Явление 4. Восприятие политики

Понимание революции как театрального представления или, по крайней мере, захватывающего зрелища было свойственно и современникам.

В числе депутатов, съезжавшихся в Париж накануне открытия Генеральных Штатов, был маркиз де Феррье, представитель дворянства из Сомюра. Официальная церемония открытия Штатов была назначена на 27 апреля (а состоялась она, как известно, только 5 мая), поэтому у Феррье оказалось много времени, чтобы погулять по Парижу и Версалю, познакомиться с коллегами, оценить репертуар местных театров – а маркиз был заядлым театралом. В течение всего этого времени Феррье писал своей жене, рассказывая о столичной жизни, посещённых спектаклях и политической обстановке. Вот как он отозвался о своём визите в Пале-Рояль:

 

Этим вечером в Пале-Рояле: трудно представить себе, сколько людей всех мастей здесь собирается. Это поистине удивительное зрелище. Я видел цирк [павильон]; зашёл в пять или шесть кафе, и ни одна комедия Мольера не может соперничать с различными сценами, которые открываются взору: один улучшает и исправляет Конституцию; другой вслух читает памфлет; третий, сидя за столом, судит министров; все разговаривают; у каждого своя аудитория, очень внимательно его слушающая. Я пробыл там до десяти; живи я поближе, приходил бы каждый вечер[47].

 

Здесь бросается в глаза не только сравнение Пале-Рояля с комедией Мольера, но и тот факт, что аристократ, привыкший проводить вечера в театре, готов за вечерним зрелищем приходить вместо театра в Пале-Рояль.

Что касается Генеральных Штатов, в которых ему предстояло участвовать, Феррье больше всего занимало костюмированное шествие церемонии открытия. От планов сходить в оперу на «Аспазию», «про которую говорят ужасные вещи», он тут же переходит к описанию своего парадного костюма, будто опера напоминает ему о собственном выступлении. Феррье с удовольствием описывает каждую деталь: «Моё вельветовое платье весьма подобает случаю; я отнёс его подбить. Моё бархатное платье, со стальными пуговицами, очень нарядно; я добавлю к нему кашемировые подтяжки и чёрное платье, вот и всёдля церемонии».

Но Штаты не открываются, и Феррье продолжает размышлять о своём костюме, снабжая рассказ новыми подробностями:

 

Итак, моя дорогая спутница, наши Генеральные Штаты не открываются. Мы даже не знаем точно, когда состоится процессия. Всё в этой стране – предмет зрелища. Придворные дамы будут сплошь покрыты драгоценностями, блестяще. Вот костюм. Дворянство: чёрное платье, шёлковое или суконное; отделка из более или менее благородного материала; шёлковый плащ, подбитый тем же материалом, что и отделка; жилет – такой же, как и отделка: золотая или серебряная парча. Шляпа с плюмажем, как у рыцарей ордена; кружевной шейный платок.... Мой малиновый жилет будет роскошным; но мне по-прежнему нужна отделка для платья и для плаща.

 

Он так увлекается костюмом дворянства, что забывает описать костюм третьего сословия и вспоминает о нём только с следующем письме, снова используя театральное сравнение.

 

Я забыл про костюм третьего сословия: платье, жилет, подтяжки из чёрного сукна, шёлковый плащ, ниспадающий поверх платья; миткалевый шейный платок. Юристы – в судейских мантиях. Ну не смешно ли? И разве не похоже на Сганареля в ”Marriageforcé“?

 

В письмах Феррье подробные описания костюмов для торжественной процессии без какого-либо перехода сменяются впечатлениями от походов в оперу, а последние – рассказами о парижско-версальской жизни и сообщениями о политической обстановке (в частности, о кровавом«деле Ревельона» 26-28 апреля 1789 г.). Такое смешение тем доказывает, что для Феррье, как и для многих участников или зрителей политического процесса, все описанные явления принадлежали к одной категории: «зрелище».

Американец Говернер Моррис, ставший свидетелем процессии Генеральных Штатов, отметил, что Мария-Антуанетта «не встречает ни единого возгласа одобрения. Однако она с презрением взирает на сцену, в которой играет роль, и будто бы говорит: пока что я подчиняюсь, но ещё придёт моё время»[48].Повествуя о собрании Штатов в зале «Малых Забав», Моррис называет приподнятую платформу, на которой сидели король и королева, «подобием сцены». Переходя от описаний к размышлениям, он оценивает историческую роль события, на котором ему довелось присутствовать:

 

Здесь поднимается занавес великого первого акта этой драмы, в котором Бурбон даёт Свободу. Его придворные, кажется, чувствуют то, чего не чувствует он: уходящую силу.

Свидетельства американца наводят на мысль, что театральное восприятие политических событий было, по-видимому, свойственно не только французам, то есть зависело не от личности зрителя, а от характера зрелища.

Такой оценки происходящего не избежали, помимо зрителей и второстепенных персонажей, и главныедействующиелица. В том же памфлете, что неоднократно цитировался выше, Демуленохарактеризовал Пале-Рояль как «оплот патриотизма, место встречи лучших патриотов, которые покинули свои жилища и провинции, чтобы принять участие в величественном зрелище революции 1789 г., а не остаться его пассивными наблюдателями». Но ещё более удивительны отрывки из речей Робеспьера:

 

Тот... кто хочет завладеть новой властью в ущерб общественной свободе, является врагом нации и человечества. Таково единственное правило, на основе которого следует судить о наших политических спорах и о поведении актёров, выступающих на театре французской революции[49].

 

Пожалуй, когда покидаешь сцену, чтобы занять место среди зрителей, можно лучше судить и о сцене и об актёрах; по крайней мере, кажется, что вырвавшись из деловой горячки, дышишь более мирным и чистым воздухом и достигаешь более верного суждения о людях и вещах[50].

 

Говоря о том, что издание политического журнала (последняя цитата взята из статьи, приуроченной к началу издания «Защитника Конституции») помогает, в отличие от выступлений в Собрании, отстраниться от эмоциймомента и сформировать беспристрастное суждение о событиях, Робеспьер, конечно, имеет в виду политическую сцену и политических актёров.

 

Явление 5. Архитектура

Краткая история различных помещений, в которых заседало Собраниена протяжении Революции, не только показывает, что каждый из залов (salle – термин, имеющий в данном случае как театральную, так и политическую коннотацию[51]) сооружался и воспринимался как род театра, но и обнаруживает, что каждый следующий зал был гораздо театральнее предыдущего. Вот она, эта краткая история.

1) 1787 г., собрание нотаблей: специальный зал для нотаблей возвели внутри большого ангара, недавно построенного для реквизита и декораций театра Opéra-Versailles. При этом за образец было взято здание Hôtel du Menus-Plaisirs, ответственного за подготовку всех королевских спектаклей и торжеств. Когда Король за два дня до официального открытия пришёл осмотреть новый зал, он был поражён «театральностью» постройки, а в особенности просторными ложами для зрителей, сооружёнными под потолком, по бокам зала. Сочтя, что политическому собранию, заседающему за закрытыми дверями, ложи ни к чему, Король приказал убрать их, из-за чего открытие собрания пришлось отложить на целый месяц.

2) Генеральные Штаты: зал для них был также построен по образу и подобию Hôtel du Menus-Plaisirs (больше того, на прежнем месте – зал собрания нотаблей снесли – и тем же архитектором). На этот раз зрительские ложи оставили, добавив к ним амфитеатры, построенные по трём сторонам зала и позволявшие разместить огромное количество зрителей.

3) Национальное Собрание: после переезда в Париж (в результате похода плебса на Версаль 5-6 октября 1789 г.) депутаты разместились в salle du manège, крытом манеже Тюильрийского дворца, где при Старом Режиме проходили конные шоу –по этой причине проблем с размещением зрителей и теперь не возникло. Торцовые галереи были открыты для всех желающих, а в боковые можно было попасть только по билету и личному приглашению. Публика по-прежнему вела себя, как в театре. Мерсье заметил по поводу процесса Людовика XVI: «Вы, несомненно, воображаете, будто в зале царили спокойствие и тишина, исполненная благоговейного ужаса. Ничуть не бывало. Дальняя часть помещения превратилась в ряды лож, в которых дамы, одетые с самым очаровательным легкомыслием, ели апельсины и мороженое, пили ликёры».

4) Национальный Конвент: 10 мая 1793 г. Собрание переехало в самый настоящий театр – Salle de Spectacle Тюильрийского дворца, где прежде квартировались актёры Comédie-Française и Théâtre de Monsieur. Согласно историку Жозефу Бутвину[52], несмотря на отделку и косметический ремонт, театр «так и не утратил своего театрального образа».