Ффект и язык: телепатические коммуникации.

Именно в этом смысле понятие передачи мысли вызывает тревогу психоаналитика. Оно отсылает к доязыковому способу коммуникации, когда индивиды еще не отделяли себя друг от друга, а состояли в слитном архаическом отношении, подвластность которого психоанализу ничем не гарантирована. Этот риск усилива­ется тем, что, вызывая регрессию, психоанализ спо­собствует установлению такого отношения: «Итак, то, что устанавливается в ходе психоаналитического лече­ния и произвольно или непроизвольно усиливается сло­вом или молчанием психоаналитика,— это непосредст­венное отношение архаического, инфантильного, эро­тического тина, направленное на отрицание всякой обо­собленности… Это непосредственный трансфер, прин­цип которого состоит в том, чтобы никогда не отделять­ся друг от друга, оставаясь всегда соединенными друг с другом, образуя единое существо, или, вернее, нахо­дясь друг в друге» (Roustang, 1978, с. 187).

Архаическое отношение, непосредственный тран­сфер, коммуникация без языка. Нетрудно заметить родство этих терминов с теми, которые употребляем мы. Рустан не говорит ни о гипнозе, ни об аффекте. Его не заботят энергетические, психобиологические ас­пекты отношения. Но его статья важна как свидетель­ство того, что в среде психоаналитиков кое-кто начинает осознавать расплывчатость границ между внушением и анализом трансфера и наличие в самом трансферентном опыте некоего остаточного элемента, не поддающе­гося анализу, так как этот элемент несводим к речевому опыту.

С нашей точки зрения, нет нужды ссылаться на телепатию, чтобы постулировать существование доязыковой коммуникации. Но рассмотренная статья придаст бодрости нескольким «enfants terribles» в среде психо­аналитиков, которые упорно продолжают развивать интуитивные предположения Фрейда и Элен Дойч в области телепатии. Позиция психоаналитиков в этом вопросе неоднозначна и свидетельствует даже о неко­торой растерянности. Исследования этого рода вели главным образом представители венгерской школы: Ференчи, Холлос (возглавившийпосле смерти Ференчи Венгерское общество психоаналитиков), Фодор, Ро-хейм, Балинт. В настоящее время к числу наиболее известных исследователей, изучающих эту проблему, относятся Ян Эренвальд (Нью-Йорк), Жюль Эйзенбуд (Денвер), Эмилио Сервадио (Рим).

Эти психоаналитики далеки от мысли, что телепа­тические явления представляют собой препятствие для психоаналитического процесса и видят в них возможное вспомогательное средство. Так, например, Балинт (1955) утверждает, что в своей практике он неодно кратно сталкивался со случаями, которые не удавалось объяснить как неявную передачу информации с по­мощью знаков или слов. Он отмечает также, что телепатические коммуникации происходят всегда в таких ситуациях, когда пациент находится под воздействием сильного положительного трансфера, на который психо­терапевт не может ответить ввиду того, что он отвлечен какими-либо посторонними заботами. Иначе говоря, пациент прибегал к этому средству ради привлечения внимания психоаналитика. «Пациент,— пишет другой венгерский психоаналитик, Фанни Ханн-Кенде (1933),— использует этот механизм, чтобы снова ов­ладеть либидо, которого он лишился». Балинт ставит следующий вопрос, на который сам не дает ответа: не лучше ли в некотором роде перестраховать па­циента, допуская своевременно интерпретации, исклю­чающие необходимость для него прибегать к телепатии? Или же: «Не будет ли предпочтительнее с технической точки зрения и с целью достижения более существенных и стойких результатов дать возможность пациенту перенести напряженную ситуацию и тем самым научить его ей противостоять?»

В сознании широкой публики гипноз всегда связан с паранормальными феноменами. Дингуолл (1967) посвятил четыре тома изучению опубликованных в XIX случаев, когда гипнотическое явление выступало в связи с паранормальным. Такое представление существует и по сей день, и именно этим объясняется в значительной степени пренебрежительное отношение к гипнозу, кото­рое всегда наблюдалось со стороны ученых. Аналогич­ным образом ввиду невозможности доказать факт на­личия экстраретинального видения (чтения без помощи глаз) Французская Академия медицинских наук вынес­ла в 1840 г. окончательное заключение о том, что животного магнетизма не существует (Cheitok, 1964).

Вот почему исследователи, интересующиеся гипно­тическими феноменами, всегда старались избавить гипноз от этого неприятного соседства. Если сегодня в беседе с психологом-экспериментатором, изучающим гипноз, вы заговорите о парапсихологии, то он, в зависимости от своего темперамента, или пожмет плечами, или разразится гневом.

52.

Ффект и язык: телепатия

 

Все это ничуть не мешает современным парапси­хологам Хонортону и Криппнеру (1969) использовать гипноз для своих исследований. Хонортон и Стамп (1969), Моро и Роже (1977) провели эксперименты, имеющие целью доказать, что гипноз усиливает теле­патические способности.

Создается впечатление, что в среде современных психиатров пробуждается некоторый интерес к парапсихологическим исследованиям. Весьма официальная Ас­социация американских психиатров провела ряд кол­локвиумов на эту тему в рамках своих ежегодных конференций. Французский журнал «Evolution Psychi-atrique» недавно напечатал вышеупомянутую работу Моро и Роже.

Мы лично не имеем никакого опыта в этой области. Разве только то, что нам, как и любому психоанали­тику, случалось констатировать поразительное совпаде­ние между словами пациента и нашими собственными мыслями в данный момент. Нам доводилось также замечать в ходе гипнотического сеанса, что пациент просыпается как раз в ту минуту, когда мы решили его разбудить. Однако эти опыты слишком малочисленны, чтобы можно было на их основании делать какие бы то ни было заключения.

Допуская, что телепатия существует, мы при этом не можем априорно исключить наличие связи между телепатией и гипнозом. Медиумы, как известно, часто обладают хорошей гипнабельностью. Можно предполо­жить что гипноз играет роль облегчающего фактора, поскольку он создает условия повышенной психической и физиологической пластичности. Ф. В. Бассин и К. К. Платонов (1973) писали, что гипноз высвобождает то, что они называют «скрытыми резервами центральной нервной системы».

Какую же роль играет фактор межличностных отно­шений в возникновении телепатических явлений? Предполагают ли эти явления установление особого отно­шения между двумя людьми, или же телепатия пред­ставляет собой врожденную инструментальную способность, которая по неизвестным нам причинам у одних людей развита больше, чем у других? Правда, в экспе­риментальной телепатии испытуемые, между которыми происходит передача информации, не имеют какой-либо особой связи. Но при внимательном изучении наблюде­ний Балинта и других психоаналитиков создается впе­чатление, что такая связь оказывает влияние на эти феномены.

Тот же вопрос встает и в связи с гипнозом. Так, нам известно, что гипноз или предельно близкие к нему состояния могут достигаться с помощью чисто физи­ческих средств (сенсорная депривация), не предполагающих в начале никакого фактора из сферы межличностных отношений.

Однако в действительности дело обстоит не так прос­то. На примере опытов с сенсорной депривацией мы могли убедиться, что она в большинстве случаев со­провождается психологической регрессией, которая выражается в явлениях деперсонализации и в установле­нии растущей зависимости от какого-то воображаемого лица, воспринимаемого в качестве защитника или пре­следователя. Иными словами, сенсорная депривация приводит к возникновению аффектов и отношений, которые развиваются в отсутствие всякой опоры в ре­альности. Можно сказать, что мы имеем здесь дело с адаптивной реакцией, с защитным механизмом, ко­торый включается при возникновении стрессовой си­туации, вызываемой обрывом всех межличностных связей.

Кьюби так описывает этот аспект гипнотического процесса: «Неуловимое присутствие чего-то невидимого и неведомого ощущается почти осознанно, но чаще подсознательно или бессознательно… Это трансфер в чистом виде, даже если нет никакого реального или воображаемого, осознаваемого или подпорогового объекта» (1961).

Мы касаемся здесь момента взаимодействия между инструментальными функциями и функцией межличностных отношений. Именно это мы и попытались сформулировать, введя понятие биологически врожден­ной функции первичного отношения.

Таким образом, в экспериментальной гипнотической ситуации обмен в сфере отношений в большинстве случаев ограничивается рамками, которые препятству­ют углублению процесса. Напротив, при лечебном гип­нозе трансферентная ситуация создает условия, при которых это отношение переживается гораздо интенсив­нее и влияет на личность в целом.

Энергия, эмпатия, симбиоз, слияние, первичное отношение, непосредственный трансфер, аффективный обмен… приходится признать, что все это лишь рабочие метафоры, не имеющие научного основания, с помощью которых мы описываем передачу аффективного влияния от одного индивида к другому.

Можно сказать, что аффект в его связях с проб­лемой межличностных отношений вступил в экспериментальную стадию исследования во времена Месмера и животного магнетизма. Месмер с его теорией флюида рассматривал эту проблему преимущественно под энергетическим углом зрения. Лишь один раз в его трудах мы находим намек на роль чувства: «Животный маг­нетизм призван в первую очередь передавать чувство. Только чувство способно сделать теорию доступной пониманию. Так, один из моих больных, привыкший испытывать действие, которое я на него произвожу, обладает по сравнению с другими людьми дополни­тельной возможностью понимать меня» (Mesmer, 1781).

Последователи Месмера, оставаясь на позициях флюидизма, начали использовать такие психологиче­ские термины, как воля, страсть, желание выздоро­веть, вылечить и др… Гипнотизеры второй половины XIX в. прекрасно сознавали существование междуними и сомнамбулами аффективной связи, некого «элективного родства», но они приписывали его состоя­нию мозга пациентов.

Введя понятие трансфера, Фрейд сделал огромный шаг вперед, ибо он четко включил аффект в рамки межличностных отношений. Но, как это часто бывает в научной деятельности, снятие покрова с одной части области неведомого лишь расширило его пределы. Для истолкования аффективного движения Фрейд прибег­нул к помощи энергетических метафор, либидо, проекции и т. д. Ему не удалось создать подлинно научной теории аффекта.

 

Лакан в известной мере снимает проблему аффекта. Его теория зиждется на исключении биологического, телесного уровня из бессознательного и межличностных отношений. И именно поэтому эта теория, при всей ее чрезвычайной плодотворности, является все же не­полной. До тех пор пока не будет создана теория аффекта — психологическая и физиологическая одновременно,— психотерапия и психоанализ не смогут пре­тендовать на статус научных дисциплин. Кое-кто, может быть, думает, что это и не очень нужно…

55.

Яжелое наследие: регрессия

Отношения между гипнозом и психоанализом всегда несли на себе печать эдиповой амбивалентности. Лишь отказавшись от гипноза, Фрейд смог открыть психо­анализ. С тех пор каждый психоаналитик, касаясь этой темы, чувствует себя обязанным доказывать, что и он в свою очередь совершил этот акт отказа, что он неповинен в грехе регрессии к допсихоаналитической стадии. Встречаются, конечно, и исключения, но описанная нами позиция является, особенно во Франции, наиболее распространенной.

К счастью, гипнозу, как недостойным предкам, скрываемым от всех взглядов, свойственно всплывать на поверхность, и притом всегда в самый неудачный момент. Как ни относят его к второстепенным вехам предыстории психоанализа, он, словно феникс, неизмен­но возрождается из пепла.

Позиция психоаналитиков выглядит особенно пара­доксальной, если учесть, что сама психоаналитическая ситуация не лишена гипногенных элементов: сосредо­точенность, молчание, положение лежа, тишина создают условия для начала сенсорной депривации. Молчание также может действовать двояким образом: с одной стороны, оно благоприятствует фантазматической ак­тивности; с другой — может вызывать модификации в состоянии сознания, которые позволяют объекту психоаналитической процедуры переходить с одного уровня регрессии на другой, пока он не достигнет форм коммуникации, специфических для гипноза (в 1891 г. Фрейд сам описал технику бессловесного погружения в гипноз (1891, франц. изд.)). Можно, впрочем, предположить, что это первичное, предтрансферентное отношение способствует трансферентным феноменам и усиливает их. В этой связи интересно было бы выяснить, являются ли лица с повышенной гипнабельностью наиболее пригодными для психоанализа, раз они больше других открыты для аффективного диало­га. Следует, однако, иметь в виду, что такая глубокая регрессия может представлять собой также позицию уклонения, сопротивление психоаналитическому лече­нию.

Сопротивление гипнозу в среде психоаналитиков принимает различные формы в разных странах. В Соединенных Штатах наблюдалось возрождение интереса к гипнозу после второй мировой войны. В этот период гипноз официально входит в арсенал психотерапевти­ческих средств. Психотерапевты, работающие в русле психодинамики, широко применяют гипноз в различных формах. Такие психоаналитики, как Кьюби, Марголин, Гилл и Бренман, активно интересуются гипнозом. Отметим, однако, что из официальных психоаналити­ков, «card carrying analysts», только они серьезно занимались проблемой гипноза и что в дальнейшем они прекратили исследования в этой области.

Итак, нельзя сказать, что гипноз полностью признан в психоаналитических кругах. Некоторые американские психоаналитики считают даже, что он несовместим с их профессиональными занятиями психоанализом.

Иной раз можно слышать утверждения, что психотера­певт, прошедший курс психоанализа, уже не сможет быть хорошим гипнотизером. Желание гипнотизиро­вать связано якобы с всесильными инфантильными фантазмами, и оно исчезает после того, как эти фантазмы будут в достаточной мере проанализированы. В недавно вышедшей книге Джоваккини (1972) из Чикаго объясняет в этой связи, что, пройдя курс психоанализа, он не может больше выносить присущую гипнозу «мелодраматическую» атмосферу. Можно толь­ко удивляться, что для столь видного психоаналитика гипноз по-прежнему ассоциируется с эстрадными представлениями. К тому же можно назвать психотерапевтов, чьи гипнотические способности ничуть не уменьшились после психоаналитического курса. Возни­кает вопрос, отказываются ли психоаналитики от гипно­за потому, что они осознают свои инфантильные моти­вации, или этот отказ вызван скорее, как писали Гилл и Бренман, «растущим желанием перестать бунтовать и примкнуть к респектабельному обществу своего пси­хоаналитика и своих учителей» (Gill, Brenrnan, 1959).

Второе объяснение кажется нам наиболее правдо­подобным: ведь осознание контртрансферентных аспектов гипнотического отношения должно было бы, напротив, усилить способности психотерапевта управлять им с большей свободой и пониманием, вместо того чтобы вызывать запрет, доходящий до фобии. Напрашивается предположение, что, если в один прекрасный день гипноз будет реабилитирован, у многих психоана­литиков обнаружится талант гипнотизера. Конечно, не все психотерапевты в равной мере наделены способ­ностью гипнотизировать. Но это уже совсем другой вопрос.

Возвращаясь к так называемому всемогуществу гипнотизера в ситуации гипнотического отношения и к зависимости гипнотизируемого как его следствия, нужно сказать, что это отношение действительно содержит изрядную долю внушения, но пациент сохраняет свободу принять или не принять гипноз, к тому же курс лечения обычно бывает короче, чем при психо­анализе. Зависимость анализируемого от аналитика носит тонкий характер, но, в сущности, она гораздо сильнее, коль скоро под ее влиянием больной соглашается проводить годы на кушетке.

Во Франции — стране Бернгейма и Шарко — гипно­тические исследования находятся на особенно низком уровне. Не существует лаборатории, изучающей пробле­мы гипноза, в рамках официальных научно-исследова­тельских учреждений (Национальный научно-исследо­вательский центр, Национальный научно-исследова­тельский институт медицины и здравоохранения, Выс­шая практическая школа). Когда недавно проект соответствующих исследований был представлен в комиссию ученых, ее члены спросили, каковы объективные критерии, позволяющие распознавать гипноз. Поскольку такие критерии пока неизвестны, можно бы­ло бы считать, что именно этот пробел и обусловливает необходимость исследовательских работ. Однако мне­ние комиссии было иным, ибо она пришла к выводу, что, раз такие критерии не установлены, значит, гипноза не существует… по крайней мере как объекта научного исследования. Учитывая, что научно-исследовательская деятельность во Франции крайне централизованна, подобная позиция со стороны головного учреждения практически блокирует возможности работы в крупных масштабах. Кроме того, во главе университетских научных лабораторий психологии и психофизиологии стоят либо психологи-экспериментаторы, считающие гипноз недостаточно научным, либо психоаналитики, отвергающие его по идеологическим причинам.

В лечебном плане это табу столь сильно, что гипноз был переименован в софрологию, словно от перемены названия изменяется сущность. Психоаналитики отвергают гипноз еще более решительно. Те из них, кто рискует заниматься гипнозом, предаются настоящей анафеме, а то и полному отлучению. Нам известны случаи, когда молодые психоаналитики при необходимости прибегают к гипнозу тайно.

Мы позволим себе привести несколько анекдотических фактов, иллюстрирующих положение дел. Один молодой психоаналитик, проходящий еще курс обучения, узнал, что дантисты используют гипноз для умень­шения боли при сверлении бором, и пришел в ужас от возможных последствий такого гипнотического вмеша­тельства в связи с символическим значением этого инструмента. Мы напомнили ему следующую историю: однажды кто-то обратил внимание Фрейда на то, что сигара имеет символический смысл. «Знаете,— ответил тот,— сигара может быть также и просто сигарой». И бор может быть просто бором. Если встать на точку зрения нашего молодого сотрудника, то мы совершили настоящее преступление, применив гипноз при описан­ной выше стоматологической операции.

56.