Дух и наука. Конфликты способов описания мира

Топ10 = наука, научный, знание, мир, факт, опыт, субъект, высказывание, принцип, способ.

Еще одной специфической сферой, в которой с особой яркостью проявила себя новоевропейская рациональность, является наука. По сути, наука в современном смысле этого слова с ее особой методологией исследования, применение которой уже в XVII в. привело к началу бурного научно-технического прогресса, появилась именно в рамках новоевропейской культуры. Можно предположить следовательно, что ее возникновение связано с теми же новыми тенденциями, о которых говорилось в прежних лекциях, а именно с субъективистским поворотом в мышлении.

Специфика европейского научного метода состоит в том, что он опирается на опыт и проведение экспериментов. Это отличает новоевропейскую науку от науки античной, которая предпочитала рациональное рассуждение наблюдению и эксперименту и не доверяла чувственному опыту. Правила научного метода были сформулированы аристотелем в виде формальной логики и изложены в трактате «Органон» (что означает: «инструменты»). Формальная логика Аристотеля – это логика дедуктивная, она разъясняет правила выведения частных заключений из общих посылок. В начале XVII в. Ф.Бэкон пишет «Новый органон», где предложил новую логическую методологию: индуктивную логику, позволяющую по особым правилам выводить общие заключения из частных. Недостатком индуктивного метода является его принципиально вероятностный характер: какими бы ни были правила, с необходимостью общее из частного никогда не следует, любая таким образом выведенная теория всегда может быть опровергнута столкновением с противоречащим ей фактом. Однако в отличие от дедуктивного метода он позволяет синтезировать новые знания. Дедукция же зависит от наличия аксиом, принимаемых без доказательств как самоочевидные и неопровержимые. Их неопровержимость может быть оправдана только ссылкой на Бога или метафизические утверждения.

Индуктивный метод основан на доверии человека к собственному опыту. Это доверие подобно доверию художника, решившегося изображать мир не исходя из представления о его смысле и понятийной структуре, а со своей точки зрения, т.е. изображать мир как он его видит, а не как он его знает. В эпоху Возрождения это оформилось как принцип прямой перспективы в живописи.

Кроме того, научное познание теперь приобретает антропоцентрическую цель в корне отличную от целей античной науки. Античность полагала, что истина должна постигаться ради самого знания истины. Аристотель говорил, что метафизика («первая философия») – самая бесполезная из наук, но лучше ее нет ни одной. И действительно: знание, достигаемое ею нужно только ради него самого и уже ни для чего другого. И в этой самодостаточности есть нечто божественное. Это божественное знание и знание о божественном. Совсем другой подход предлагает Бэкон. Он говорит о том, зачем нам необходимо знание: знание – сила! Знание дает нам могущество над природой. В этом контексте становится не столь существенной его истинность, наиболее важной оказывается его функциональность и полезность. Никогда еще потребность в техническом обустройстве мира не становилась принципом систематизации знаний. И именно эта переориентация знания на человека привела к тому, что человекомерность стала нормой, гипотезы стали соотноситься с опытом, доказываться и опровергаться опытом, а общие метафизические принципы – отбрасываться из-за несоответствия опыту. Техническая цель знания привела к быстрому его развитию, к поиску все лучших решений.

При этом остро встала проблема объективности знания. Метафизическое знание, выводимое из общих принципов или религиозных догм не было объективным, оно выступало как абсолютное. Но объективное научное знание – знание об объектах – существует только относительно субъекта. Здесь мы сталкиваемся с тонкими нюансами в значениях слов «объективный» и «субъективный». Под первым часто имеют в виду знание или факт, не зависящий в своем существовании от субъекта, под вторым – нечто, имеющее существование только в сознании субъекта, результат его оценки, его видения. Так мы уже сталкивались с субъективностью красоты: она существует не в предмете, но в оценке, выносимой субъектом. В то же время физические характеристики предметов: их масса, их движение, существуют вне субъекта и независимо от него. На этой основе разделяются подходы, возникшие в естественных и в гуманитарных науках. Последние касаются исследования самого субъекта, или же, как уже говорилось, Другого как субъекта, и предполагают вступление в диалог, во взаимовлияние с тем, кто казалось бы является предметом исследования. Естественные науки надеются на неизменность своего предмета. Для этого субъект не должен быть способным влиять на него своим наблюдением. Возможно в этом заключалась причина интереса философии XVII-XVIII вв. к проблеме субстанции, основанного на предпосылке о том, что субстанция независима и неизменна и не может подвергнуться влиянию другой субстанции. Такие теории предлагали Декарт, Лейбниц, Спиноза. Все они приводили к массе парадоксов и сложностей. В конечном счете Кант снял проблему, объявив мышление субстанции априорной категорией рассудка, т.е. принадлежностью самого сознания субъекта. Но этим он сделал мир полностью подверженным влиянию субъекта, мало того, даже создаваемым самим субъектом в качестве упорядоченной системы. Тем самым естественнонаучное знание уже у Канта существенно «гуманитаризировалось». Что проявилось достаточно явно в основных тенденциях развития философской и научной мысли в XIX-XX вв. Сам же Кант весьма любопытным образом рассматривает принципы построения естественных наук, направленных на обнаружение согласованности эмпирических законов природы, в контексте все той же способности суждения, которая изначально проявляет себя как способность выносить эстетические суждения.

В начале XIX в. возникает такое направление философии как философия науки. Начало ее развитию кладет позитивизм. Несмотря на то, что у О.Конта он начинается с дифирамбов в честь научного знания, основанного на фактах и выстраивается в контексте критики метафизики, можно предположить, что возникшая необходимость осмыслить науку философски свидетельствует о том, что наука в этому времени перестала быть самоочевидностью и нуждалась в оправдании и обосновании своей возможности. Согласно Конту философия должна стать систематизатором науки, она должна разрабатывать методологии научных исследований, характеризовать специфику научного способа описания мира.

Позитивистская философия говорит о превосходстве науки, опирающейся только на факты, над любыми другими способами описания реальности. Однако уже на втором этапе развития позитивизма возникло сомнение: ведь с фактической точки зрения трудно различить между собой факты физические и психические, то, что имеет место вне нас и независимо от нас и то, что имеет место в нас (но также может не зависеть от нашей воли). Здесь повторяются отчасти идеи Дж.Беркли, полагавшего, что нет смысла предполагать существование независимого материального субстрата за теми качествами, которые мы наблюдаем. Как цвет существует только в нашей психической реакции (но может восприниматься по-разному), так же и плотность, форма, движение и т.п. существуют только в нашем мозгу.

Логический позитивизм ограничивает свои намерения вопросом о логическом анализе языковых высказываний, производимым с целью отграничения высказываний, имеющих информативный потенциал, сообщающих нечто о мире, от высказываний, не способных нести в себе сообщение. Последние составляются из понятий, которые не имеют коррелятов в опыте, или же составляются с нарушением логического следования. С подменами понятий и т.п. Такие высказывания можно назвать «псевдовысказываниями». Они похожи на обычные, но на деле ничего не сообщают. Чтобы понять, сообщает ли высказывание что-либо о мире, нужно произвести процедуру верификации (подтверждения) путем соотнесения с опытом. Верифицируемые высказывания могут быть истинными или ложными, но в целом они составляют основу научных теорий, поскольку их можно проверить экспериментально. Остальные высказывания действуют иным образом: они не более чем только передают настроение, эмоцию, подобны скорее музицированию, нежели рациональному сообщению. Надо сказать, что в этот разряд попадают для логических позитивистов практически все высказывания метафизики, теологии, этики, эстетики, большая часть любых высказываний в гуманитарной сфере, а также повседневного общения.

Однако в дальнейшем оказывается, что сам принцип верификации не выдерживает критики. Так отсылка к опыту оказывается достаточно сомнительным критерием. Неслучайно еще Ницше говорил в «Воле к власти»: фактов нет, но только интерпретации. Действительно, охарактеризовать некий факт каким-то образом уже значит его проинтерпретировать, подчинить собственному взгляду, собственному намерению. В дальнейшем на основе логического позитивизма возникает новое направление – аналитическая философия, которая оказывается готовой признать за языком принципиально новую функцию. По мнению философов-аналитиков, язык играет в человеческом обществе не столько информативную, сколько коммуникативную роль. Поэтому нет смысла говорить о соответствии реальности. Есть смысл говорить о единстве коммуникативного пространства и об интерсубъективности.

Также отталкиваясь от принципов логического позитивизма и критикуя их, развивается такое направление как постпозитивизм. Это направление собственно и представляет собой философию науки XX в. Оно действительно занимается тем, что осмысливает, что есть наука и как она действует.

Виднейшие представители постпозитивизма – К.Поппер, Т.Кун, П.Фейерабенд. Проследив эволюцию философии науки в их концепциях, мы можем получить весьма любопытную картину отношения к науке и к научному способу описания мира.

К.Поппер критикует принцип верификации и в качестве критерия научности вводит другой принцип: принцип фальсификации. Он замечает, что подтвердить какими-либо фактами можно по сути дела любую теорию. Но только научная теория может быть также и опровергнута фактами. Причем достаточно одного противоречащего факта, чтобы разбить прекраснейшую и выверенную и подтвержденную тысячей других фактов концепцию. Итак, критерий научности теории – опровержимость этой теории посредством эксперимента. Научный поиск – не поиск подтверждений, но поиск опровержений. Такое определение научности задает «критерий демаркации»: отличает научное познание от других способов познания в качестве одного из способов описания мира. С другой стороны, оно лишает науку завершимости, указывает на неокончательность любых научных теорий. Поскольку дабы быть научными им все равно необходимо оставаться хотя бы потенциально опровержимыми.

Т.Кун продолжает развивать мысль Поппера, но на этот раз он сомневается в том, что ученые действительно заняты поиском опровержений. Он пытается проследить психологию ученого, а также рассмотреть развитие науки с исторической точки зрения. И вот он видит. Что для науки могут быть характерны две фазы развития. С одной стороны возможна «нормальная наука». Это стадия развития, когда ученые занимаются экстенсивным применением существующей теории, разрабатывают ее, экспериментируют в ее рамках и руководствуясь ее категориями, разрабатывают соответствующие ей методы. При этом они не обращают внимания на сбои и на противоречащие факты, оставляя их в стороне как еще не объясненные. Ситуация меняется. Когда таких фактов накапливается слишком много. Тогда возможен переход к другой стадии – к революционной стадии. Не случайно труд Куна называется «Структура научных революций». Революции в науке меняют саму картину мира, систему категорий, все методы. Факты объясняются здесь с принципиально других позиций, нежели позволяла прежняя картина мира. При этом революция – не автоматический процесс, она совершается людьми, причем часто эти люди являются маргинальными по отношению к существующим научным институциям (яркий пример – А.Эйнштейн). Переход совершается от детально разработанной мощной модели к совершенно новому, плохо проработанному, но тем не менее вдохновляющему способу описывать мир. Таким образом Кун вводит в объяснение развития науки социально-исторический элемент. Научное знание оказывается вовлеченным в человеческую историю.

Наконец П.Фейерабенд в работах с характерными названиями «Наука в свободном обществе», «Против метода» или же «Прощай разум!» проводит мысль о равенстве научного способа описания мира с любыми другими. Он полагает, что господство науки в современном мире есть результат идеологической манипуляции. Оно выгодно политической власти так же, как ранее была выгодна религия, в связи с чем настаивает на отделении науки от государства и на реабилитации любых других способов говорить о мире, которые не должны более соотноситься с научной «истиной» как с критерием.

Никакой «истины» просто нет. Эту мысль еще явственней выражает американский философ-постструктуралист Р.Рорти. Он говорит: истина существует лишь в высказываниях, где нет высказываний, нет истины – подчеркивая тем самым языковой характер истины, которая сводится к истинностному статусу суждения, но не имеет отношения к внеположной суждениям «реальности». Рорти исходит из прагматической позиции. Он полагает, что способы описания мира, или же «словари», равны между собой, меняются же они исходя из соображений удобства и необходимости решения тех или иных задач. Некогда более подходящим был словарь мифологии, потом словарь религии. теперь словарь науки, однако это не значит. Что какой-либо из них лучше другого, а главное, это не значит, что какой-либо их них позволяет нам лучше понять «собственную» суть мира вне этих словарей. Рорти выступает за плюрализм позиций, признание любых словарей. Между тем исходя из структуры некоторых словарей такой плюралистический взгляд является невозможным. Это заставляет Рорти самого склониться к тому способу описания мира, который, на его взгляд, оставляет наибольшее пространство для плюрализма. И это описание мира дается, по его мнению, не наукой, но искусством. Искусство может сообщить нам опыт терпимости, живо рисуя нам частные случаи человеческих жизней, переживаний, страданий, чувств в их многообразии. Никакого доказательства того, что это должно вызывать у нас сочувствие, что мы должны сочувствовать также и тем, с кем принципиально не согласны, быть не может. Но опыт вживания в чужие жизни, предоставляемый искусством, может пробудить в нас такое сочувствие на эмоциональном уровне. Это представляется Рорти существенным достоинством искусства перед любым рациональным рассуждением.