Генерал-лейтенант И. П. Романовский

 

Пожалуй, никто в южнорусском Белом движении не получал за глаза более противоречивых оценок, чем герой нашего рассказа. Парадоксальнее всего, что почти все близко знавшие его или часто сталкивавшиеся с ним сохранили весьма положительное впечатление, которое в мемуарах формулировалось буквально одними и теми же выражениями; при этом они же писали о всеобщем безымянном недовольстве этой личностью, доходившем к весне 1920 года до мстительной ненависти. Занимая второй после А. И. Деникина пост в Вооруженных Силах Юга России, генерал Романовский был и остается человеком с множеством «белых пятен» в биографии.

 

* * *

 

Иван Павлович Романовский родился 16 апреля 1877 года в городе Луганске в семье подполковника-артиллериста. Сословная принадлежность – из дворян Владимирской губернии – не позволяет с достоверностью судить, принадлежал ли он к давнему потомственному дворянству или к выслужившемуся из военной среды. О его семье и ранних годах жизни сведений практически нет.

Военное образование Романовский начал с самой первой ступени, поступив во 2-й Московский кадетский корпус. По воспоминаниям однокашника, это был несколько застенчивый и замкнутый, серьезный кадет с большими способностями. Впрочем, вряд ли совершенно нелюдимого подростка в старшем классе корпусное начальство назначило бы фельдфебелем, то есть на деликатную роль связующего звена между офицерами-воспитателями и кадетами. Между тем эти обязанности Иван исполнял с большим тактом и чуткостью. Видимо, именно тогда стали оформляться качества его характера, необходимые хорошему начальнику штаба, который должен быть одновременно кладезем военных знаний, мыслителем, дипломатом и руководителем. Похоже, что глубокая увлеченность военными науками сочеталась с весьма разносторонними личностными качествами.

После успешного окончания корпуса Романовский 5 сентября 1894 года поступил в Константиновское артиллерийское училище в качестве юнкера рядового звания на правах вольноопределяющегося 1-го разряда. Карьера артиллериста требовала прежде всего высоких интеллектуальных способностей для быстрого проведения сложных математических расчетов. Старательный и немного застенчивый юнкер, обращавший на себя внимание успехами в науках и серьезностью почти взрослого человека, 14 декабря 1895 года стал портупей-юнкером.

Закончив училище одним из первых, 13 августа 1897 года Романовский был произведен в подпоручики по полевой пешей артиллерии со старшинством с 12 августа и прикомандирован Лейб-Гвардии ко 2-й Артиллерийской бригаде. Похоже, что «дорогая» служба в Гвардии не вызывала серьезных материальных затруднений. С другой стороны, Гвардейская артиллерия не имела столь «роскошных» традиций, как Кавалергардский, Лейб-Гвардии Гусарский, Кирасирские и некоторые другие полки. Жалование Романовского в это время составляло с учетом столовых и квартирных денег 1 066 рублей в год.

После четырехнедельного отпуска молодой офицер прибыл к месту службы. 13 сентября он был прикомандирован к 4-й батарее, а уже 2 октября переведен в 6-ю. Прикомандирование являлось, как правило, своеобразным испытательным сроком, и 6 августа 1898 года Романовский был Высочайшим приказом переведен в бригаду окончательно. (Вскоре его сослуживцем оказался Сергей Леонидович Марков, один из будущих вождей Белого движения.) Несомненно, организаторские и деловые способности молодого подпоручика проявились достаточно быстро, так как уже 18 января 1900 года его утвердили адъютантом 2-го дивизиона Лейб-Гвардии 2-й Артиллерийской бригады с переводом в штат управления дивизиона.

Это стало своеобразной ступенькой для откомандирования в августе в Николаевскую Академию Генерального Штаба. Успешно сдав сложнейшие экзамены и избежав весьма свирепого отсева, 12 октября 1900 года Романовский был зачислен в Академию, куда поступил и Марков. С этого момента Иван Павлович оказался в родной стихии, где началась шлифовка способностей штабного «оператора». Характер, задатки и интересы его как нельзя более соответствовали жесткому, напряженному режиму академического образования того времени. 6 декабря 1901 года Романовский был произведен за выслугу лет в поручики со старшинством с 13 августа.

Блестяще окончив два класса Академии по первому разряду, он был причислен к Генеральному Штабу и 3 сентября 1902 года переведен на дополнительный курс. 23 мая 1903 года поручик Романовский успешно окончил обучение и за отличные успехи в науках был произведен в штабс-капитаны. Немногие офицеры могли похвалиться двумя производствами в следующий чин за неполные три года академического образования! 27 мая Романовский прикомандирован к Штабу Петербургского военного округа, в группе чинов которого участвовал в первой в своей жизни полевой поездке офицеров Генерального Штаба. Подобные командировки, являвшиеся подлинной практической работой настоящего штабного офицера, в дальнейшем стали для него постоянными и, судя по всему, вызывали неподдельный интерес. Сразу после поездки, 29 сентября 1903 года, Романовский прикомандирован на два года Лейб-Гвардии к Финляндскому полку для командования 7-й ротой – «для ценза», как полагалось у выпускников Академии.

В 1903 году Иван Павлович женился на дочери мелкого чиновника (коллежского секретаря), девице Елене Михайловне Бакеевой, вероисповедания Православного. Как видим, сословные рамки для дворянина Романовского имели весьма относительное значение. 1 апреля 1904 года у них родился сын Михаил.

Уже 18 сентября 1904 года приказом по Генеральному Штабу штабс-капитан Романовский был откомандирован от полка ранее двух лет «с зачетом неоконченного командования ротою за установленный законом командный ценз». Подобная спешка объяснялась просто: командование стремилось, чтобы как можно большее число офицеров с академическим образованием получило практический опыт руководства войсками и штабного планирования в ходе Русско-Японской войны. Назначение в Штаб войск Гвардии и Петербургского военного округа было чисто номинальным и промежуточным, и уже через три дня Романовский был переведен из Гвардии в Генеральный Штаб с переименованием в капитаны и назначен обер-офицером для особых поручений при штабе XVIII-го армейского корпуса. Таким образом, с начала офицерской службы Романовский за семь лет получил четыре чина и стал капитаном в 27 лет. По тем временам это было очень быстрым продвижением и свидетельством более чем удачной карьеры.

Еще через пять дней он был командирован в распоряжение Командующего 1-й Маньчжурской армией. С 12 ноября 1904 года Генерального Штаба капитан Романовский назначен временно исполняющим должность старшего адъютанта по строевой части Штаба 9-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии, а 22 мая 1905 года утвержден в этой должности. Дивизия входила в состав I-го Сибирского корпуса генерала барона Г. К. Штакельберга, который постоянно действовал на самых важных участках, таких как Хейгоутай и Мукден. Во время Мукденского сражения именно I-й Сибирский корпус, разделенный на несколько частей, в составе разных «отрядов» остановил натиск армий японских генералов Оку и Ноги. Трижды с января по сентябрь 1906 года Романовский временно исполнял должность начальника Штаба дивизии в течение времени от двух недель до полутора месяцев. С 15 сентября 1905 года по 3 января 1906 года Романовский находился в командировке при Штабе 1-й Маньчжурской армии. Затем, после краткого отпуска, из которого он вернулся на шесть дней раньше срока, последовало утверждение в должности старшего адъютанта Штаба 9-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии, но с оставлением при Штабе корпуса. Заметно, что энергичного и ответственного офицера стремились заполучить вышестоящие штабы – факт, наверное, не только говорящий в пользу Романовского, но и свидетельствующий о нехватке настоящих штабных организаторов.

При этом Романовский никак не соответствовал образу штабиста, зарывшегося в бумаги и избегающего порохового дыма. Красноречив перечень орденов, полученных им «за отличия в делах против японцев»: Святой Анны IV-й степени с надписью «За храбрость», Святого Станислава II-й степени с мечами, Святой Анны II-й степени с мечами и, наконец, Святого Владимира IV-й степени с мечами и бантом. Иван Павлович явно принимал непосредственное участие в боях, действуя не только умело и продуманно, но решительно и храбро. Подобным образом действовали и другие молодые офицеры Генерального Штаба. Например, будущий начальник Романовского А. И. Деникин неоднократно просился в бой и во время Цинхеченского боя заменил одного из командиров полков. Утверждение Высочайшим приказом наград Ивана Павловича произошло намного позже: так, ордена Святого Владимира – лишь 20 мая 1907 года.

А уже 6 января 1906 года Романовский получил назначение обер-офицером для поручений при Штабе Туркестанского военного округа, куда прибыл 1 марта. Данное направление считалось стратегическим, и к службе в Туркестане привлекали наиболее энергичных и перспективных офицеров Генерального Штаба, имевших опыт современной войны. Не случайно до войны штаб-офицером для поручений в Туркестанском военном округе служил Л. Г. Корнилов, о немыслимых разведках которого уже тогда рассказывали легенды. Служба вдали от центров цивилизации не нарушала гармонии в семье Романовского; 12 ноября 1906 года родился второй ребенок – дочь Ирина. Молодой офицер обожал свою семью, но главным для него, как вспоминали знакомые офицеры, была не личная жизнь, а интересное дело.

Интересной и важной деятельности в российских владениях в Средней Азии и особенно на сопредельных территориях хватало. Только за два года Романовский трижды командировался в полевые поездки офицеров Генерального Штаба Туркестанского военного округа. С 19 августа по 17 сентября 1907 года он побывал в Восточной Бухаре, причем вскоре получил бухарский орден Золотой Звезды III-й степени. Хотя в послужном списке об этом упоминается вскользь, без описания конкретных заслуг, можно предположить, что орден не был «дежурным» награждением для высоких гостей. С 18 июня по 9 августа 1908 года Иван Павлович побывал и в командировке на Памире.

Вскоре, в январе 1909 года, Романовский был назначен исполняющим должность старшего адъютанта Мобилизационного отделения Штаба Туркестанского военного округа. Через неполных два месяца, 29 марта, он был утвержден в этой должности и произведен в подполковники со старшинством с 6 декабря 1908 года. Затем последовала командировка в Санкт-Петербург для разработки мобилизационного расписания 1910 года, где он был «замечен». Спустя два месяца после возвращения, с 28 июля по 8 сентября 1909 года, новоиспеченный подполковник участвовал в полевой поездке в Семиреченскую область и Кашгарию (Восточный Туркестан). Очевидно, что служебный график Романовского в это время был весьма напряженным, а сам он мало напоминал кабинетно-штабного «столоначальника».

Венцом его служебной активности в Туркестане стал перевод в октябре 1909 года в Главное Управление Генерального Штаба на должность помощника делопроизводителя Мобилизационного отдела. Это означало признание, карьерный взлет и широкие перспективы. Через год Романовский назначен помощником начальника отделения в отделе дежурного генерала Главного Штаба, а затем начальником 2-го отделения. Одновременно, не становясь штатным преподавателем, он читал лекции в Павловском военном училище – главной кузнице офицеров гвардейской пехоты, – где приобрел всеобщее глубокое уважение. В марте 1912 года Романовский произведен в полковники и затем возглавил 4-е отделение Главного Штаба, ведавшее назначением начальников отдельных частей. По сути дела, в его руках оказалась кадровая политика всей армейской машины, что требовало недюжинных способностей. Службу на новом поприще можно оценивать двояко: с одной стороны, небывалая ответственность и приобретение навыков кадровых перемещений, с другой же – явный отход от непосредственного оперативного планирования и руководства войсками.

 

* * *

 

С началом Первой мировой войны при развертывании войск в ходе мобилизации полковник Романовский получил назначение начальником штаба 25-й пехотной дивизии, входившей в состав III-го армейского корпуса генерала Н. А. Епанчина (I-я армия генерала П. К. фон Ренненкампфа Северо-Западного фронта, которым командовал генерал Я. Г. Жилинский). Именно эти войска первыми, уже в начале августа 1914 года, приняли участие в боях в Восточной Пруссии. По оценкам военных историков, армейские корпуса, наступавшие в центре боевых порядков I-й армии, двигались едва ли не вслепую, не имея вначале конкретной задачи.

Боевой путь 25-й пехотной дивизии начался столкновением у Сталупенена с германским корпусом генерала Х. фон Франсуа. Несмотря на слабость Епанчина как командира корпуса, Сталупенен был взят, благодаря, скорее всего, умелой организации боя начальником Штаба 25-й дивизии Романовским (начальник дивизии генерал П. И. Булгаков был вполне заурядным, да и немолодым военачальником). Впрочем, гораздо важнее было широко известное сражение под Гумбиненом 7 августа, когда 25-я и 27-я пехотные дивизии, действуя на центральном участке почти как на полигоне, одержали решительный успех: германский 17-й корпус генерала Макензена был буквально расстрелян и в панике бежал с поля боя. Мощные успехи русского наступления спасли от падения Париж, и вполне оправданно мнение, что «геройские полки и батареи 25-й и 27-й дивизий своей блестящей работой на гумбиненском поле решили участь всей Мировой войны!»

Высочайшим приказом 13 октября 1914 года Иван Павлович был награжден Георгиевским Оружием. А III-й армейский корпус уже к 14 августа был «прикреплен» к Кенигсбергу, что и вывело его из основного хода Восточно-Прусской операции (и тем спасло от разгрома). Однако задача действий против Кенигсберга оказалась явно непосильной: крепость по праву считалась одной из самых мощных в Европе, так что ни штурм, ни даже длительная осада ее тогда были невозможны.

В октябре 1914 года потерпевшая в сентябре поражение I-я армия была воссоздана, но III-й армейский корпус в полном составе был передан X-й армии генерала Ф. В. Сиверса, вторично занявшей в начале месяца Сталупенен. На протяжении осени шли бои местного значения. Только в начале 1915 года вся X-я армия оказалась под пристальным вниманием германских стратегов: немцы начали широкое комбинированное наступление, как угрожая Варшаве, так и стремясь разгромить левый фланг русского Северо-Западного фронта, и планировали для русской X-й армии «Канны», то есть окружение и полный разгром. Уже в ходе первых демонстрационных ударов немцев 21–23 января 25-я пехотная дивизия понесла тяжелые потери. К началу февраля весь III-й армейский корпус (во многом по недомыслию Главнокомандующего фронтом генерала Н. В. Рузского) полностью выбыл из строя.

Поразительна косность военно-бюрократической машины, когда в ходе этого страшного разгрома начальник 25-й пехотной дивизии генерал Булгаков, непосредственный командир Романовского, получил назначение командиром XX-го корпуса. Это объяснялось лишь старшинством выслуги военачальника, не обладавшего никакими иными достоинствами. Начальники и соседи (Н. А. Епанчин, А. П. Будберг) отзывались о нем глухо или нейтрально, а историки – как эмигрантские, так и современные – резко критически. Заметим, впрочем, что, несмотря на порой чисто номинальных командиров, в действительности почти всегда «сражение было стратегическим единоборством их способных начальников штабов». Очевидно, оперативные способности Романовского неплохо маскировали бесталанность Булгакова…

Дальнейшая волна переформирований и переводов офицеров подхватила Ивана Павловича и бросила в строй. Полковник Романовский в августе 1915 года принял командование 206-м пехотным Сальянским полком. Эмигрантский военный историк А. А. Керсновский, отличающийся беспощадной категоричностью, резко критически оценивал практику назначения офицеров Генерального Штаба на должности полковых командиров, в результате которой полки меняли по 2–4, а то и более 10 командиров при отсутствии боевых потерь. Генштабисты-«моменты» либо отбывали службу, слабо зная строй и полевую практику руководства полком, либо использовали ее для получения соответствующей своему положению награды.

Однако следует подчеркнуть, что награды Романовского были вполне заслуженными: в бытность командиром Сальянцев Иван Павлович проявил исключительную храбрость. Порой он даже перебарщивал, во время обхода позиций демонстративно избирая кратчайшую, но сильно простреливаемую тропинку. Как неплохой психолог, Романовский понимал настороженное отношение к себе полковых офицеров в силу традиционного корпоративного соперничества «строевиков» и «генштабистов». Лед, однако, удалось растопить, и даже солдаты говорили о командире с искренним уважением и преклонением перед его смелостью. Да и почти годовое командование полком слабо вяжется с краткосрочной и поверхностной «цензовой» стажировкой.

В июле 1916 года Романовский произведен в генерал-майоры и назначен начальником Штаба XIII-го армейского корпуса, а в октябре – генерал-квартирмейстером Штаба той же X-й армии, – теперь уже в составе Западного фронта. Первые же дни в Штабе XIII-го корпуса принесли тяжелые испытания: 20 июля у Сморгони армия подверглась мощной газовой атаке. Непонимание опасности, самоотверженность, а иногда и удальство офицеров нередко приводили к снятию противогазовых масок и отравлениям, с чем приходилось бороться. Романовский вновь и вновь находился на позициях, предпочитая лично ознакомиться с обстановкой, а не воспринимать ее постоянные изменения по докладам в штабной тиши.

План кампании 1917 года предполагал нанесение главного удара по Австро-Венгрии силами Юго-Западного фронта. На Западном фронте ударное положение занимала X-я армия, которая должна была наступать на Вильну – Молодечно. Штаб армии получал под свое начало 28 дивизий, хотя не все они были укомплектованы артиллерией полностью. Однако Февральская революция полностью спутала карты…

 

* * *

 

Кутерьма кадровых перестановок и рокировок в армии после Февраля 1917 года, начатая с легкой руки военного министра Временного Правительства А. И. Гучкова, зачастую просто не поддается логическому объяснению. Она проводилась директивно и основывалась на априорных субъективных представлениях о политических убеждениях того или иного генерала. Так, Деникин считался «левым» – и стал начальником Штаба Верховного Главнокомандующего генерала М. В. Алексеева, – неожиданно для себя и без согласия нового начальника, что изначально бросало на их отношения некоторую тень. Генерал-майор Романовский 9 апреля был назначен исполняющим должность начальника Штаба VIII-й армии Юго-Западного фронта – вполне определенная очередная служебная ступенька; вскоре в командование VIII-й армией вступил генерал Л. Г. Корнилов, с которым, судя по всему, Иван Павлович раньше не встречался.

С этого момента можно говорить если не о «тандеме», то о начале весьма прочного сотрудничества этих двух людей. Правда, с появлением в Могилеве – в Ставке Верховного Главнокомандующего, Романовский опередил Корнилова, будучи уже 10 июня назначенным на должность генерал-квартирмейстера Ставки (Верховным 19 июля стал Корнилов). Впоследствии это назначение совершенно неизвестного в высшем генералитете человека комментировалось и обосновывалось по-разному – от признания его выдающихся организаторских способностей и хорошего контакта с Корниловым, отличавшимся очень непростым характером, до сочувствия и даже тайного членства в партии социалистов-революционеров. Последнее выглядит совершенно фантастически, хотя ярлык «эсера» будет преследовать Романовского до самого конца. Интересно и то, что в Ставку Романовского перевел «красный» Верховный Главнокомандующий генерал Брусилов, склонный к маневру и заигрыванию с революцией. После назначения Верховным Главнокомандующим Корнилов оставил Романовского в Ставке – его вполне устраивал этот молодой генерал-майор.

Положение Романовского как одного из главных участников подготовки «корниловского выступления» несомненно. Однако и здесь много противоречий и неясностей. Другой ближайший сотрудник Корнилова в это время – начальник Штаба Верховного Главнокомандующего генерал А. С. Лукомский – эмоционально-недоуменно описывал, как Романовский передал ему решение Верховного переместить III-й конный корпус генерала А. М. Крымова с южного направления на петроградское, но не знал целей этого. Вообще мемуары Лукомского достаточно лукавы и грешат явными неточностями, поэтому либо он намеренно подчеркивал неосведомленность даже ближайшего окружения Корнилова, либо это свидетельствует о крайне лихорадочной и потому слабой подготовке «выступления».

Вспоминая эти дни, командующий Петроградским военным округом генерал П. А. Половцов рассказывает о крайне самонадеянном и уверенном настроении Романовского, который в ответ на предостережения о возможных обысках и арестах в Ставке смеялся и говорил, будто обо всех намерениях Правительства он знает заранее, а никаких компрометирующих материалов никто найти не сможет. При всем уме Ивана Павловича такая наивность была объяснима – но только политической неискушенностью.

После Государственного Совещания, падения Риги и ухудшения общего положения на фронтах (при игнорировании жестких мер по укреплению дисциплины, предложенных Корниловым) Верховный Главнокомандующий утвердился во мнении о жизненной необходимости диктатуры. Поэтому намеченный еще 11 августа план переброски III-го конного корпуса к Петрограду начал выполняться. Сведения, поступавшие в Ставку из считавшихся надежными источников, прогнозировали новое вооруженное выступление большевиков на 28–29 августа или 2–3 сентября. Корнилов не сомневался, что Крымов может «перевешать весь состав Совета», но и внутри столицы требовались точки опоры. Во второй половине августа неофициальный штаб Корнилова (куда почти все информаторы относили первым Генерального Штаба генерал-майора Романовского, полковников Д. А. Лебедева и В. В. Голицына, капитана В. Е. Роженко и прапорщика В. С. Завойко – показательно, что Лукомский почти не упоминается) с согласия товарища (помощника) военного министра Б. В. Савинкова направил Штабам всех фронтов инструкцию о направлении в Ставку офицеров для обучения эксплуатации новых моделей вооружений. Уже к 25 августа прибыло свыше 3 000 человек, что доказывает предварительную осведомленность командующих о готовящемся вызове. С одной стороны, сообщение истинной цели командировок происходило в личном докладе специального офицера-курьера командующим фронтами. С другой же – Роженко, встречавший прибывавших на вокзале Могилева, явно нарушал конспирацию, запросто называя численность вызванных. Офицерские группы переправлялись в столицу, где раньше уже появился Союз добровольцев народной обороны во главе с полковниками В. И. Сидориным, Л. П. Дюсиметьером и др.

Общегосударственный кризис последних дней августа 1917 года привел к поражению «корниловского движения». Романовский оказался под арестом одновременно с Корниловым, причем в отличие от большинства офицеров был абсолютно спокоен и внешне индифферентен. Арестованные были размещены в городе Быхове Могилевской губернии, в здании, почти не приспособленном для функций тюрьмы. Камеры не запирались, и можно было переходить из одной в другую и общаться между собой. В помещение к Романовскому позже вселили бывших командующего Юго-Западным фронтом генерала Деникина и его начальника Штаба генерала Маркова. Учитывая, что последний был давним сослуживцем Ивана Павловича еще Лейб-Гвардии по 2-й артиллерийской бригаде и одновременно весьма близким соратником Деникина, можно с уверенностью сказать, что именно он способствовал сближению Романовского с Антоном Ивановичем. Действительно, возникшая сразу их взаимная симпатия быстро переросла в настоящую дружбу, которая впоследствии, особенно после гибели Маркова, укрепилась безграничным доверием.

Неопределенность и вынужденное безделье заключенных по мере возможности пытались скрасить дамы – супруга Лукомского, невеста Деникина и особенно жена Романовского, отличавшаяся большой оживленностью, энергией и остроумием. Ее муж импонировал окружающим совершенно противоположным поведением – говорил мало, сидел почти неподвижно, но взгляды невольно задерживались на его умном лице, массивной фигуре, хорошо сшитом мундире. Он поражал своей эрудицией, но не стремился щеголять ею, а иногда прохладно-ироническая сдержанность спадала, и его лицо неожиданно освещалось доброй, располагающей улыбкой.

Однако сомнительная по своей безопасности «идиллия» быстро закончилась. После прихода к власти большевиков Ставка не сразу оказалась под их контролем, но временная задержка никого не обманывала. Уже 19 ноября в Быхов пришло известие, что через несколько часов большевицкие отряды войдут в Могилев, а значит, «Быховские узники» подвергаются смертельной опасности. Судьба растерзанного генерала Н. Н. Духонина, который после бегства номинального «Верховного Главнокомандующего» А. Ф. Керенского принял на себя его обязанности, впоследствии наглядно продемонстрировала это. Предупрежденные об угрозе «Быховцы» отправились на Дон.

Вместе с известившим об опасности полковником П. А. Кусонским, друзья юности Романовский и Марков уехали на паровозе в Киев, чтобы затем передвигаться на Дон с неожиданной для противника стороны. Романовский переоделся прапорщиком инженерных войск – очевидно, внешность (а может, и характер) просто не позволила произвести правдоподобное перевоплощение в нижнего чина. Зато его попутчик Марков легко и с видимым вдохновением преобразился в расхристанного солдата, да еще и «сознательного»: он говорил трафаретные «революционные» фразы, бравировал просторечными выражениями, вызывающе плевал на пол. «Приличная» публика шарахалась, возможные большевицкие агенты теряли бдительность. Мимикрия была беспроигрышной – в случае каких-то претензий к «прапорщику» такой «солдат» мог смело защитить его (и себя).

 

* * *

 

При формировании Добровольческой Армии уже в декабре 1917 года Романовский занимал должность начальника строевого отдела ее Штаба. Показательно, что почти сразу же, в конце того же месяца, он вошел в состав совещания при командовании Армии, наряду с Корниловым, Алексеевым, Деникиным, Донским Атаманом генералом А. М. Калединым, начальником Штаба Лукомским, а также известными политическими деятелями П. Б. Струве, П. Н. Милюковым, Г. Н. Трубецким, Б. В. Савинковым. И если Деникин не посетил ни одного заседания, а Лукомский всячески старался избегать таких контактов, особенно с Савинковым, то Романовский, видимо, почувствовал себя в политической среде все же более комфортно.

Необходимо подчеркнуть чрезвычайно натянутые отношения между Корниловым и Алексеевым. Первый претендовал на командование Армией, понимая преобладание своих сторонников среди офицеров, второй не без оснований считал себя создателем Белого движения; один оказался лидером молодого офицерства, другой устраивал кадровых, армейскую элиту и Гвардию. Однако «Алексеев, как распорядитель финансами, держал все нити в руках» и добивался, чтобы армия выполняла его план похода на Екатеринодар, а не корниловский – в зимовники Сальских степей. Самые ретивые и неразборчивые сторонники подогревали антагонизм, доходя до провокаций.

Уже 2 февраля 1918 года Романовский был назначен начальником Штаба Добровольческой Армии вместо Лукомского. Некоторые авторы утверждают, будто это произошло в связи с назначением последнего представителем при новом Донском Атамане генерале А. М. Назарове. Однако вряд ли были какие-либо основания, да и здравый смысл, в том, чтобы таким представителем назначать начальника Штаба, тем более что старшие офицеры и генералы без должностей в Добровольческой Армии имелись. Сам Лукомский пишет предельно кратко: «я сдал должность начальника штаба генералу Романовскому», вообще никак не объясняя причин смещения, и о назначении в Новочеркасск упоминает скорее как о последствии этого. Вероятно, причиной была позиция Алексеева: его не могло не беспокоить почти открытое уклонение Лукомского от участия в «политическом совещании», свидетельствовавшее о неодобрительном к нему отношении, а также его решительные возражения против алексеевского плана движения на Екатеринодар. Правда, Лукомский упоминает о разногласиях с Алексеевым уже после своего смещения, на военном совете 13 февраля 1918 года, но в его воспоминаниях постоянно присутствует хронологическая путаница; столкновения явно имели место и раньше, так как вряд ли вопрос о выборе направления похода возник только после его начала. Попадаются также туманные намеки на причастность Лукомского к конфликту Алексеева и Корнилова.

 

* * *

 

В Первом Кубанском походе Романовский был ближайшим помощником Корнилова, а после гибели Командующего Армией под Екатеринодаром – его преемника Деникина. И именно в «деникинский» период Белого движения Романовский оказался в центре одного из самых серьезных и наименее исследованных конфликтов.

Не прошло и двух месяцев после гибели Корнилова, как вспыхнул конфликт между присоединявшимся к Добровольческой Армии со своим отрядом полковником М. Г. Дроздовским и Иваном Павловичем, не скрывавшим недоброжелательства, что бывало с ним чрезвычайно редко. Впрочем, это и неудивительно, ибо Дроздовский четко обозначил, что его отряд «входит в армию Алексеева, но политическая организация остается самостоятельной и может заключать любые союзы», ориентируясь на монархические симпатии.

Уже в ходе переговоров о присоединении 27 мая 1918 года Романовский в ответ на амбиции Дроздовского обронил фразу: «К сожалению, к нам приходят люди с провинциальным самолюбием», – чем, по мнению очевидцев, нажил врага в лице начальника отряда – «доблестного, но своенравного». Сначала Романовского решительно поддерживал генерал Марков, который, сам будучи в душе монархистом, еще накануне Кубанского похода жестко «цукал» подчиненных за публичное исполнение гимна «Боже, Царя храни!», а теперь страстно порицал на совещаниях любые монархические организации (как нарушающие единство Армии) и неизбежно сталкивался с Дроздовским. Но после гибели в бою Маркова исчез как серьезный оппонент монархистам, так и ближайший приверженец Деникина. Не случайно Антон Иванович впоследствии не раз говорил, что Романовский остался «единственным» соратником, при ком не ощущалось одиночество во власти…

Впоследствии, во время Второго Кубанского похода, Дроздовский, неоднократно подчеркивая свое значение и намекая на личную преданность частей, находившихся под его командой, претендовал на самостоятельность в решении даже чисто боевых задач и просто требовал избавить себя от любой критики. На это сильно повлияла та «травля», о которой возмущенно говорили Дроздовцы: «За малейшую неточность, за малейшую оплошность, за малейшее промедление, происшедшее благодаря превосходству сил противника, Дроздовский получал от Деникина, соответственно информированного Романовским, замечания и выговоры в приказах и устно публично». Но, хотя Романовский пресекал иные выступления Дроздовского (вернув ему, например, крайне резкий рапорт с отказом доложить Деникину), в целом Командующий Добровольческой Армией фактически уступал, оставляя подобные выходки без дисциплинарных последствий из-за опасения конфликта с многочисленными приверженцами Дроздовского или даже их ухода из Армии.

Позднее Дроздовцы ссылались на присущие Романовскому зависть, соперничество и желание «уничтожить нас как самостоятельный отряд, стереть наши индивидуальные черты и обезличить». Заметим, что еще в мае главным условием соединения была гарантия несменяемости Дроздовского с его должности (командира 3-й бригады, а затем командующего 3-й дивизией). Безусловно, и без сильной личной неприязни к начальнику деникинского Штаба энергичный Дроздовский во главе лично преданного ему соединения стоял в армии особняком, явно внушая сомнения в своей готовности беспрекословно подчиняться. Надо отдать должное и чутью Романовского, первым увидевшего то, что лишь недавно начали признавать некоторые историки: «Дроздовский мог со временем обрести в Добровольческой армии политическую и, можно сказать, “идеологическую” значимость “вождя-преемника” генерала Корнилова». Романовский же, принадлежа к сторонникам Деникина, относился к претендентам на лидерство крайне ревниво, что вполне естественно.

Дроздовцы во всем видели проявления этого соперничества, причем один из близких соратников Дроздовского, капитан Д. В. Бологовской – достаточно зловещая и фанатичная фигура, – предложил просто убить Романовского, на что Дроздовский якобы «долго думал, шагая по комнате, а потом сказал, что нужно подождать [81], так как он боится, что смерть Романовского может неблагоприятно отразиться на психике Главнокомандующего, полное спокойствие и хладнокровие которого сейчас так нужны армии».

Воспоминания Бологовского позволяют многое увидеть по-новому. Во-первых, они заново освещают версию «старых Дроздовцев», ставивших в вину начальнику Штаба Армии физическое устранение Дроздовского. Во-вторых, и это главное, неожиданный смысл кроется в позиции Дроздовского, который назвал «пристрастие и попустительство» Деникина Романовскому преступными, а идею покушения в принципе принял. Такая многозначительная логика подразумевает только вырисовывающуюся перспективу смены Главнокомандующего. Поэтому не так уж загадочно звучат слова доверенного, вышеупомянутого Дроздовца-контрразведчика о том, что «вражда эта между двумя генералами, как известно, окончилась трагически для Дроздовского и так же трагически для Романовского [82]». Как видим, тучи над Иваном Павловичем начали сгущаться задолго и до катастрофы осени 1919 года, и до роковых выстрелов в Константинополе весной 1920-го. Наконец, еще раз подтверждается, что уже к осени 1918 года Романовский был теснейшим образом связан с Деникиным.

Конечно, сюжет противостояния Дроздовский – Романовский изобилует недомолвками, предположениями и противоречивыми оценками. Допустимо, что инфернализация Дроздовцами образа Романовского происходила задним числом, уже в эмиграции, и отношение к нему в начале 1920 года переносилось на гораздо более ранний этап. Это касается в первую очередь пассажа о нем как о причине поражения Белого движения: вряд ли об этом говорилось в частных беседах в 1918 году. Но есть и свидетельство генерала С. М. Трухачева (давнего знакомого и сослуживца Романовского еще по петербургскому периоду, с 1912 года), который признавал: судя по полученной им зимой 1920-го информации, действительно «в Екатеринодаре в 1918 или 1919 году готовилось покушение на Ивана Павловича за то, что он якобы противодействовал формированию одной из добровольческих дивизий». Намек вполне прозрачный, хотя «затирание» Дроздовцев Трухачев и называет «вымыслами потерявших душевное равновесие», что недвусмысленно проецируется на Бологовского, бывшего явно психопатологическим типом. Но сам факт подготовки первого покушения он признает бесспорным.

 

* * *

 

Как бы то ни было, отнюдь не только безграничным доверием Деникина объясняется исключительное положение Романовского на посту начальника Штаба Главнокомандующего Добровольческой Армией, а затем Вооруженными Силами Юга России. Многими признается высокий профессионализм Ивана Павловича, его организаторские способности, эрудиция, выдержка и работоспособность. Близко знавшие его считали Романовского «идеалом начальника штаба». Действительно, на протяжении всей борьбы он спал по 4–5 часов в сутки и работал в крайне напряженном режиме. Это заставляло его быть предельно кратким и резким во время приемов, что нередко расценивалось как амбициозность и излишняя жесткость. Вместе с тем часто упоминаются его феном