Сексуальная революция и ее последствия

То, что традиционная половая мораль противоречива, несостоя­тельна и лицемерна, было ясно уже в конце XIX в. В XX в. сексуаль­ные установки и поведение людей стали меняться столь быстро, что эти сдвиги назвали сексуальной революцией.

В чем же состоит эта революция и как она отражается в нашем со­знании? Люди, пишущие на эту тему, часто торопятся с оценками, и оценки эти сплошь и рядом противоположны. Чтобы избежать субъек­тивизма, следует напомнить о социальных процессах, происходящих в той или иной степени во всех индустриально развитых странах.

Общая тенденция, от которой зависят сдвиги в сексуальном пове­дении современных людей, — ломка традиционной системы поло-вой/гендерной стратификации, резкое ослабление поляризации муж­ских и женских социальных ролей. Гендерное разделение труда поте­ряло жесткость и нормативность, большинство социальных ролей во­обще не дифференцируются по половому признаку. Общая трудовая деятельность и совместное обучение в значительной мере нивелируют

 

различия в нормах поведения и психологии мужчин и женщин. Глав­ная тенденция современной культуры — установка на развитие инди­видуальности, безотносительно к какому бы то ни было заданному стандарту.

Важные перемены происходят и в культурных стереотипах маску­линности и фемининности. Они становятся менее жесткими и поляр­ными и более внутренне противоречивыми. Традиционные черты в них переплетаются с новыми. Кроме того, они значительно полнее, чем раньше, учитывают многообразие индивидуальных вариаций. На­конец, и это особенно важно, они отражают не только мужскую, но и женскую точку зрения.

Традиционный идеал «вечной женственности» был, как мы видели, довольно прост. Женщина должна быть нежной, красивой, мягкой, ласковой, но в то же время пассивной и зависимой, позволяя мужчине чувствовать себя по отношению к ней сильным и энергичным.

Эти качества и сегодня высоко ценятся, составляя ядро мужского эталона женственности. Но в женском самосознании появились новые черты: чтобы быть с мужчиной на равных, женщина должна быть умной, энергичной, предприимчивой, то есть обладать свойствами, которые раньше считались монополией мужчин. Иметь дело с такой женщиной мужчине гораздо интереснее, но одновременно и труднее. В разных ролях она выглядит и чувствует себя по-разному, требуя дифференцированного к себе отношения.

Изменился и стереотип маскулинности. «Современная маскулин­ность» ставит интеллект выше физической силы, допускает проявле­ние нежности и душевной тонкости, требует обуздания «грубых» чувств и порывов и т. д. Но эти нормативные ожидания противоречи­вы на разных этапах жизненного пути (для мальчика-подростка, кото­рый только еще утверждается в своей мужской роли, важнейшие при­знаки маскулинности — по-прежнему высокий рост, физическая сила и сильный характер).

Серьезные сдвиги происходят в брачно-семейных отношениях. На­лицо изменение состава семьи, уменьшение ее численности за счет снижения рождаемости и сведения ее к супружеской паре и ее потом­ству («нуклеарная семья»). Современная российская городская семья обычно малодетная, насчитывающая одного-двоих детей.

По мере того как некоторые старые экономические и социальные функции семьи (семья как производственная единица, ячейка потреб­ления и институт первичной социализации детей) отмирают или при­обретают подчиненное значение, увеличивается ценность психологи­ческой близости между членами семьи, будь то супруги или родители и дети. Интимизация внутрисемейных отношений повышает автоно­мию и значимость каждого отдельного члена семьи.

Повышается индивидуальная избирательность брака. Переход от брака по расчету или по обязанности к браку по свободному выбору — громадное достижение человечества. Но это предполагает также воз-

можность расторжения брака по психологическим мотивам, что делает институт брака менее устойчивым. Кроме неодинаковой длительности любовных чувств у разных людей, на статистику разводов влияет уве­личение обшей продолжительности жизни (раньше было меньше раз­водов, но многие семьи разрушались вследствие смерти одного из суп­ругов и по другим причинам) и уменьшение численности семьи: про­жить вдвоем, не надоев друг другу, пятьдесят лет гораздо труднее, чем прожить 15—20 лет в большом семейном коллективе.

Это способствует появлению социально-психологической установ­ки на возможную временность брачного союза. Американские социо­логи называют этот тип отношений «серийной моногамией», имея в виду, что индивид одновременно живет только с одной женой (мужем), но на протяжении жизненного пути у него может быть не­сколько таких союзов. Абсолютное число разводов в России с 1959 по 1995 г. неуклонно росло. В 1996 г. оно несколько снизилось, но одно­временно снизилось и число браков. В 1990 г. на 100 браков приходи­лось 42 развода, а в 1996 г. их стало 65!

Растет число одиночек, по тем или иным причинам не вступивших в зарегистрированный брак. В традиционном обществе женитьба была фактически, а порой и юридически обязательным условием получения статуса взрослого. В дореволюционной русской деревне холостяк, не­зависимо от возраста, не «мужик», а «малый». Он не имел решающего голоса ни в семье, ни на деревенском сходе. Отсюда — раннее и почти всеобщее вступление в брак. Сегодня дело обстоит иначе. Одни не вступают в брак, так как не приспособлены к нему психологически или физиологически. Другие избегают связанной с браком ответствен­ности, предпочитая удовлетворять сексуальные потребности «на сто­роне» (раньше это было труднее). Третьи (их довольно много) состоят в фактическом браке, но не регистрируют его.

Эти социально-демографические, как и многие другие, тенденции тесно связаны с ростом индивидуальной автономии и личного усмот­рения.

Юридически не оформленные сожительства, которые раньше осуждались и практиковалось главным образом как временный, проб­ный период подготовки к браку, стали массовыми, главным образом среди молодежи, причем не столько как этап подготовки к браку, сколько как его альтернативная форма.

Новой экспериментальной формой супружества являются так на­зываемые сексуально открытые браки, то есть такие, в которых супру­ги признают друг за другом право на какие-то, большей частью крат­косрочные, сексуальные связи на стороне, удовлетворяющие те по­требности, которых не может удовлетворить постоянный партнер.

Общая тенденция, лежащая в основе всех перечисленных процес­сов, — изменение ценностных ориентиров, центром которых стано­вится не семейная группа, а индивид. Эта переориентация, затраги­вающая не только брачно-семейные, но и трудовые отношения и сво-

бодное общение, — результат длительного исторического развития, уходящего своими корнями в раннебуржуазную эпоху.

В патриархальном обществе прошлого отдельный индивид был не­мыслим и не воспринимал себя вне своей социально-групповой при­надлежности.

Расширение сферы личного усмотрения по принципу, что счастье индивида — высшая цель брачного союза, а также повышение общего динамизма жизни открывают перед людьми новые возможности, но и создают новые проблемы. Уменьшение устойчивости брака остро ста­вит вопрос об ответственности родителей за воспитание детей; «серий­ная моногамия» далеко не всегда обеспечивает необходимую психоло­гическую интимность, которая предполагает, кроме эмоциональной привязанности, чувство надежности, прочности союза и т. д.

Глубокие перемены происходят и в культуре. Прежде всего это крах традиционных антисексуальных установок и их псевдонаучного, обоснования. Интеллигенция, а вслед за ней и другие слои общества перестают видеть в сексуальности нечто постыдное и низменное. Реа­билитированная эротика находит разнообразное выражение как в мас­совой, так и в «высокой» культуре, будь то литература, кино или изо­бразительное искусство. Здесь действует подмеченная Д. С. Лихачевым общая закономерность художественного прогресса — сужение сферы запретного.

Расширение диапазона сексуальных переживаний, символизируе­мых в культуре, — часть процесса перестройки телесного канона и ка­нона речевой пристойности, утвердившихся в начале нового времени. Ослабели культурные запреты против наготы (достаточно вспомнить эволюцию купальных костюмов и других видов одежды), расширились границы речевой пристойности (некоторые слова, еще недавно счи­тавшиеся нецензурными, вошли в широкий оборот). В этом можно ус­мотреть признак падения нравов. Но возможность обсуждать ранее не­называемое означает, что люди перестали бояться данных явлений, стали свободнее относиться к ним.

Изменение отношения к телу связано с общим изменением отно­шения к эмоциям. В противовес викторианской установке на подавле­ние эмоций современная культура, включая научную психологию, подчеркивает ценность самораскрытия и пользу эмоциональной чувст­вительности. «Воспитание чувств» в сегодняшнем понимании — уме­ние не только контролировать и подчинять чувства разуму, но и выра­жать свои чувства, слушаться веления сердца.

Сдвиги в брачно-семейных отношениях и половом символизме за­крепляются и передаются следующим поколениям благодаря измене­ниям в системе гендерной социализации детей и молодежи. Расшире­ние диапазона контактов и совместной деятельности мальчиков и де­вочек способствует выравниванию многих традиционных полоролевых особенностей, а ослабление внешнего контроля (со стороны родителей или юношеской субкультуры) за их поведением дает молодым неслыханную прежде свободу решений, включая вопросы половой жизни.101

ПСИХОЛОГИЯ ЛЮБВИ

За бесчисленными философско-эстетическими канонами и теория­ми любви стоят различные социально-исторические условия и куль­турные ценности. Но как соотносятся друг с другом любовь и либидо, эротические и неэротические привязанности? Каковы психологичес­кие механизмы влюбленности и по каким признакам человек выбира­ет объект любви?

Может быть, любовь вообще не относится к компетенции науки? Любовь не только тайна, но и таинство, а таинство не выносит слиш­ком яркого света и «объективного» отношения. Однако сходные возра­жения выдвигались и против многих научных исследований, будь то космос или происхождение жизни. Кроме того, любовь не только та­инство, а и вполне реальное земное чувство, переживаемое миллиар­дами людей. Запрещение психологических исследований любви рав­носильно признанию в том, что мы не уверены в ее посюсторонности, что в глубине души мы считаем любовь иллюзией, которую лучше не трогать.

Конечно, науке подвластно далеко не все. Объективно измерить, зафиксировать или хотя бы определить самое сложное и субъективное из человеческих переживаний невозможно. Прав был испанский писа­тель Мигель де Унамуно, сказав: «Если любовь определить, она исчез­нет». Таково свойство всех высших человеческих чувств.

Даже вопрос о том, чем «половая любовь» отличается от «неполо­вой», при ближайшем рассмотрении оказывается неразрешимым, точ­нее — некорректно поставленным.

Древнегреческие философы трактовали любовь как космическую силу, всеобщий аффективный принцип, соединяющий людей друг с другом, в противоположность разобщающей силе ненависти, а сексу­альную любовь — как частный случай общего закона, в основе кото­рого, по Платону, лежит «жажда целостности и стремление к ней».

Соотношение эротических и неэротических переживаний всегда условно и зависит от конкретной ситуации взаимодействия индиви­дов, причем всякое его определение не только отражает характер опи­сываемых взаимоотношений, но и дает их дальнейшему развитию оп­ределенное, подчас неожиданное для самих участников направление.

Как показали экспериментальные исследования американского психолога Гарри Харлоу, даже у обезьян любовь, то есть индивидуаль­ная эмоциональная привязанность, не является единым, неизменным состоянием, а включает по крайней мере 5 автономных «аффективных систем»: 1) материнскую любовь; 2) детскую любовь к матери; 3) лю­бовь сверстников, детей и подростков друг к другу; 4) гетеросексуаль­ную любовь и 5) отцовскую любовь к детям. Ни одна из этих систем не сводится к другой и не вытекает из нее; вместе с тем генетически более ранняя система подготавливает более сложные формы взаимоот­ношений. Особенно важен вывод Харлоу, что взаимные привязаннос-

ти между детенышами важны для выработки не только практических копулятивных навыков, но и коммуникативных качеств и эмоцио­нальных привязанностей.

Как справедливо заметил А. С. Макаренко, человеческая «любовь не может быть выращена просто из недр простого зоологического по­лового влечения. Силы «любовной» любви могут быть найдены только в опыте неполовой человеческой симпатии. Молодой человек никогда не будет любить свою невесту и жену, если он не любил своих родите­лей, товарищей, друзей. И чем шире область этой неполовой любви, тем благороднее будет и любовь половая».

Любовные чувства и переживания имеют своего рода два полюса — симпатию и страсть. В обыденной речи любовь и симпатия различают­ся как количественно (любовь как высшая степень симпатии), так и качественно. Симпатия, которая выражается словом «нравится», — более или менее недифференцированная положительная установка, отношение к другому человеку, где преобладает оценочный момент. Нравиться может только тот, кто обладает (или кому их приписывают) какими-то положительными или желаемыми качествами. В любви это необязательно. Любовь — это напряженная потребность в данном че­ловеке, влечение к нему, страстное желание обладать им, заботиться о нем, быть ему нужным, независимо от оценки его качеств. Любимый может и не нравиться, а тот, кто нравится, не всегда любим.

Исходя из этих идей, американский психолог Зик Рубин разрабо­тал две отдельные шкалы — любви и симпатии, по 13 пунктов в каж­дой. «Любовная шкала» измеряет степень привязанности («Если мне одиноко, моя первая мысль — разыскать X»), заботы («Если бы X чув­ствовал себя плохо, мой первейший долг был бы поддержать его») и интимности («Я чувствую, что могу буквально во всем довериться X»). «Шкала симпатии» измеряет, насколько благоприятно испытуемый оценивает данного человека по ряду качеств и насколько он склонен считать этого человека похожим на себя. Изучение 182 пар студентов Мичиганского университета, связанных отношениями ухаживания, показало, что любовь и симпатия действительно не совпадают и пока­затели по «шкале любви» позволяют предсказать вступление молодых людей в брак гораздо точнее, чем показатели «шкалы симпатии». Рубин сумел достаточно точно предсказать, какие из обследованных пар поженятся, а какие — разойдутся. Эта методика широко применя­ется психологами.

Американский психолог Д. А. Ли выделил 6 разных «цветов», или стилей любви, каждому из которых соответствует определенная систе­ма чувств и установок. Три первичных, изначальных цвета — эрос, страстная романтическая любовь-увлечение, людус, любовь-игра, целью которой является наслаждение, и сторге, теплая и спокойная любовь-дружба. В результате разного сочетания первичных цветов формируются три вторичных стиля. Из смешения эроса и людуса рож­дается мания, любовь-одержимость, делающая человека полностью за-

висимым от объекта страсти. Сочетание людуса и сторге дает рассудочную, основанную на рациональном выборе прагму. А из смешения эроса и сторге возникает агапе, бескорыстная любовь-самоотдача, когда любящий стремится не обладать любимым, а раствориться в нем.

Сами по себе эти понятия были известны еще Аристотелю. Но вместо того чтобы спорить, какая любовь «настоящая», современные психологи выработали ряд тестов и измерили с их помощью любовные установки 800 молодых людей. Оказалось, что разные стили любви можно эмпирически разграничить и за ними стоят определенные по­ловые и индивидуальные различия. Например, любовные пережива­ния и установки молодых мужчин содержат больше «эротических» и «людических» (игровых) компонентов, тогда как у женщин сильнее выражены элементы «сторге», «мании» и «прагмы». Самоотверженная «агапе» представлена у мужчин и женщин одинаково.

В общем эта картина соответствует представлениям о различиях мужского и женского стиля жизни и сексуальности. Однако многие индивидуальные различия зависят не столько от половой принадлеж­ности индивида, сколько от его ценностных ориентации. Люди, ори­ентированные на традиционную, жесткую модель маскулинности, склонны и свои любовные отношения осмысливать в понятиях силы — слабости, главенства — подчинения, взаимного использова­ния и т. п. Более «фемининные» по своим установкам мужчины и женщины ценят в первую очередь эмоционально-коммуникативную сторону своих взаимоотношений (вспомним еще раз Дон-Жуана и Вертера). А есть люди, которые сочетают обе ориентации.

Что мы знаем о психологических механизмах влюбленности? Неко­торые психофизиологи уподобляют ее импринтингу, когда определен­ный образ, однажды запечатленный в сознании, навсегда становится для индивида обязательным эталоном, вызывая потребность именно в таком объекте (партнере). Однако выбор типа сексуального партнера по принципу импринтинга доказан только для птиц, по другим видам животных данные противоречивы, а по приматам практически отсут­ствуют. Для человека модель импринтинга кажется слишком простой. Человеческий «сексуальный сценарий» содержит слишком много раз­ных компонентов и измерений, обусловленных индивидуальным жиз­ненным опытом, познанием себя и других и т. д.

Даже разница между «любовью» и «увлечением» — до некоторой степени вопрос «этикетки». Говоря себе: «Это любовь», личность тем самым формирует установку на серьезное, длительное чувство. Слова «это просто увлечение» — установка на нечто временное, краткосроч­ное. «Определение» природы своего чувства — не просто констатация факта, а своего рода самореализуюшийся прогноз.

Как влияют на выбор любимого наши представления о том, каким он должен быть?

Одни считают, что образ любимого предшествует выбору реального

партнера, побуждая личность искать того, кто бы максимально соот­ветствовал этому эталону. Большинство людей действительно имеют воображаемый, идеальный образ любимого. В одном исследовании че­тыре пятых опрошенных женихов, невест и молодых супругов сказали, что имели такой мысленный идеал и сравнивали с ним своих избран­ников, причем свойства идеального и реального избранника у подав­ляющего большинства совпали.

Но совпадение идеала и действительности встречается крайне редко. Идеальный образ любимого, особенно у молодых, неопытных людей, большей частью расплывчат, содержит много нереальных, за­вышенных или несущественных требований, тогда как некоторые очень важные качества, в том числе относящиеся к сексуальной сфере, сплошь и рядом не осознаются, их значение проясняется лишь в прак­тическом опыте.

Кроме того, не следует смешивать идеал с эталоном. Эталон — всего лишь образец постоянства, принципиально неизменная и не за­висящая от свойств измеряемых с ее помощью объектов единица из­мерения. Напротив, идеал — живой, развивающийся образец. Люди, жестко придерживающиеся эталона, часто оказываются неудачниками в любви, потому что слепы к реальным качествам своих избранников.

Другие выводят «романтические ценности» из бессознательной идеализации предмета любви, которому приписываются желательные черты независимо от того, каков он на самом деле. Фрейд связывал напряженность любовных переживаний главным образом с «переоцен­кой» сексуального объекта, обусловленной его недоступностью. В свете теории идеализации страстная любовь по самой сути своей про­тивоположна рациональному, объективному видению. Недаром лю­бовь издревле называли слепой.

Однако если бы романтическая любовь всегда опиралась на идеа­лизацию, она всегда, и довольно быстро, завершалась бы разочарова­нием. А это не так.

Кроме того, если любовь — лишь временное ослепление, то самые сильные увлечения должны быть характерны для неуравновешенных, невротических натур. В крайних случаях, вероятно, так оно и есть, но не в массе. При сравнении личностных свойств группы молодых людей со степенью их влюбчивости, возрастом первой влюбленности и т. д. наименее благоприятные показатели оказались у мужчин с наи­большим (свыше 12) числом увлечений и у тех, кто имел одновремен­но две сексуальные связи. Экстенсивность любовной жизни, возмож­но, свидетельствует о неспособности к глубокой личной вовлеченности. У романтиков наблюдаются трудности иного свойства.

Наконец, приписывание любимому человеку достоинств, которых у него не находят окружающие (именно в этом обычно видят идеали­зацию), не обязательно ошибочно. Многие философы, говоря о «лю­бовном ослеплении», в то же время считали любовь величайшим сред­ством познания. Подобно тому как слепота, лишая человека зритель-

ных восприятий, обостряет другие органы чувств, любовь, притупляя рассудок, иногда наделяет любящего особым внутренним зрением, которое позволяет ему разглядеть скрытые, потенциальные качества любимого. Нельзя забывать и о преобразующей силе самой любви. Девушка, которая знает, что она любима, в самом деле расцветает, становится красивее в глазах не только любящего, но и окружающих. То же происходит и с нравственными качествами.

Наконец, третьи утверждают, что не идеальный образ определяет выбор любимого, а, наоборот, свойства реального, уже выбранного человека формируют содержание идеала. Недаром упомянутое выше 80-процентное совпадение черт идеальных и реальных возлюбленных одни авторы интерпретируют в духе первой, а другие — в духе третьей гипотезы.

По всей вероятности, все три гипотезы имеют под собой известные основания: в одних случаях «предмет» любви выбирается в соответствии с ранее сложившимся образом, в других имеет место идеализация, в третьих — идеал формируется или трансформируется в зависимости от свойств реального объекта.

Но каково соотношение их, мы не знаем.

 

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

Какие функции выполняет эротическое воображение? Какова средняя длина мужского члена и можно ли его увеличить? Чем женская сексуальность отличается от мужской? Что такое предменструальное напряжение? Где расположена и какое значение имеет точка Грефенберга? От чего зависит способность женщин испытывать оргазм? Как правильно выбрать сексуальную позицию? Что такое кегели и как их делать? Может ли мужчина контролировать семяизвержение? Как преодолеть исполнительскую тревожность?

Что такое «цвета любви» и от чего зависит склонность человека к одному из них?