Пациентам в отделении Штефана повезло меньше. Поскольку здесь содержались неспокойные и даже агрессивные подопечные, им положено было проводить час отдыха в кровати, чтобы их психика не утомлялась.

Штефану нравилось это время дня. Его оставляли в полном покое, и он мог отдаться своим фантазиям, размышлениям или мечтам. В этот дневной час он принадлежал только себе: ни Лабиринту, ни врачам, ни даже Францу. Иногда он, сам того не желая, засыпал, убаюканный тишиной и плавным течением собственных мыслей.

Однако сегодня ему не хотелось ни о чём думать, он действительно хотел заснуть, но по закону подлости, как только санитар уложил его в постель, сон улетучился. Обмануть подсознание и улизнуть в «царство Морфея» от пугающих размышлений не удалось. Его одолевали тревожные мысли, не дававшие покоя с самого утра, и Штефан заранее страшился того любимого им часа, когда он мог побыть наедине с собой. Он понимал, что именно тогда, когда он останется один, ему придётся встретиться лицом к лицу с этими фантомами.

Давно известен психологический факт, когда, стараясь не думать о чём-то, в один момент осознаёшь, что думаешь только об этом. Что называется: «Не думайте про полосатого слона». Да-да, именно о нём вы сейчас и подумали. Навязчивые мысли терзают, будто сорвавшиеся с цепи бульдоги, словно хотят разорвать в клочья измученное сознание своими острыми зубами, брызжа при этом слюной. Чем яростнее вы пытаетесь их отогнать, тем сильнее они впиваются в вас, стараясь ухватить покрепче. На них не действуют ни уговоры, ни угрозы.

Он лежал в кровати и смотрел в потолок, понимая, что остался совсем беззащитным перед этими невидимыми, но такими осязаемыми монстрами. Штефан действительно ощущал их навязчивое присутствие всем телом. Тяжелые, мучительные мысли просачивались в сознание, будто извне. Он не мог и не хотел признавать их своими, считая, что они могут отравить его разум, подавить волю и превратить в трусливого щенка с поджатым, дрожащим хвостом. Всё утро он старался отогнать размышления, которым отдал прошлую ночь. Почвой для этих ядовитых семян, послужил вчерашний визит доктора Леманн к нему.

Было около половины одиннадцатого, когда она зашла в мою палату, совершая обязательный вечерний обход. Обычно этим занимался старший санитар, но когда была её смена, этим она всегда занималась лично. Я не спал, просто лежал и разглядывал тени на потолке, которые отбрасывали предметы, выхваченные из мрака светом ночника. Ночник был обязателен – так они могли быстро понять, всё ли с тобой в порядке, когда заглядывали в палату при ночном обходе. Так я лежал, увлечённый созерцанием причудливых образов, которые рисовала моя фантазия, когда я смотрел на тени. Поэтому совершенно не слышал, как Леманн вошла в палату, не успел притвориться спящим.

– Не спится, Брайтер? – доктор подошла ближе. Она проверила, хорошо ли закреплены ремни на моих запястьях и лодыжках, хотя это было излишне – меня всегда привязывали крепко. Она определённо хотела что-то сказать, но почему-то медлила. Наконец, посмотрев на меня и улыбнувшись краешком губ, она задала вопрос: – Тебе нравится в этой клинике, Штефан? Я имею в виду, понимаешь ли ты, насколько тебе повезло, что ты оказался именно здесь, а не в муниципальной психиатрической больнице? До того, как начать работать здесь, я проработала в одной из таких клиник, и смею тебя заверить, что по сравнению с ней, наша – просто курорт.

Я смотрел на неё, пытаясь понять, к чему она клонит. В груди я почувствовал неприятный холодок тревоги.

– Что ты пытаешься доказать своим поведением, Штефан? Да-да, именно «доказать» – я ведь знаю, что твои действия и поступки совершенно осмысленны. Можешь продолжать строить из себя дурачка и дальше, но ты вовсе не болен психически. Да, ты не болен! У тебя какая-то иная причина, по которой ты являешься для нас тем, кем являешься, – Леманн замолчала, пристально посмотрев мне в глаза. Затем, коснувшись рукой ремня на моём левом запястье, вновь усмехнулась краешком губ: – Хотя ты и не болен, я считаю, что психиатрическая клиника – самое подходящее место для тебя. Дело только в том, мой дорогой, что ты совершенно не ценишь нашей доброты и снисходительности по отношению к тебе! Доброты, которой вовсе не заслуживаешь… Но даже наше терпение может иссякнуть. Ты ходишь по тонкому льду, Штефан, не подозревая, что скрывается за ним. Знаешь ли ты, во сколько больнице обходится твоё содержание? Нет?

Леманн вопросительно подняла бровь и усмехнулась, уловив мелькнувшее в моих глазах замешательство. Я всё ещё не мог понять причину, по которой она говорит мне всё это.

– И всё, чем ты платишь взамен, – это затеваешь драки, калечишь пациентов и совершенно не уважаешь медицинский персонал. Но за всё в этой жизни нужно платить, Штефан! Это частная клиника, и условия в ней, как я уже сказала, довольно комфортные. За комфорт наших пациентов платят их родственники или же различные фонды и спонсоры, ожидая от наших подопечных посильной отдачи на благо общества. Уже несколько раз поднимался вопрос о твоём переводе в государственную клинику, но доктор Штайнмаер слишком жалеет тебя. Он единственный, кто взялся за твое лечение, когда все другие отказались, считая, что единственный способ справиться с тобой – это лоботомия. И это будет для тебя самым гуманным окончанием истории, если тебя переведут и отсюда. Однако доктор Штайнмаер пытается найти возможности для того, чтобы ты остался здесь. Это не так-то просто, Брайтер! Прогресса в твоём лечении нет, и содержать тебя здесь становится слишком дорогим удовольствием.

Теперь уже я, не отрываясь, смотрел на неё, ощущая неясную тревожность.

– Поэтому, если ты не станешь паинькой, дорогой мой, и не начнёшь сотрудничать с терапевтами и врачами, то очень скоро окажешься в государственной больнице со строгим содержанием. Чтобы ты более ясно представил, с чем тебе придётся столкнуться, приведу несколько примеров обращения с пациентами в подобных местах.

Леманн почти с материнской заботой подоткнула мне одеяло с боков, улыбаясь подчёркнуто искусственной улыбкой.

– Тебе ведь знакома процедура ЭКТ? – она, прищурившись, смотрела, как я непроизвольно сглотнул при упоминании электрошока. – А теперь представь себе полсотни сеансов! Искусственная кома, когда ты неделями лежишь, привязанный врастяжку на кровати, с трубками и катетерами. Сеансы инсулинового шока? Ну, как? Нравится? Там больше не будет добренького Франца, готового часами сидеть с тобой в столовой, ожидая, когда ты соизволишь съесть завтрак! Санитары в таких местах не нянчатся с агрессивными и неуравновешенными пациентами. Насилие – обычное дело в подобных заведениях. И правда будет на их стороне, Штефан. Думаешь, кто-то там заступится за тебя? Ошибаешься! Ты ведь просто обычный буйный сумасшедший, который требует усиленных мер надзора! Поверь, их ты прочувствуешь там в полной мере.

Доктор приблизила своё лицо ко мне и, понизив голос, произнесла:

– Подумай об этом на досуге, Штефан! Хороших снов!

– О чём задумался, Штеф? – осведомился Франц, видя, что подопечный не спит, а лежит, уставившись в потолок отрешённым, стеклянным взглядом.