Отзыв кандидата философских наук, члена Президиума философского общества России И.А. Кольченко от 15.06.2005 на книгу А. Дворкина «Очерки по истории Вселенской Православной Церкви»

Книга Александра Дворкина «ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ ВСЕЛЕНСКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ» опубликована издательством Братства во имя Св. Князя Александра Невского, издана в Нижнем Новгороде, в 2003 г.[87].

В предисловии к книге Дворкин представляет свое сочинение как компиляцию из ряда авторитетных современных исследований и публикаций, не претендующую на статус фундаментального научного исследования. Он пишет:

«Данная книга ни в коей мере не претендует на статус фундаментального научного исследования. Это – не более чем компиляция из ряда авторитетных современных исследований и публикаций» (стр.7).

Такой способ составления пособий, курсов лекций по тем или иным областям знания известен. Понятен и выбор Дворкиным такого способа представления материала по истории Церкви. Это, с одной стороны, формирует у читателя отношение к книге как к материалу, базирующемуся на авторитетных источниках и потому заслуживающему доверия и уважения, с другой стороны, может отвести от составителя многие претензии к содержанию книги. Однако у внимательного читателя могут возникнуть вопросы уже при прочтении предисловия, которое, как можно предположить, и является единственным полностью авторским фрагментом книги.

Во-первых, почему речь идет только о современных исследованиях и публикациях? Анализ текста книги показывает, что Дворкин использует не только современные исследования, например классическую работу церковного историка В. В. Болотова, о которой он говорит ниже в предисловии в первую очередь. Получается, что под словом «современных» здесь имеются в виду переизданные в настоящее время работы. Тогда так и надо было написать. Но, как это видно из последующих текстов, использованы далеко не все даже и такие, опубликованные, переизданные и доступные сегодня исследования и работы по истории Церкви. Во-вторых, если данная книга – не более чем компиляция из сочинений других авторов, то почему Дворкин указывает себя как автора этой книги – «Очерки по истории Вселенской Православной Церкви»? В таком случае принято называть себя составителем, по крайней мере – автором-составителем. Но уж никак не автором, давая под своей фамилией объемный материал (более 800 страниц), представляющий собой пересказы или косвенные цитаты из сочинений конкретных авторов.

Ссылки на источники в книге указываются некорректно. Цитаты в тексте не выделяются, только перед началом каждого раздела даются ссылки на литературу, использованную при составлении данного раздела. Но эти ссылки даются без указания точного места в источнике, откуда был взят материал, поэтому они не позволяют читателю сверить цитаты. Ведь в оригинальном сочинении цитата может звучать совсем по иному, в контексте оригинала. Поэтому не исключено, что тот материал, который автор конкретной работы, на которую ссылается Дворкин, использовал для проведения своей мысли, концепции, может быть использован в книге Дворкина совсем по-другому - для обоснования, подтверждения совершенно других подходов и концепций, другого понимания конкретных вопросов по истории Церкви. А у читателя может сложиться мнение, что это именно автор использованного источника проводит такой подход.

Сам Дворкин дает такой комментарий к библиографическому аппарату книги:

«В начале каждой главы читатель найдет список литературы. Использование поименованных источников разнопланово: прямое (или почти прямое) цитирование, перевод – как правило сокращенный, пересказ или сводный текст из нескольких источников. Возможно и сочетание из всего вышеперечисленного. Некоторые поименованные источники, хотя и не цитировались, могли использоваться для придания общего направления рассказу либо для выстраивания структуры главы. Первоисточники, которые автор цитирует в тексте (эти цитаты выделены кавычками и поименованием авторства), в предваряющий главу список литературы не выносятся» (стр.9).

Приведем примеры «списка литературы», который Дворкин дает к главам.

К главе I «Предмет истории Церкви» Введения на стр.11: «Литература: Болотов В. В. Лекции по истории древней Церкви (в 4-х томах). М., 1994; Мейендорф прот. Иоанн. Введение в святоотеческое богословие. Нью-Йорк, 1985».

На стр.20: «Литература: Шмеман прот. Александр. Исторический путь Православия. Париж, 1989; Walker W. F. History of the Christian Church. N. Y. 1959; Chadwick H. The Early Church. N. Y. 1967; Meyendorff J. The Orthodox Church. N.Y. 1981».

На стр.37: «Литература: Шмеман, Исторический путь; Chadwick; Walker; Болотов; Meyendorf, The Orthodox Church».

На стр.57: «Литература: Шмеман, Исторический путь; Мейендорф, Введение; Meyendorff, The Orthodox Church; Chadwick; Walker; Болотов; Quasten J. Patrology (3 vols). Maryland, 1983».

К некоторым главам библиография составлена еще проще, указываются практически только авторы или автор и неполное название книги.

К главе II «Понятие об исторических источниках»: «Литература: Болотов; Мейендорф, Введение» (стр.17).

К главе III «Гонения»: «Литература: Шмеман, Исторический путь; Chadwick; Болотов; Walker»(стр.66).

К главе VIII «Судьба иудаизма»: «Литература: Chadwick; Walker; Болотов»(стр.103).

И все. Очевидно, что по таким ссылкам невозможно работать, адекватно воспринимать и оценивать материал. И такой уровень обращения с источниками совершенно неприемлем в учебном пособии. Такие, с позволения сказать, «списки литературы» не были бы приняты даже в студенческом реферате.

Что касается закавыченных цитат в тексте, то приведем пример указания таких цитат. На стр.243 Дворкин цитирует сочинения Святого Иоанна Златоуста:

«Именно так понимали этот стих восточные отцы Церкви, так понимал его св. Иоанн Златоуст…

«Как скоро пал один, — пишет св. Иоанн, — через него сделались смерт­ными все, даже и не вкусившие запрещенного плода» (здесь и далее «Беседы на послание к Римлянам»)».Опять указывается только источник, без точной ссылки.

Появление своей книги Дворкин объясняет отсутствием необходимых пособий по истории Церкви: «автор неоднократно сталкивался с проблемой отсутствия русскоязычных учебных пособий по истории Церкви, которые он мог бы рекомендовать студентам в ответ на их просьбы» (стр.7) и далее пишет следующее:

«Автор должен с сожалением отметить, что при разработке курса использовалась далеко не вся необходимая литература, но лишь та, которая имелась у него в наличии, и та, содержание которой он мог восстановить по памяти либо по своим записям. Отсюда и некоторая неравноценность используемых источников.

В основу повествования легли студенческие конспекты лекций, сделанные автором в ходе прослушивания лекционных курсов по истории Церкви, прочитанных в Свято-Владимирской Православной Духовной Академии (Нью-Йорк) проф. Дж. Эриксоном и д-ром Дж. Бужамрой, но в первую очередь – лекций по истории Церкви, патрологии и византийской истории и культуре, прочитанных в Св.-Владимирской Академии и в Фордхэмском университете проф. протопр. Иоанном Мейендорфом. Мы стремились к тому, чтобы видение и понимание истории Церкви этим великим православным ученым и богословом стало бы стержнем данного курса» (стр.8).

Заявление о том, что Дворкин стремился реализовать в предлагаемом им курсе видение и понимание истории Церкви протопресвитером Иоанном Мейендорфом (отметим: без указания, в чем же состоят особенности видения и понимания истории Церкви данным автором, раз он их особо выделяет), является здесь единственно значимым. Достаточно было написать только это. Но тогда получается, что все другие источники по истории Церкви, которые указываются Дворкиным, используются в его книге по «принципу дополнительности» к взглядам и пониманию И. Мейендорфа? А если оценки и мнения других авторов в чем-то расходятся с взглядами И. Мейендорфа (вернее сказать, с взглядами Дворкина, как это будет показано ниже), они не учитываются? Получается, что это относится к работам русских церковных историков: В. В. Болотова, лекции которого по истории Церкви Дворкин характеризует как слишком трудные, сложные, устаревшие и малодоступные для современного читателя, А. В. Карташева, Г. Острогорского, Д. Оболенского – всех их Дворкин упоминает в предисловии. Получается, это относится и к работам «инославных авторов», которых, отметим, Дворкин, все же, называет авторитетнейшими специалистами по истории ранней Церкви и Византии:

«До сих пор не были переведены на русский язык фундаментальные труды Г. Острогорского; классические исследования Д. Оболенского хотя и появились недавно на русском языке, но из-за малого тиража практически недоступны; нечего и говорить о трудах таких инославных авторов – авторитетнейших специалистов по истории ранней Церкви и Византии, – как Г. Чадвик, С. Рансимен (тот «перевод», а точнее убогий подстрочник, двух его трудов, который был опубликован недавно… не только не дает представления об элегантном, почти художественном стиле этого историка, но и зачастую не дает возможности русскоязычному читателю понять его мысль, а то и вовсе искажает ее), Ф. Дворник и др.» (стр.7-8).

Подчеркнем, что Дворкин называет сочинения неправославных авторов (он пишет – «инославных») авторитетнейшими для изучения истории ранней Церкви и Византии, в том числе, очевидно, более авторитетными, чем сочинения православных авторов. Такая оценка дается сочинениям не по средневековой истории стран Западной Европы, а сочинениям по истории Церкви в Римской империи после принятия христианства государственной религией, и в Империи Ромеев, а также в других православных странах, входивших в орбиту влияния этого православного христианского государства.

У нас более распространено название этого государства – Византия, которое давно уже привнесено именно западноевропейскими учеными и которое использует Дворкин. А такая подмена не случайна, ведь государственный центр христианской цивилизации мог быть только один, таким центром и была тысячелетняя Империя Ромеев. На Западе же считалось, что центр христианской цивилизации остается в «старом» Риме и что центром христианской государственности, соответственно, являются западноевропейские государства. Этого Дворкин, как преподаватель церковной истории, не может не знать.

Не может он не знать и того, что в римском католичестве (латинстве) и протестантизме сложились принципиально иные взгляды на историю Церкви, нежели те, которые приняты и существуют в православной христианской традиции, в Православной Церкви. А именно эти православные взгляды и должны присутствовать в изложении истории Церкви для православных христиан, публикуемом православным братством и благословляемым православным архиереем.

Конечно, история Церкви может быть предметом научного изучения с различных теоретических и мировоззренческих, в том числе конфессиональных позиций и подходов. В работах неправославных авторов, ученых могут содержаться интересные и значимые материалы, полезные для церковных историков, специалистов. Некоторыми из этих ученых, стремящихся остаться верными исторической правде и логике, могут высказываться, и в ряде случаев действительно высказываются положения и оценки, расходящиеся с конфессиональными искажениями истории Церкви, которые узаконены в римском католичестве и протестантских вероисповеданиях. Но вряд ли можно надеяться, что в таких работах будет полностью представлено и последовательно проведено православное христианское понимание истории Церкви. А это, по нашему мнению, и является самым главным в учебных лекциях, предназначенных для студентов православных учебных заведений. Проблему искажения истории Церкви в католических и протестантских исследованиях и работах Дворкин даже не ставит, не упоминает, не затрагивает. Это можно считать, по крайней мере, серьезным методологическим упущением. Ведь такие искажения просто неизбежны, и на этот вопрос необходимо было обратить внимание православного читателя[88].

Итак, студентам русских православных учебных заведений предлагается изучать историю Церкви по конспектам Дворкина, сделанным им на лекциях у протопресветера И. Мейендорфа во время его пребывания и обучения в США.

Маловразумительным выглядит «сожаление», которое выражает Дворкин по поводу того, что при разработке курса им использовалась далеко не вся необходимая литература. Действительно, разве у него не было времени или возможности для изучения и привлечения «необходимой», как он сам пишет, литературы? Вряд ли. Возможно, такая задача и не ставилась. Выразим предположение, что «неравноценность используемых источников» необходима Дворкину, ему не нужны источники, в которых есть материалы и оценки, не соответствующие или противоречащие взглядам на историю Церкви, которые он стремится внедрить, распространить, закрепить в сознании современного русского православного читателя. В том числе, подчеркнем, ему не нужны взгляды и оценки, содержащиеся и в работах протопресвитера И. Мейендорфа и противоречащие его (Дворкина) собственным взглядам и оценкам.

В чем же специфика этих взглядов Дворкина и чем вызвана необходимость отказа от традиционного понимания истории Церкви? Изучение содержания книги, которое нельзя не рассматривать в связи и в контексте других сочинений и выступлений А. Дворкина[89], позволяют сделать вывод, что эта специфика может быть представлена двумя взаимосвязанными и взаимообусловленными особенностями.

Первая особенность заключается в стремлении внедрить в сознание современной православной молодежи убеждение в исторической обусловленности, преходящем характере понимания истории Церкви, являющейся частью Священного Предания. Сместить подход к этому предмету с духовно-религиозного отношения, постигаемого не только в процессе научных занятий или обучения, но и в процессе накопления духовного опыта и личного духовного роста христианина в Церкви, к поверхностно-рациональному, «научно-историческому» отношению.

Для духовно-религиозного постижения истории Церкви, конечно, необходимо и полезно учиться, но необходимо также понимать ограничения, которые накладывает на каждого из нас в этом вопросе наша собственная греховность, а также надо научиться воспринимать опыт людей, признанных авторитетнейшими в данном вопросе, опираясь на учения Святых Отцов.

Выразим убеждение, очевидное для каждого здравомыслящего православного человека, что авторитетнейшим источником для понимания истории Церкви, являются все же Святые Отцы и Церковное Предание в целом, а не западноевропейские ученые-религиоведы, при всем к ним уважении.

Однако, для постижения истории Церкви по Дворкину, оказывается, достаточно послушать его пересказы прослушанных им лекций (что понял Дворкин на этих лекциях, а что не понял или пропустил мимо ушей, неизвестно). Но главное, надо забыть о всяких других авторитетах, чему поможет усвоение эволюционно-материалистического отношения к истории Церкви и отказ от почтительного отношения к церковным авторитетам. Прежде всего, к Святым Отцам.

Вторая особенность, которая выступает в качестве положительной цели и наиболее выразительно проведена в первых разделах книги Дворкина, заключается в стремлении «вписать» историю и культуру Церкви в рамки требований современной «политкорректности».

Эти требования, как известно, формируются людьми, весьма далекими не только от православного христианства, но и от религии вообще. Они сейчас запрещают кому-либо вообще верить в абсолютную истину. Соответственно, выражать и утверждать такую веру публично, поскольку это может быть «обидно» для людей, придерживающихся других взглядов. В представлении истории Церкви «политкорректность» требует обхода «острых углов», изменения «жесткого» отношения к еретикам или врагам Церкви, а еще лучше – коррекции православного вероучения, проводимой исподволь, вот такими книгами и выступлениями. Сразу отменить догматические положения или святоотеческие поучения невозможно, но помочь верующим, особенно молодежи, забыть о них можно. Утвердить эту «забывчивость» как непреложное требование внутренней цензуры, сделать принципиальную духовную позицию малодоступной для публики, выставить ее «несовременной», некорректной и даже морально сомнительной. Все это со временем подготовит ситуацию, когда среди «забывших» можно будет и формально отменить неугодные, «устаревшие» положения вовсе. Что мы видим, например, в решениях, которые принимаются в последние десятилетия Ватиканом.

Если кто-то считает это для нас неактуальным или приведенные рассуждения излишне абстрактными, можно предложить вспомнить то, как было постепенно изменено отношение русских православных людей к русской православной монархии. В результате последовательной «промывки мозгов» в начале XX века добровольно разрушали национальную православную государственность или приветствовали ее разрушение не только враги Русской Церкви и христианства, но и многие русские люди, в том числе считавшие себя православными, даже священнослужители и архиереи. То, что такое отношение было не только ересью, но и просто самоубийственным отношением (подобно богоборчеству), многие из них осознали только в застенках их освободителей от «устаревшего», «кровавого» и т.п. православного царизма.

В связи с этим отметим, что одним из основных признаков «политкорректного» отношения к истории Церкви является дискредитация той части истории и культуры Церкви, которая связана с православной государственностью, пониманием сущности и задач православного христианского государства. Это касается и Империи Ромеев (т.н. «Византии»), и, конечно, Русского государства, русской православной государственности. Православных убеждают (часто также называющие себя православными писатели, газеты, авторы), что надо забыть думать о каком-то избранничестве, о какой-то особой миссии Церкви и христианского государства в человечестве. Другим это «позволено», претензии других на такую миссию не обсуждаются. Так, пафос ожидания религиозного мессии как мирового духовного и светского правителя в талмудическом иудаизме и сионизме является, фактически, частью официальной идеологии современного государства Израиль, в США это – так же открыто провозглашаемая идея божественного избранничества «благословенной Америки», аналогичные идеи позволено иметь и некоторым другим государствам и народам. Правда о том, что Церковь может существоватьв любом государстве, извращается в идею о том, что для Церкви вредно существоватьв христианском государстве. Это Церковь как-то стесняет, мешает духовной свободе христиан и т.п. По этой логике, наиболее «полезно» для Церкви существование в антихристианском государстве. Действительно, сколь будет мучеников, исповедников…

Если обобщить указанные особенности, то получается, что в целом роль А. Дворкина, как посланца из США в Московскую Патриархию, заключается в способствовании постепенной трансформации русской церковной жизни к формам, приемлемым для нового статуса нашей страны в посткоммунистической мировой системе. Что это за статус - хорошо известно, особо уже не скрывается и является предметом активных общественных и политических дискуссий в нашей стране. Это «ограниченный суверенитет», положение сырьевого придатка стран «золотого миллиарда», который имеет формальную государственность, но принципиальные решения принимаются по согласованию с международной финансовой олигархией.

Рассмотрим теперь детальнее, как указанные выше особенности подхода, который можно обобщенно назвать обновленчески-политкорректным, находят выражение в тексте рассматриваемой книги А. Дворкина.

Слово «научный» мы поместили выше в кавычки, поскольку никакая наука в области гуманитарного знания не имеет и не может иметь «последнего слова». Тем более в области знания и понимания истории Христовой Церкви. Поэтому подход Дворкина является поверхностным, поскольку если бы даже Дворкин добросовестно использовал всю необходимую литературу, привлек бы все возможные источники по теме, то и в этом случае его сочинение было бы предопределено тем духовным опытом и знанием, которое имеет он лично. Это мы можем видеть на примере большинства работ тех самых инославных авторов. Но, как указывает сам Дворкин, не было сделано даже этого.

Тем не менее, Дворкин считает возможным критиковать труды В. В. Болотова (называя их впрочем, «лучшим, из того, что имеется») за «устарелость» и «сложность»:

«Можно сказать и о том, что со времени написания болотовской истории прошел целый век, обогативший историческую науку, и о том, что структура курса весьма сложна …» (стр.7).

Взамен предлагается другой подход: «Мы старались сделать наше повествование доступным для людей с современным образованием – студентов гуманитарных факультетов вузов или богословских учебных заведений. Для этого курс написан живым современным языком. Мы также старались чрезмерно не отяжелять его специальной терминологией, помимо той – богословской, — без которой в данном предмете нельзя обойтись. Этим объясняется часто (но не последовательно) использующийся нами перевод древних светских званий и титулов, а также административных понятий на современный язык: например, читатель найдет в повествовании об античных временах такие слова, как «генерал», «губернатор», «граф», «фрейлина» и проч. Надеемся, профессиональные историки с пониманием отнесутся к этим анахронизмам» (стр.9).

Все это должно быть хорошо знакомо и узнаваемо для современного читателя, а для православного читателя – особенно. Это то самое упрощение, которое является «каиновой печатью» любого «творчества» людей, подобных Дворкину, во всех сферах общественной жизни – в науке, искусстве, литературе и т.д.

Это упрощение-понижение, которое предопределяется подходом и уровнем культуры самого автора, но «объективно» объясняется пониженным уровнем образования современного читателя (Дворкин здесь же указывает, что изучение истории Церкви по В. В. Болотову малодоступно для выпускника современной средней школы). Это упрощение-понижение, которое, в свою очередь, ведет к дальнейшему упрощению-понижению. Не противостоит тенденции упрощения-понижения, а следует ей, закрепляет ее, узаконивает. Делает эту тенденцию необратимой. Опираясь при этом на «достижения» более ранних «писателей», которые тоже «обновляли» и «упрощали» православное христианство в XIX и XX веках. Отрывали его от русской и христианской в целом государственности, от христианской государственной православной монархической традиции. Затем изгоняли его из школы, системы образования, формируя современный действительно очень низкий уровень образованности русской молодежи в области истории и культуры Православия.

В случае критики такого подхода всегда наготове ярлыки, обвиняющие в «консерватизме», «фундаментализме», «архаике». От чего уже один шаг до обвинений критиков в «средневековом мышлении» и, если угодно, даже в экстремизме.

Еще более критическое, нежели в отношении работ В. В. Болотова, можно даже сказать, язвительное отношение Дворкин выражает о Святых. Он пишет:

«Тем же читателям, которых может смутить тот отчасти разговорный язык, которым написана эта книга, также как и то, что о святых мы рассказываем как о живых людях, с присущими им слабостями и недостатками, и не скрываем слабостей, нестроений и не слишком приглядных моментов в земной истории Церкви [90] отвечу словами диакона Андрея Кураева …» (стр.8).

То есть, Дворкин предлагает снять «розовые очки» и взглянуть на историю Церкви, на жизнь Святых так, как «мы рассказываем». Но кто такие эти рассказчики, эти «мы»?

Анализ книги позволяет утверждать, что это даже не протопресвитер Иоанн Мейендорф. Очевидно, это сам Дворкин (под скромной формой «мы») и еще, может быть, диакон Андрей Кураев и все те, кто готов следовать в русле указанной выше тенденции трансформации русской церковной жизни и культуры.

В последней цитате в качестве теоретика-методолога в области истории Церкви Дворкин предлагает принять дьякона Андрея Кураева. Этот тот самый Кураев, который в своих публикациях убеждает православных людей, что гомосексуалисты (педерасты) могут быть священниками[91] и на публичных слушаниях спорит об этом с епархиальным епископом, который пытается ему возражать. Почему этот дьякон не боится публично «ставить на место» епископа Русской Православной Церкви в его собственной епархии – можно только догадываться. Выскажем предположение, что для людей «партии Дворкина» в Русской Православной Церкви не существует никаких авторитетов. Он – тоже «ученый», тоже «писатель», знает все слабости и недостатки не только современных архиереев, но даже Святых и, не скрывая, делится своими знаниями. Чего уж тут слушать провинциального епископа с его замшелым, несовременным, нетерпимым отношением к гомосексуалистам в церковном алтаре. Внимание к персоне этого дьякона здесь не случайно, поскольку завершающую часть введения к книге Дворкин прямо «посвящает» А. Кураеву. Но вначале он приводит цитату из книги самого А. Кураева:

«Семинарские лекции говорят об истории Церкви как истории святых. Только имена святых или еретиков остаются в памяти слушателей вводных историко-церковных курсов. Помнят митрополита Филиппа и патриарха Гермогена, Преподобного Сергия и мученика митрополита Арсения (Мациевича). Но не помнят, что именно соборами остальных епископов-собратий лишались сана и осуждались и Филипп, и Гермоген, и Арсений...

Именно благодушие преподавателей церковной истории порождает у их воспитанников апокалиптический испуг, судорогой сводящий их чувство и мысль, едва учащиеся взглянут на реальную церковную жизнь. Раньше-то: что ни монах — то преподобный, что ни епископ — то святитель, а ныне "оскуде преподобный". И вот уже просто невозможно не уйти в раскол ("в знак протеста")...

Поэтому и имеет смысл напомнить о том, что никогда в истории Церкви не было века, который сам себя считал бы "золотым". Не найти в истории христианства беспроблемного времени» («В поисках золотого века» // «О нашем поражении» СПб. 1999. С. 255-256.)»(стр.8-9).

Весьма спорное суждение. Если верить Кураеву, то большинство клириков Московской Патриархии в душе раскольники и протестанты. Однако мы не видим повального движения в раскол среди выпускников православных духовных школ. А если они в душе не раскольники, не лицемеры, значит, всем им хватило ума и понимания правильно усвоить преподаваемую им в духовных школах историю Церкви. И никаких испугов и судорог, тем более «апокалиптических», у подавляющего большинства священнослужителей Русской Православной Церкви пока, к счастью, не наблюдается.

Да и как могут не знать реальную церковную жизнь учащиеся духовных школ? Ведь они приходят в эти школы от этой самой реальной церковной жизни, по крайней мере, подавляющее большинство. И лишь незначительное меньшинство, единицы, оказываются в этих школах без знания реальной церковной жизни. В числе таких исключений и сам дьякон А. Кураев, пришедший в Церковь из философствующей московской «тусовки». Поэтому дьякон здесь просто валит «с больной головы на здоровую». Свои личные неизжитые мировоззренческие и психологические трудности представляет как трудности Русской Православной Церкви, трудности духовных школ. Это в той жизни, откуда он сам пришел в Церковь, судорогой сведены чувство и мысль, и он переносит эти свои старые, ставшие уже наверно подсознательными испуги и комплексы на всю церковную жизнь.

Тем не менее, в завершающей части предисловия Дворкин еще раз отмечает особый вклад А. Кураева в его сочинение: «… Я благодарю диакона Андрея Кураева, пригласившего меня читать курс истории Церкви в РПУ и настоявшего на его фундаментальном расширении» (стр.9).

Но чем же заменить «благодушие» преподавателей духовных школ? Можно сказать иначе – их мудрость, понимание жизни, истории, которая все расставляет по своим местам, внимательное и благоговейное отношение к истории Церкви, которая сама также является частью постоянно растущего и развивающегося Священного Предания.

Многопишущий и многоговорящий дьякон все еще плохо «слышит» простой русский язык: благодушие можно заменить только злодушием или неблагодушием. Здесь – не явным, может быть даже не осознаваемым, но горделивым злодушием под маской равнодушия, той самой «объективности», которая всегда ищет «не слишком приглядных моментов»[92] просто в силу известного принципа – «подобное привлекает подобное».

Переходя теперь к замечаниям собственно по тексту книги, прежде всего, оговоримся, что в рассматриваемой книге имеется множество исторических сведений, материалов, фрагментов (например, исторических карт), имеющих, несомненно, познавательное значение, и не только для учащихся православных учебных заведений. В таком объемном сочинении, составленном из ряда известных источников, трудно представить иное. Но в данном отзыве мы намеренно сосредоточиваемся на тех отдельных моментах, которые, к сожалению, обесценивают труд, к которому, как указывает и сам Дворкин, приложил руку не один он, поработали и другие люди. Эти негативные особенности книги иногда «тонут» в объемном и разнообразном материале и не сразу выделяются даже при внимательном прочтении. Тем не менее, именно они делают книгу в целом негодной для массового использования в качестве учебного пособия для православных школ. Александр Дворкин, конечно, имеет право на свое видение предмета, в том числе видение различных моментов по истории Церкви, обусловленное его происхождением, воспитанием, культурой. Все дело в том, что для русского православного народа это видение оказывается разоружающем в отношении тех религиозно-общественных сил в современной Российской Федерации, которые желали бы вытеснения Церкви из современной русской общественной и политической жизни в качестве самостоятельного и значимого фактора. Речь не идет о политической деятельности Церкви. Речь идет о том, чтобы Церковь занимала в русской общественной жизни такие позиции, высказывала такие взгляды и оценки, которые были бы обусловлены не требованиями «политической корректности» или пожеланиями «вашингтонского цензора», а исключительно православным христианским вероучением.

Во Введении, играющем в книге роль методологического установочного раздела, Дворкин говорит о двух принципиальных вопросах: предмете истории Церкви и исторических источниках, добавляя к этому еще и специфический (но здесь основной по объему) подраздел «Две родины Церкви».

Весь текст этого раздела, который (это же лекционный курс!) должен быть кратким, четко структурированным и предельно ясным, в действительности, пересыпан сомнительными тезисами и утверждениями, вперемежку с правильными фрагментами. Сделано это так, что вначале складывается впечатление, будто Дворкин просто недоработал текст, не отредактировал его как курс лекций, просто положил на бумагу «живую речь» с диктофона, а известно, что, много говоря, можно и заговориться. Но если оценить воздействие на читателя этого материала в целом, в нем усматривается своя логика. Логика запутывания или погружения в собственную запутанность. Логика смешения религиозного, христианского подхода с естественноисторическими, рационально-научными подходами.

Начинает Дворкин не с ясного изложения предмета истории Церкви, а с путанной и сомнительной игры словами «знание» и «ведение». А в качестве иллюстрации этой игры предлагает рассказ о том, что, якобы, думал апостол Петр во время беседы с воскресшим Спасителем.

«Ведение — это глубокое вну­треннее знание, внутреннее очевидение. Ведение есть внутреннее состоя­ние субъекта в его понятии о предмете: тот, кто его имеет, не сомневается, оно ему очевидно. Взаимоотношение между знанием и ведением хорошо выражено в Евангелии от Иоанна в момент беседы апостола Петра с вос­кресшим Господом… Апостол заявляет Госпо­ду, что Ему все известно, все ясно представляется Его сознанию, но он предлагает Ему сосредоточить Свое сознание на одном пункте: «Ты зна­ешь...». Это сосредоточение на одном предмете представляет уже не веде­ние, а знание» (стр.11).

Ведение как «очевидение» – это опять пример «оригинального» использования русского языка. Но главное, что не каждый читатель здесь сразу и поймет то, что Дворкин рассуждает ни много, ни мало, о содержании сознания Господа нашего Иисуса Христа (!), приписывая апостолу Петру предложение Христу Спасителю сосредоточить Его (Господа Иисуса Христа) сознание «на одном предмете».

Чушь какая-то, подумает грамотный читатель, что за дикие измышления, зачем они? Зачем рассказ о предмете истории Церкви начинать с такой абстракции, весьма сомнительной с педагогической точки зрения, а также в нравственно-богословском отношении. Для молодого же учащегося это будет просто как удар по голове. И далее на протяжении двух страниц продолжаются путаные рассуждения о «мертвых народах», о том, что современные русские, якобы, совсем другой народ, чем современники Пушкина[93], и т.п. И все для того, чтобы потом написать бессмысленную банальность: «Предметом изучения церковной истории является христианская Церковь» (стр.13).

Смешение подходов к пониманию истории Церкви здесь заключается в том, что Дворкин не выделяет, «растворяет» в многословии основную, главную мысль о том, что история Церкви – часть Священного Предания, основанного на Божественном Откровении. Он говорит все, что угодно, кроме ясного указания на то, что для христиан история человечества в целом и история Церкви Христовой в человечестве является, в главном, основном – «открытой книгой». Вместо этого, Дворкин критикует любые попытки увидеть в истории определенные закономерности. Фактически же получается, что, высмеивая такие попытки марксистских историков, он убеждает православного читателя, что этих закономерностей вовсе нет. Покажем, как это делается.

«Таким образом, в понятии истории дано стремление к ведению, полу­чаемому через непосредственное созерцание. Но историческое знание — это нечто другое: по давности события мы не можем быть очевидцами; мы можем лишь узнавать его от очевидцев. Но если в понятии знания самом по себе заключен момент объективный, то ведение — весьма субъектив­ное понятие. Следовательно, историческое знание, основанное на веде­нии, является самой субъективной из всех областей знания, а история яв­ляется одной из самых субъективных дисциплин» (стр.11).

Дворкин здесь не уточняет, и как бы не замечает, что есть «ведение» и «знание», основанные на фантазиях греховного человеческого ума, а есть другое Ведение, основанное на Откровении Святого Духа. И при всем различии первых двух, они равно принципиально отличаются от третьего Ведения.

«И чем более историк претендует на объективность, тем более субъективным он является... Что же го­ворить о давно прошедших событиях, о которых мы знаем от множества субъективных очевидцев? Мы используем их рассказы и отбираем из них те события, которые мы считаем ключевыми, из которых выстраивается наша историософская схема, то есть некие видимые нами причинно-следственные связи, формирующие исторические процессы.

Само понятие о неких «процессах» и «законах», казалось бы, роднит ис­торию с наукой, а историческое знание — с объективным научным знанием. Но на самом деле история — самая ненаучная дисциплина. Любая наука по­строена на неких «объективных» законах. А можно ли всерьез говорить о за­конах истории? Например, многие говорят о таком историческом законе, как рождение, взросление и умирание различных народов. Предположим даже, что такой закон действительно есть. Но, например, если бы наше зна­ние о законе тяготения заключалось бы только в том, что любой предмет, ос­тавленный в воздухе без опоры, падает на землю, то никакой научной физи­ки не было бы. Наука начинается там, где мы можем вычислить конкретную предсказуемость поведения предмета: например, с какой скоростью пред­мет будет падать на землю и где он будет находиться в интересующий нас