Глава 2. Музыка металлических машин

 

Встреча киберпанка и синт-рокеров в черной коже^{181}

 

«Киберпанк» начинался как литературный жанр — приевшийся неологизм, заимствованный из одноименного рассказа Брюса Бетке 1983 года и примененный в 1984 году литературным критиком и редактором Washington Post Гарднером Дозоисом в своей статье к «странной, жесткой, хайтечной» научной фантастике, появившейся в 1980-е годы. Вскоре этот термин отошел от своего причала и пустился в свободное плавание по мейнстриму. В своем исследовании «Киберпанк: Неформалы и хакеры на компьютерном фронтире» Кэти Хафнер и Джона Маркова (1991) использовали его при описании «молодых людей, которые помешаны на компьютерах и компьютерных сетях и которые это свое увлечение вынесли за пределы того, что специалисты по компьютерам считают моральным, а законодатели допустимым»^{182}.

После того как им вдоволь наигрались журналисты, авторы научно-фантастических манифестов, теоретики постмодернизма, интернет-серферы и фанаты, термин «киберпанк» приобрел новые, странные очертания. Лично я в статье, опубликованной в журнале Keyboard в 1989 году, использовал этот неологизм применительно к электронно-индустриальному року с гранжевым, НФ налетом, в котором, как в призме, отражается ряд постоянных для киберкультуры тем — союза человека и машины, замены чувственного опыта цифровой имитацией, субкультурного использования «не по назначению» высоких технологий и помещения их на службу извращенной чувственности или подрывных идеологий, а также восходящего к шестидесятым годам глубоко амбивалентного отношения к компьютерам как двигателям свободы и орудиям общественного контроля, мастерам, латающим общественную ткань, что была в клочья изорвана индустриальным модернизмом и инструментам еще большей атомизации общества.

По мнению Льюиса Шайнера[57], одного из отцов-основателей жанра, использование термина «киберпанк» для описания «затянутых в черную кожу парней, которые пользуются синтезаторами… и цифровыми сэмплами» означает кооптацию того, что начиналось как литературный эквивалент террористической группировки^{183}. Это свидетельство вхождения киберпанка в мейнстрим — тенденция, которую он с сожалением отмечал в 1991 году в своей статье в New York Times «Исповедь бывшего киберпанка»:

 

Киберпанк начинался как модное течение внутри научной фантастики, показывавшее использование высоких технологий оппортунистами на окраинах общества ради собственной выгоды или просто для забавы… Но к 1987 году он превратился в клише… По иронии судьбы, по мере того как этот термин терял для нас значение, он внедрялся, подобно вирусу, в мейнстрим, где продолжал процветать^{184}.

 

Вместо того, чтобы говорить правду в лицо сильным мира сего, массовый, рыночный киберпанк «предлагает властям фантазии, те же острые ощущения, которые мы получаем от видеоигр и блокбастеров», он мифологизирует «нашу одержимость материальными благами» и оправдывает нашу веру в «технические, инженерные решения» экономических проблем и нравственных болезней^{185},— продолжает Шайнер.

Худшие подозрения Шайнера по поводу затянутых в черную кожу «синт-рокеров», называющих себя киберпанками, подтвердились в 1993 году, когда Билли Айдол,— бывший панк-рокер, сумевший с помощью сообразительных имиджмейкеров в 1977 году стать самим собой,— издал альбом «Cyberpunk», открыто присвоив себе все киберпанковские клише, которые только были в ходу.

Впрочем, кому еще носить имя «киберпанков», как не технорокерам, общающимся с блестящими черными аппаратами посредством того, что одна реклама назвала «Мегаэкранами с неоновой подсветкой»? Вооруженные целой армией сэмплеров, секвенсеров, синтезаторов, процессоров для обработки сигналов и софтом, превращающим компьютеры в студии звукозаписи, современные музыканты похожи на хакеров-изгоев «Нейроманта» с их сенсорами, физически связанных с киберпространственной матрицей. Все больше и больше музыканты разных мастей сочиняют и исполняют музыку, подключившись к кибернетическим нервным системам, чьими нервными узлами являются «интерактивные музыкальные рабочие станции» вроде «Korg i3», невероятного, утыканного кнопками прибора, сильно смахивающего на приборную панель бомбардировщика «Стелс».

 

В отличие от других рабочих станций,— похваляется реклама в журнале,— i3 способен самостоятельно производить музыкальные «идеи» — фразы и шаблоны, так называемые «Стили», которые можно изменять, зацикливать и комбинировать, складывая песни за несколько минут. Интерактивный i3 экстраполирует или создает аккорды и гармонии на основе нот, которые вы нажимаете. Опция Full Range Scanning позволяет избежать сходства звучания ваших аккордов с упрощенными, заданными по умолчанию версиями других инструментов^{186}.

 

Достаточно пробежаться по страницам Keyboard, журнала для музыкантов-электронщиков, чтобы понять, насколько современные музыканты превратились в «боргов» и «морфов». Рекламное объявление синтезатора «E-mu Morpheus Z-Plane Synthesizer» («синтезатор, который перенесет вашу музыку в следующее столетие») расхваливает его «мультифункциональные генераторы для микроскопической работы над звуком» и

 

Z-Plane фильтры, способные моделировать практически любые звуковые характеристики, а затем преобразовывать их друг в друга (осуществлять «морфинг») в реальном времени. Представьте себе саксофон, звучащий как скрипка, который затем плавно переходит в искаженный вой гитары. Или фортепиано, звучащее как человеческий голос, который произносит разные гласные^{187}.

 

Подобно тому, как любители виртуальной жизни в Интернете все дальше и дальше уплывают от своих физических тел, виртуальные инструменты постепенно покидают свои акустические тела — гитары, фортепиано, саксофоны, барабаны и другие артефакты эпохи Ренессанса, XVIII и XIX века, которые когда-то издавали эти звуки. «Возможно, виртуальные инструменты должны обладать широким выбором интерфейса управления, как традиционного, так и ультрасовременного,— размышляет технический редактор Keyboard Майкл Маранс. — Принимая во внимание огромное количество параметров, которые нужно контролировать, мне кажется, здесь не помешали бы очки и перчатки DataGlove для виртуальной реальности»^{188}.

На самом деле уже сегодня есть композиторы, использующие в своей работе «жестовый интерфейс» в духе DataGlove. Глава экспериментальной исследовательской группы при Лаборатории медиа MIT Тод Мачовер экспериментирует с Exos Desterous Hand Master, перчаткой, напоминающую руку киборга с алюминиевыми фалангами и проволочными нервами, которой он через компьютер посылает команды электронным инструментам. «Сенсоры и магниты отмеряют движения каждого сустава,— рассказывает он. — Система работает достаточно быстро, чтобы уловить малейшее движение не только пальца, но и всей руки, и делает это с высокой точностью, аккуратностью и скоростью… Движения перчатки определяют [динамику], положение в пространстве и общий тембр всего произведения»^{189}. В композиции «Bug-Mudra» на альбоме «Flora» Hand Master используется для того, чтобы направлять поток синкопированных звуков, извлекаемых на свет электрической и акустической гитарами и электроперкуссией. Все трио подключено к управляемой компьютером «гиперинструментальной» системе, в которой «умные, взаимодействующие друг с другом машины» в реальном времени обрабатывают игру живых инструментов. «Общее звучание композиции, то есть вся звуковая палитра этих инструментов определяется движением руки»,— отмечает композитор^{190}.

Контроллер Exos Мачовера стоит ни много ни мало 20 тысяч долларов, а вот Марку Трэйли удалось приобрести свой Mattel PowerGlove по дешевке, всего за 79 долларов 95 центов в Toys ‘R’ Us. (Сегодня снятая с производства PowerGlove изначально предназначалась для юных любителей видеоигр и выпускалась, чтобы управлять приставкой Nintendo вместо джойстика.) В своей «Seven Gates», «интерактивной компьютерной музыкальной композиции с примесью виртуальной реальности», композитор-деконструктивист использует PowerGlove, чтобы растягивать, свертывать и размножать обрывки теле- и радиопередач, хранящихся в памяти компьютера музыкальных отрывков, в том числе знаменитой «Lacrimosa» из «Реквиема» Моцарта, «Музыки на воде»Генделя, выступления радиоведущих-латиноамериканцев, речь «седовласого парня с очками из The Nightly Business Report» и «немного барабанов с островов Тихого Океана». Считая свои сэмплы звуковыми архивами, хранящимися на «невидимых полках» за «воображаемым забором», Трэйли берет произвольные звуки, проходя через «ворота» в ограде к полкам, хватая с них звуковые безделушки и выставляя их на всеобщее обозрение в виде хайтечных заклинаний. С помощью перчатки он может поднять высоту сэмпла до истошного визга, опустить до невнятного бормотания или же зациклить его так, чтобы он заикался до тех пор, пока его не остановят внезапным ударом кисти. По словам одного из критиков, «некоторые зрители действительно видят манипулирование звуками, как если бы речь шла об образах, проецируемых на экран»^{191}.

Контроллеры, подобные DataGlove, не единственные футуристические интерфейсы, используемые уже сегодня. BioMuse компании BioControls улавливает движение глаза, а также сигналы EMG и EEG, вызываемые движением мускулов и идущими от мозга волнами, чтобы виртуально контролировать практически любой аспект MIDI-инструмента — высоту звука, панорамирование, тембр, громкость и так далее. (MIDI — сокращение от musical instrument digital interface, стандартный компьютерный язык, обеспечивающий передачу высоты звука, его продолжительности и другой музыкальной информации между электронными музыкальными инструментами и тем самым позволяющий им осуществлять контроль друг над другом. Например, MIDI-импульсы от электронной драм-машины могут воспроизводить звуки, записанные и хранящиеся в качестве цифровых данных компьютерным устройством, называемым «сэмплер».) Сенсоры, встроенные в полоску вокруг головы и два «напульсника» BioMuse ловят и пересылают биоэлектрические импульсы компьютеру через специально разработанный интерфейс. Эрик Дэвис так-то присутствовал на концерте, во время которого BioMusician «играл на воздушной скрипке, регулируя высоту звука, громкость и вибрации с помощью рук. Когда он обводил взглядом комнату, возникал стереоэффект, скрипка превращалась в металлофон, и он закрывал глаза и впадал в резонанс с альфа-ритмом»^{192}.

В конце-концов с течением времени музыкантов полностью заменит искусственный разум. Тод Мачовер предсказывает эволюцию искусственной жизни, которая в процессе дарвинской борьбы за выживание начнет создавать постчеловеческую музыку. «Одним из моих давних желаний было создать музыкальные произведения, которые бы напоминали живые организмы, состоящие из музыкальных частиц, каждая из которых является музыкальной тенденцией, мелодическим контуром, последовательностью гармоний или оттенков,— рассказывает он.— Фокус состоит в том, чтобы сотворить с помощью языка некую среду, в которой вы можете привести все это в движение. Вам нужно только нажать кнопку и смотреть, как оно будет себя вести»^{193}.

Несомненно, ярлык «киберпанка» вполне заслуженно навешивают на современную электронную музыку будь то поп или авангард. И все же точка зрения Шайнера вполне понятна: что-то весьма сомнительное есть в ловком присвоении такого любимого СМИ термина, как «кибрепанк», попмузыкой — этим прожорливым медиа, которое довершило пастеризацию андерграундных тенденций. Модное словечко, которое призвано было объединить такие не похожие друг на друга группы, как Information Society и Sonic Youth, в конечном счете расплылось до полной неопределенности.

Группа Information Society попадает под понятие «киберпанк» благодаря своим альбомам наподобие «Hack» (1990), на обложке которого изображен «Воин дороги» (стильная «железяка на колесах»), а тексты нашпигованы реминисценциями из киберкультуры (на кассете имеются, например, синглы о «виртуальной реальности» и «фрикерах» — хакерах, которые чувствуют себя, как дома, в лабиринтах телефонных линий и владеют запретным искусством бесплатно вести междугородние телефонные разговоры. Пол Робб, который впоследствии ушел из группы, как-то заметил: «Мы — музыкальные хакеры. То, что мы делаем, похоже на взлом компьютерными хакерами хитроумных систем, чтобы посеять панику и опустошение»^{194}. Но танцевальные мелодии этой группы, соединяющей вместе ритмы фанка и диско и создающей из них экстатические вокальные гармонии, больше напоминают «робопоп», чем киберпанк.

Термин «киберпанк» в большей степени применим к Sonic Youth. Один из двух гитаристов группы, Ли Ранальдо, использовал его для описания их «авангаражного» рока — взрывов трещащих шумов, густых «фидбэков» и мелодично диссонирующих басов. В аннотации к их альбому «Sister» (1987) указаны в качестве оказавших влияние источников научно-фантастические романы — «Стеклянный молоток» К. У. Джетера и «Сова при свете дня» Филиппа К. Дика,— а такие спецы в области НФ-литературы, как Ричард Кэдри и Ларри Маккафри, назвали альбом Sonic Youth «Daydream Nation» (1988) «последним киберпанковским музыкальным заявлением нашего времени», воплощением «смятения, боли и нервного перевозбуждения с помощью порожденных теорией хаоса взрывов звуков»^{195}. «Все писатели-киберпанки ненавидят этот термин, так что мы возьмем его себе»,— говорит Ранальдо^{196}.

По мнению Пола Мура, инженера, выпускающего самиздатовский «киберпанковский/электронный/техно-нойзовый фэнзин» Technology Works, термин «киберпанк» лучше всего подходит к «фолковой» музыке киберкультуры. «Я заимствовал это слово из научной фантастики и применил его к этой музыке, потому что, хотя никто и никогда не говорил об этих группах как о едином движении, несомненно существует связь между киберпанковским, жестким литературным стилем и режущей слух музыкой таких групп, как Clock DVA, Front 242 или Skinny Puppy,— продолжает он.— В музыкальном отношении киберпанк означает использование электроники для самовыражения. Вам не нужно быть музыкантом в традиционном смысле этого слова, чтобы программировать на компьютерах и получать из них музыку. Киберпанковская музыка стремится использовать высокие технилогии, чтобы передать язык “улицы”».

Музыка, которую Мур и его читатели называют «киберпанком», отличается «отбойно-молоточными» ритмами — зубодробительным боем драм-машин, скрежетом сэмплированных звуков работающих заводских маших и шумов большого города. Единственной уступкой в пользу собственно мелодичности являются нагромождения синтезаторных арпеджио, больше напоминающие автонабор на кнопочном телефоне. Тексты, которые надрывно ревутся или шокирующе монотонно декламируются, подвергаются электронной обработке, чтобы придать им фузовое, металлическое звучание, словно и они были синтезированы на компьютере. В этих окруженных со всех сторон механизмами клаустрофобических вокалах отражено состояние человека в технокультуре. Истошные вопли охваченных паникой голосов, сэмплов из научной фантастики и фильмов ужаса, вызывают ощущение нервной перегруженности медиаландшафта и все нарастающей сюрреалистичности, являющихся признаком нашего времени. У большинства групп паранойя по поводу общественного контроля уравновешивается извращенным увлечением чисто мужскими патологиями — дегуманизацией индивидуума, строгой дисциплиной и тренировкой тела.

Являясь дальним родственником «Metal Machine Music» (1975), экспериментов Лу Рида в области вышибающего мозги и и режущего уши шума, киберпанк-рок все же берет свое непосредственно начало из «индастриала», возродившегося из пепла панк-рока 1970-х годов. Первым «индустриальным» альбомом стал «Second Annual Report» (1977) группы Throbbing Gristle — скрипучий «белый нойз», звуковое оформление для ландшафта из клевера и бетонных небоскребов в духе Балларда[58]. В неофутуристической музыке Throbbing Gristle, Cabaret Voltaire и SPK, созданной с помощью электронных инструментов, механизированных приборов, металлического лома и индустриальных шумов, журналист Йон Сэвидж слышит «истинное звучание последней четверти XX века»^{197}. Как сказал однажды Дженезис П-Орридж из TG: «до нас музыка строилась на блюзах и песнях рабов. Мы подумали, что пора модернизировать ее хотя бы до викторианских времен — ну, до промышленной революции»^{198}.

Точно также кибер-рок использует заводские шумы в качестве иронической метафоры информационного общества, чей технический тотем, компьютер, сопротивляется и не хочет участвовать в шоу. Заключенный в гладкую, непроницаемую оболочку, компьютерный внутренний мир слишком сложен и слишком изменчив, чтобы наше воображение могло от него что-то получить, и ухватить этот двигатель постиндустриальной эпохи можно, лишь заключив в образ холодного и тяжелого стереотипа века машин. С другой стороны, киберпанк-рокеры многое заимствуют из научной фантастики и иконографии. Здесь они стоят в одном ряду с Дэвидом Боуи периода Зигги Стардаста, андроидным синт-рокером Гэри Ньюманом и парнями на высоченных каблуках из Sigue Sigue Sputnik, словно сошедших со страниц комиксов — представителями поджанра, возникшего под влиянием научной фантастики и рока (и то, и друге является формами порнографии машин и необузданной фантазии, которые направлены на половозрелых юнцов).

Front Line Assembly — учебный пример киберпанковского рока. Характерной для канадского дуэта является песня «Mindphaser» с альбома 1992 года «Tactical Neural Implant» — техно-этническая пляска по поводу контроля сознания и механической пытки с многочисленными упоминаниями «имплантированных мозговых клеток» и «цифровых убийц» и сэмплированным голосом из «Робокопа-2», произносящим тирады о «технологиях киборгов» и «деструктивном потенциале»^{199}. Еще одна песня, квазисимфоническая «Biomechanical» возникла из увлечения Билла Либа «некромантскими иллюстрациями Гигера[59]с его прекрасными инопланетянками и пенисами киборгов».

«Я идеализировал мечты бионики о слиянии человека с техникой,— рассказывает Либ.— То, что журналисты называют “киберпанк-роком”, берет свое начало в идее использования машин для написания музыки, а также внедрения техники в человеческое тело, как в “Терминаторе”». Рис Фалбер добавляет: «Между киберпанковской фантастикой и нашей музыкой есть нечто общее. В первую очередь, это, конечно, стремление уничтожить различия между человеком и машиной. Большинство людей боится повсеместного увлечения техникой, а не загрязнения окружающей среды или других глобальных кризисов, поскольку [киборгизация] означает увеличение возможностей отдельно взятых индивидуумов».

В музыке FLA страх перед способностью техники олицетворять силу вдруг сменяется воспеванием техники убийства и военной дисциплины. Остается до конца неясным, считает ли группа «временный нервный имплантант» страшной или все же заманчивой перспективой. Однако подобно многим киберпанковским исполнителям, они поддерживают оппозиционную политику эстетики присвоения. «Мы заинтересованы в том, чтобы использовать технику в наших собственных целях, а не быть догматичными мутантам-военными, действующими по чужой указке,— говорит Фалбер.— Подобно героям “Воина дороги”[60], собирающих полезные детали, найденные среди железного лома, мы соединяем звуки, которые берем из всех возможных медиа-источников. Себя мы считаем средством вещания».

Электронный музыкант Дэвид Майерс, напротив, делает в киберпанке акцент на приставке «кибер», подчеркивая сверхъестественное величие внетелесного опыта в киберпространстве. «Многие музыканты думают, что они играют киберпанк-рок, но я готов с пеной у рта поспорить с большинством из них,— заверяет Майерс.— Что общего имеют эти механические, дискотечные группы с идеей Уильяма Гибсона о разных уровнях опыта, доступных в информационном потоке через человеко-машинный интерфейс? Я не вижу никакой связи между “Нейродансером” Front 242 и “Нейромантом” [Гибсона]. Думаю, такие группы навесили на себя ярлык, который имеет самое отдаленное отношение к их музыке».

Сам Майерс является изобретателем Feedback Machine — черной коробки со схемой внутри, которая порождает петли обратной связи. С помощью ручек управления музыкант может обрушивать на слушателя оглушительные взрывы искажений, истошные завывания и дробь напоминающих икоту звуков. В композиции «Penetrating Black Ice» (альбом «Fetish», 1990) из протяжного, непрерывного скрежета рождается медленная мелодия с яркими гармониями, гудки и фонические сигналы сыпятся с легкостью мраморных плит в невесомости. Слушая эту музыку, воображаешь себя хакером, который мысленно проник в компьютер и победно разгуливает там в кромешной тьме.

Это не совпадение, поскольку «Penetrating Black Ice»[61] была вдохновлена сценой из «Нейроманта», где Кейс взламывает и проходит самый последний и самый опасный уровень киберзащиты — так называемый «Черный лед». В своем рассказе «Сожжение хром» Гибсон описывает его как «Лед, созданный убивать… По сути, это какая-то новая система оружия, основанного на принципе нейронной обратной связи, с которым ты вступаешь в контакт всего только раз, но и этого раза хватает. Что-то вроде страшного заклинания, которое разъедает твой мозг изнутри»^{200}.

По словам Майерса, что действительно привлекает его в киберпанковской литературе, так это «идея похитителя данных, имеющего опыт виртуальной жизни»: «Моя музыка, в конечном счете,— это водоворот электронной потусторонности. Разумеется, в некоторых киберпанковских романах есть только убогие, противные и подчас зловещие образы в духе “Воина дороги”, для которых требуется соответствующий саундтрек в виде грохота драм-машин и неудобоваримого, визжащего вокала, но совсем не это интересует меня в этих книгах. Я не связываю киберпанковское мировоззрение с кожей и заклепками, для меня это полное погружение в электронную реальность. И поскольку виртуальная реальность порождается манипулированием электронами, ее музыкальный аналог тоже должен создаваться электронным образом».

Авангардный композитор Гленн Бранка, увлекавшийся постмодернистской научной фантастикой и компьютерной культурой, размышлял над тем, что такое киберпанковская музыка. В интервью, которое я брал у него для журнала Mondo 2000, он сказал: «По правде говоря, я не думаю, что мне доводилось когда-либо встречать музыкальный аналог киберпанковской литературы… Наиболее близкой к киберпанку я считаю даже не музыку, а описание гипотетической музыки, которое дает Дейн Радьяр[62]в своей книге “Магия звука и искусство музыки”. Он мечтает о создании техно-мистического гиперинструментального музыкального инструмента под названием “Космофонон”, который он описывает как поле энергетических сил. Играть на нем можно, дотрагиваясь до разноцветных кристаллов. Рождающаяся в результате этого музыка обволакивает музыканта и слушателя со всех сторон, что может привести к возникновению настоящей синестезии[63]. А какая наша современная музыка может называться киберпанковской? Футуристическое электронное бип-боп звучание что-ли или что-то еще?»^{201}

На ум приходят сразу два ответа: Эллиотт Шарп и Трент Резнор из Nine Inch Nails.