-энергийных потоков. Соответственно, погружение психики в суггестию самых глубинных и потому семантически абстрактных уровней способно дать эффективные магические результаты. Но дальнейшие вариации в разнообразных культурных контекстах, сопровождающиеся наращиванием семантических опосредований, неизменно выхолащивают действенность магического акта.
Например, аборигены Тасмании верят (как и все традиционные общества) в целительную силу покойников. У тасманийцев существует обычай лечиться, выпивая воду, в которую наскребли с костей покойника. Дело не в том, что этот обычай идёт вразрез с любого рода здравым смыслом, а в том, что отрыв от физической природы вещей здесь огромен. Магическая действенность такого лечения требует столь мощной суггестии и такой концентрации интеционально-энергийного поля, которые, возможно, когда-то имели место у глубоко архаических тасманийцев, но на стадии даже сравнительно небольшой эрозии архаической ментальности из эффективного магического средства превратилась в бесплодный и физически опасный предрассудок.
Вообще, каузальность первого типа носит сложный, диффузный характер. Ядром её выступает описанная выше способность к устанавливать вторичные внерациональные связей на основе прямого диалога с ИМ. Кроме того, к ней примешиваются и «когерентная интуиция», частично конвертированная в линейно-последоваетельную модальность, а также элементы каузальности второго, собственно рационального типа. Попутно замечу, что в ряде случаев рациональный опыт архаического человека включает в себя знание таких вполне действительных свойств вещей, которые не видятся и не признаются рационалистической новоевропейской наукой и на этом основании объявляются ложными и несуществующими. Но это другая тема.
Таким образом, в каузальности первого, внерационального типа можно выделить два подтипа. Благодаря (или в соответствие с) первой, наиболее архаичной, актуализуются действительные когерентные связи между вещами в обход их рационально осваиваемой природы Вторая же посредством индуктивно-суггестивных воздействий «срабатывает» как феномен всего лишь субъективного переживания. В этом случае диапазон эффективного магического воздействия ограничивается рамками осознанных перцепций сознания, а агенты новоустановленных когерентных (с приставкой «псевдо» или без) связей, независимо от их имманентных свойств, служат лишь семантическими кодами, запускающими механизм суггестии. Например, с помощью магии, соотносимой с первым подтипом каузальности, можно пытаться воздействовать на природные объекты или явления – вызывать/ прекращать дождь и т. п. С помощью второго – воздействовать только на осознаваемые человеком сферы его жизнедеятельности. Проще говоря, архаический человек способен внушить самому себе или своим соплеменникам, что, скажем, головной убор из птичьих перьев придаёт ему некоторые полезные свойства птицы. И эта «ложная» связь будет хотя бы отчасти работать благодаря суггестии. Сами же перья служат не боле чем семантическим кодом: их глубинная природа с соответствующим потенциалом скрытых когеренций в процесс установления связи не включается. Такова когеренция второго подтипа. Внушить же некую навязанную когеренцию внешним физическим объектам или явлениям в рамках второго подтипа невозможно – можно лишь индуцировать перцептивные аберрации в собственном сознании, что и происходит, как правило, в эпоху разложения традиционных культур или в современном, заигрывающем с магическим мировосприятием сознанием. Для установления действительных вторично-принудительных когеренций первого подтипа необходим более высокий интенционально-энергийный и суггестивно-индуктивный потенциал, в целом иссякший к эпохе верхнего палеолита. Его атавистический шлейф в современных первобытных обществах и точечные проявления в обществах постархаических – не более чем своего рода метастазы эволюционной болезни, хотя роль их в культуре эпизодически может быть весьма значительной.
Приведённые выше теоретические рассуждения можно проиллюстрировать огромным количеством этнографических и историко-культурных данных, которые могли бы составить отдельную книгу. Но приводить их здесь не имеет смысла даже выборочно. Достаточно обратиться к классическим трудам по этнографии и взглянуть на приводимый там материал в соответствующем ракурсе. И тогда можно утверждать, что та часть жизни общества, причём не только архаического, которую с рационалистической точки зрения принято считать сферой магических, мифологических и мистических иллюзий, в действительности представляет собой выражение реальных психосферных процессов и жизни психосферных феноменов. Сама же ПМ – это не иррациональный балласт, прицепленный к утилитарнохозяйственным практикам, а корневое основание жизни человека и самой культуры. И в этом ещё неоднократно предстоит убедиться.

Природа импликативного мира

Говоря о психосфере и её проявлениях, с неизбежностью приходится высказывать соображения о природе и сущности ИМ. Разрозненными суждениями здесь не обойтись даже для пояснения модели разворачивания-сворачивания актов существования из ИМ вообще и под действием интенциональных импульсов человеческой ментальности, в частности. И хотя попытка увидеть невидимое и описать неописуемое непременно вызовет критическую усмешку, общий эскиз картины ИМ всё же необходим.
В книге «Wholeness and the Implicate Order» («Целостность и скрытый порядок»), не переведённой пока на русский язык, Д. Бом объясняет своё понимание импликативного порядка. В главе «Эксперимент с языком и мышлением» он называет скрытый или свёрнутый порядок голодвижением, дабы указать на его динамическую и голографическую природу. Динамическая голограмма по Бому рождается из интерференций волновых функций квантовых объектов, имеющих пространственное измерение (?). Явный же или развёрнутый порядок эмпирического мира Бом сравнивает с объёмным голографическим изображением, возникающим при освещении физической голограммы когерентным светом (например, лазером). При этом источник такого всепроникающего метафизического «света» остаётся непрояснённым. Незатейливое, хотя и навязчивое выражение вроде творческое сознание человека мало что объясняет. Хотя и возражений против обращения к такому выражению Бом, как и К. Прибрам, не выдвигает.
Переводить книгу Бома с английского естественнонаучного языка на русский культурологический с попутной герменевтикой ключевых терминов, понятий и метафор – специальная и нелёгкая работа. Придётся ограничиться краткими оговорками, поясняющими характер обращения к Бомовым идеям, терминам и понятиям по ходу изложения. Так, в частности, голографическая сущность ИМ в книге трактуется скорее виде особого и расширенного понимания принципа фрактальности. Здесь, в отличие от особого контекста употребления терминов фрактальность и фрактал (см. далее), имеется в виду общепринятое значение. Речь идёт о подобных структурах: свойства одной или нескольких систем оказываются «вложенными» друг в друга. Структуры самоподобны: каждый локус энергетической структуры комплекса подобен другому участку, вне зависимости от масштаба рассмотрения. Всякое устойчивое состояние каждой из подсистем собирает и концентрирует в себе свойства всех других возможных состояний системы.
Приступая к неблагодарной задаче прояснения природы ИМ, я не намерен строго следовать представлениям Бома. Мне не обойтись без привлечения иных концепций КМ, которые по тому или иному поводу уже затрагивались в гл.1.
Прежде всего поясню соотношение понятий ИМ и психосферы. Они не тождественны. Психосфера – своего рода буферная зона, в которой распаковываемые паттерны ИМ обретают проявленные формы, т. е. та «территория», на которой это распаковывание и происходит. Иными словами, психосфера – как уже говорилось, – это третий мир – расположенный между импликативным и эмпирическим миром, причастный им обоим и, таким образом, осуществляющим связь между ними.
Заглянуть в ИМ, минуя психосферу, невозможно в принципе. Но преломляясь в психосфере, этот мир, присутствует в каждой клеточке бытия и попадает в область психической рецепции в виде смутных, фрагментарных, большей частью неотрефлексированных ощущений. До сознания же эти ощущения доходят в неизменно опосредованном культурной семантикой виде. Потому и догадки о природе ИМ простираются дальше столь же смутных и фрагментарных гипотез. Но и они могут немало прояснить в жизни человека и в сути культурных систем.
Отправной точкой станет уже знакомая нам по гл. 1 проблема интенциональности, которая не только отсылает к сущности любого психосферного явления, но и возвращает нас к фундаментальной оппозиции когерентного и каузального. Здесь возникает повод вновь обратиться к упоминавшейся в гл. 1. квантовой концепции В. Гейзенберга и В.А. Фока [250], принятой целым рядом авт