О наших добрых и верных помощниках

В ноябре — декабре 1941 года Зима накрепко вступала в свои права. Морозы с каждым днем вынуждали техников все больше и больше хлопотать у своих самолетов. Ночной отдых сократился до предела. Спать механикам приходилось по 2—3 часа в сутки, не снимая одежды. Через каждые полтора-два часа после прогрева мотор остывал. Нужно было запускать двигатель и доводить температуру воды до положенных параметров. За длинные зимние ночи процедуры прогрева приходилось проделывать 4—5 раз.

При близком базировании к линии фронта большое беспокойство и затруднения в работе доставляли артиллерийские обстрелы, особенно ранним утром, когда прогревались моторы. Снаряды ложились в основном с недолетом или между капонирами. В связи с этим техникам приходилось закатывать самолеты в глубь укрытия и выкатывать их для очередного запуска и выруливания.

По аэродрому нередко мела низкая поземка и, не задерживаясь на твердо укатанной снежной корке рулежных дорожек, сквозняком устремлялась под самолеты. Самолетный чехол замерзал до такой степени, что при снятии не терял овальной формы фюзеляжа. Техническая куртка, ватные брюки, валенки лопались в изгибах и складках. При послеполетных осмотрах и восстановительных работах морозы, кажется, выжимали из человека все. Но техники и мотористы не теряли бодрости духа. Всех радовало то, что немецкая авиация в основном стояла на приколе из-за непомерно сильных морозов, густых туманов и неприспособленности немцев к суровой русской зиме.

Немцы почти прекратили полеты. За первые дни декабря 1941 года в воздухе появился только один «Хейнкель-111». Он летел на большой высоте, оставляя за собой белый шлейф выхлопных газов.

Наши же самолеты в то трудное время делали по 2—3 вылета в день, выполняя различные боевые задания. Летчики с братской теплотой относились к своим техникам.

Французские пилоты быстро сдружились с советскими техниками. Высокая надежность самолетов в бою, которые готовили для французских летчиков наши техники и механики, снискала любовь и уважение пилотов к ним.

Французы так привыкли и сдружились с советскими техниками, что стали с ними настоящими неразлучными друзьями. Если самолет французского летчика получал повреждение или требовал выполнения каких-либо работ по устранению дефекта, возникшего в процессе эксплуатации, то и летчик не отходил от самолета, всеми силами старался помочь технику.

Работа в темноте требует от техника дополнительного напряжения, Трудиться с подсветом от трехваттной лампочки да еще с соблюдением обязательной светомаскировки, которая, конечно, не всегда идеальна, затрудняет работу. К тому же приходится периодически выключать свет, прислушиваться, не летит ли где поблизости вражеский самолет. Но, несмотря на все технические неудобства, к утру все самолеты были в полной боевой готовности.

Технику во фронтовой обстановке на полевом аэродроме или в поле нужно было решать все технические проблемы в самое короткое время.

Однажды на аэродроме подскока молодой летчик, разгоряченный первым проведенным боем, при посадке забыл выпустить шасси и «притер» самолет на фюзеляж. Для немедленной уборки самолета людей не было, это же не основной аэродром. Что делать? Решение пришло неожиданное. Выручила техническая смекалка. Со стороны мотора на ширину колеи шасси выбрали землю на глубину высоты амортизационных стоек. Ниша была отрыта с таким расчетом, что имела небольшой пологий подъем. Шасси выпустили аварийным способом. Отгребли землю от центроплана и с помощью тягача свободно выкатили самолет из углубления. Вся работа по уборке самолета заняла не более часа.

Установка нового мотора на самолет без подъемных устройств с кузова автомашины — еще один пример изобретательности и смекалки.

Техническую службу 303-й истребительной авиадивизии возглавлял инженер-полковник Б. Толстых, 18-го гвардейского истребительного авиаполка — инженер-майор А. Нестеров, 139-го — капитан З. Касицкий, 523-го — капитан Н. Щербатенко и полка «Нормандия — Неман» — капитан С. Агавельян.

 

Удачи в бою, командир!

 

Каждого из них можно назвать техническим хозяином материальной части. Особенно выделялся Щербатенко, по прозвищу Борода. Его лицо действительно украшала аккуратная русо-рыжая бородка. Худощавый, высокого роста, подтянутый, с маузером в деревянной кобуре, он энергично расхаживал от самолета к самолету, отдавал распоряжения, помогал советом, а если требовалось, и сам засучивал рукава.

Благодаря жизненному опыту и, как многие всерьез считали, бороде капитан представлялся техническому составу мудрым наставником. И хотя Щербатенко едва переваливало за тридцать, его требования выполнялись беспрекословно.

Материальную часть к его осмотру старались готовить так, чтобы никаких замечаний не было. Знали: от Бороды снисхождений не жди. А самолет чистили до зеркального блеска. Щербатенко при осмотре самолета неизменно шутил:

— Вот тут, где я вижу свою бороду, и аэродинамика на высоте! Если же он обнаруживал хотя бы царапину на поверхности обшивки самолета, тогда берегись техник или механик.

Во всех полках дивизии много уделялось внимания чистоте самолетов. Класть на плоскости инструмент, металлические капоты и другие технические приспособления, что могло нарушить лакокрасочное покрытие, считалось большим злом. Благодаря принятым мерам по шлифовке плоскостей крыльев войлоком, скорость самолета стала на десять — пятнадцать километров выше той, которая была записана в формулярах заводских испытаний. А это для боя — великое дело.

Авторитет инженеров и техников в дивизии был высок. Все авиационные специалисты от моториста до старшего инженера по нескольку раз заслуженно отмечались правительственными наградами. Среди технического состава утвердилась практика взаимовыручки. В авиационном звене ни один техник, ни один механик не уходил с аэродрома, пока все самолеты не становились боеготовыми. Техники, как и летчики, для взаимовыручки организовались в боевые пары. Эти пары были неразлучны не только у самолета, но и на отдыхе.

Техники звеньев были опытными специалистами. И теоретические знания, и практические навыки у них были как бы слиты воедино. Каждый техник звена мог самостоятельно решить все вопросы, связанные с боевой техникой. Да и опыт был велик: фронтовые годы — лучшая академия.

В 1943 году техническую силу соединения подкрепили девушками, которые были подготовлены в военных школах младших авиаспециалистов. Они быстро вошли в строй мастеров по приборам, электрооборудованию и вооружению самолетов. И работали не хуже мужчин. Между прочим, среди механиков, мотористов и солдат не стало тех, кому раньше крепко попадало от командования за неряшливый внешний вид.

В задачу инженерно-технического состава частей кроме обслуживания самолетов входило и отражение возможных атак наземного противника, охрана личного состава и материальной части полков. Благодаря правильной дислокации авиационной дивизии случаев нападения на аэродромы почти не было. Случались единичные заходы в зоны аэродромов незначительных групп фашистских солдат панически удиравших от стремительно наступавшей Советской Армии. Фашистов, приблудших к аэродрому, брали в плен, а тех, которые пытались оказать сопротивление, уничтожали. Помогали техническому составу также расчеты зенитных установок, выполнявших задачу охраны аэродромов от воздушных налетов противника.

Был такой случай. На одном из аэродромов Литвы рано утром несколько человек технического обслуживания решили искупаться в Немане. Через несколько минут они уже барахтались в прохладной, сверкающей утренней рябью, воде. Некоторым даже хотелось переплыть на противоположный берег, уж очень был он заманчивым, с желтовато-золотистым речным песком. Но вот кто-то приглушенным голосом коротко и тревожно крикнул:

— Немцы!

На обрывистом берегу, заросшем сосняком, примерно в метрах тридцати, стояли два гитлеровца, вооруженные автоматами. Три, четыре взмаха, и все были уже на берегу. Схватили свои карабины и пистолеты. Гитлеровцев, как ветром сдуло. На одевание хватило двух минут. Осторожно вскарабкавшись вверх по крутому, пронизанному корнями деревьев берегу, механики услышали недалеко автоматную очередь в нашу сторону. Она стеганула по стволам деревьев. Лес был не густой. В кустарнике маячат убегающие прочь три фигуры. Выстрелы вдогонку, кажется, пришлись по цели. Один немец присел и медленно повалился на бок. Рассредоточившись полукольцом, наши механики стали приближаться к немцам. Они бросили автоматы на землю и подняли руки.

Как правило, авиационные части на прифронтовых аэродромах долго не задерживались. На перебазирование требовалось несколько часов. В тех перелетах, которые проходили без совмещения с боевым заданием, часть техников, с разрешения своего командира, перелетала на обслуживаемом самолете, устроившись в фюзеляже за бронеспинкой сиденья летчика. В этом был несомненный риск. Ведь гарантии на отсутствие противника по трассе перелета никто не давал. Зато после посадки на аэродром перебазирования техник обеспечивал быструю готовность самолета к боевой работе. Летчики такие перелеты считали самыми ответственными и завершали их точной и нежной посадкой.

Когда я возглавил эскадрилью, то, честно говоря, поначалу растерялся: как руководить механиками на земле? И вот тут пришли на помощь мои друзья-инженеры Агавельян, Малолетко, техники звеньев: Зварыгин, Тулупов, Павлов и Попов. Механики высокой квалификации Стулев, Шаглаев, Широков, Гришаков и другие. Они были настоящими и верными боевыми помощниками.

Вася Гришаков, механик моего самолета, кажется, вообще не отходил от машины, здесь же ел и спал. Он никогда не унывал и в часы затишья нередко пел и плясал. А на спортивных соревнованиях эскадрилий он крутил такое «солнце» на перекладине, что все только ахали. Под стать ему были и другие ребята. Просто не верилось, какая сила, выносливость и красота души крылись в этих скромных парнях.

Особенно большое мастерство, самоотверженность и физическую выносливость проявили они в Восточной Пруссии. Несколько дней подряд стояли сильные морозы. Временами со стороны моря дули пронизывающие ветры и поднималась метель, засыпая снегом стоянку и самолеты. Но ни на минуту боевые полеты не прекращались. Тракторы с волокушами и катками днем и ночью ползали по летному полю, срезая снежные сугробы и приглаживая посадочную полосу. Механики то и дело брались за лопаты, чтобы расчистить стоянки самолетов и рулежные дорожки. Часто самолеты прилетали поврежденными с боевого задания, но техники и механики не давали им долго застаиваться. Еще одна бессонная ночь — и машины вновь готовы к вылету.

Любовь технического персонала к летчикам прослеживалась во всем. По возвращении с задания механик стремился сделать все, чтобы пилот мог отдохнуть. Готовил навес и сено. Эта неприхотливая забота просто трогала летчиков. А с каким вниманием слушали рассказ о воздушном бое, как вела себя машина, приготовленная ими. Сколько гордости было, когда летчик сообщал о сбитых самолетах. Сразу появлялась краска, трафаретка звездочки — и на самолете появлялись новые отметки боевых заслуг. Каждый техник, механик, оружейник, приборист и младший специалист жили единой целью — победить врага. И каждая из таких побед в воздухе ковалась ими на земле.

В логове врага

4 июля 1944 года завершился первый этап блестящих сражений в Белоруссии, в результате которых немецкая группа армий «Центр» за двенадцать дней потерпела тяжелейшую катастрофу: были разгромлены и пленены ее главные силы.

Наши войска устремились вперед и, развивая мощное наступление, вышли к западным границам Советского Союза.

Летчики 303-й Смоленской истребительной дивизии за это время провели 202 воздушных боя, в которых сбили 132 вражеских самолета и более 50 самолетов уничтожили на земле.

Особенно жаркие бои разгорелись в районе Гумбинена и Инстербурга.

Голубов вернулся в свой родной полк. Могучий организм бывшего шахтера и воля к жизни взяли свое. Офицера снова назначили командиром полка. Ходил он пока еще с палочкой, но как только почувствовал себя окрепшим, заспешил к самолету.

И вот Голубов над логовом врага возглавляет полк в бою. Как только он поднялся в воздух, сразу же почувствовал родную стихию и бодрость. Сама высота, казалось, влила в него новый заряд сил и энергии.

...Впереди виднеется вражеский город. Над ним, словно гигантские косматые медведи, вставшие на дыбы, поднялись столбы дыма.

Голубов приказал по радио:

— Группе Запаскина штурмовать аэродром Иукштейн, группе Серегина — аэродром Будупенен!

Запаскин вскоре доложил:

— На аэродроме Иукштейн более тридцати фашистских истребителей.

— Атакуйте цель с ходу! — последовал приказ Голубова.

Десять минут кипела штурмовка. Пикируя, гвардейцы заставили замолчать зенитки врага, не дали возможности ни одному самолету подняться в воздух.

А в это время три четверки капитана Серегина обрабатывали свою цель — аэродром Будупенен, где находилось около сорока ФВ-190. Итак, боевое задание выполнено.

— Всем сбор! — передал по радио Голубов.

Заправившись на аэродроме горючим и пополнив боеприпасы, летчики снова поднялись в воздух. На этот раз пришлось вести бой с вражеской авиацией.

На подходе к цели Голубов заметил на горизонте фашистскую колонну — 50 «Юнкерсов-88», сопровождаемые стаей ФВ-190.

Быстро оценив обстановку, Голубов передал по радио:

— Первым атакует Серегин!

Двенадцать «яков» с ходу устремились на врага. Сильным огнем эскадрилья расколола строй бомбардировщиков. Словно черная стая, те шарахнулись в стороны и сбросили бомбы куда попало. Капитан Серегин сбил их вожака, а старший лейтенант Барахтаев — ведомого. Бой развернулся на всех высотах, распался на отдельные очаги. Противник ввел новые силы.

Голубов решил использовать последний резерв — нашу вторую эскадрилью. Крылом к крылу с летчиками полка «Нормандия — Неман» наша группа завязала бой с вражескими истребителями.

Командир твердо держал управление боем в своих руках. Вот он увидел: к летчику второй эскадрильи Репихову подкрадывается в хвост фашистский истребитель. Еще мгновение — и гибель Репихова неизбежна. Отвесно спикировав, Голубов настиг врага и точной очередью прошил его...

Вечерело. Уходило за горизонт усталое солнце.

— Какой замечательный день сегодня, Анатолий Емельянович, — обращаясь к Голубову, сказал на земле начальник штаба полка Гнездилов.

— Вот сводка. Полк вогнал в землю двадцать вражеских самолетов, а четыре сжег на его аэродромах. У нас потерь нет.

Впрочем, вскоре появились потери и у нас. На войне без них не бывает. Но потери потерям рознь. О гибели старшего лейтенанта Репихова хотелось бы рассказать подробнее.

В то время у нас появилась новая задача — охота за паровозами. В каждой эскадрилье было выделено по две пары для охоты за паровозами с тем, чтобы парализовать железнодорожное движение.

Хорошо помню Репихова — жизнерадостный, никогда неунывающий парень, хороший гармонист. В часы затишья вокруг него всегда собиралась компания.

Но вот ему стала известна трагедия его семьи. Фашисты убили отца, мать и сестру, а младший брат успел сбежать. Репихов устроил брата мотористом в экипаж. Подолгу вели грустные беседы братья.

— После такого я не могу возвращаться с неизрасходованным боекомплектом, — говорил Репихов. В его жизни произошло что-то невероятное. Жажда мести не имела предела. Он буквально яростно рвался в бой. И только успешно выполненное боевое задание немного поднимало его настроение.

К моменту описываемых событий на его счету уже было более ста боевых вылетов, восемь сбитых самолетов врага. Вот и по новому заданию Григорий уже уничтожил четыре паровоза и немало вагонов с техникой и боеприпасами.

Вот что рассказывал о последнем бое старшего лейтенанта Репихова летчик Герасименко, который был у него ведомым:

— Видимость отличная. Высота 1000 метров, и мы летим в совершенно спокойной обстановке, «Редут двадцать восемь», я «Редут двадцать шесть», подойдите поближе, осмотрим железную дорогу в Гольдап», — слышу я голос ведущего. Выполняю его команду, и вот мы летим теперь уже над железной дорогой.

Внизу, совсем рядом с нами, в небо поднимается белый столб: это дым паровоза — в этом нет никакого сомнения. «Двадцать восьмой, под нами цель» — Я покачиваю крылом, что означает — цель вижу. Мы спускаемся еще ниже и летим параллельно составу на некотором удалении, чтобы не обнаружить себя. Надо застигнуть состав врасплох, иначе он может увеличить скорость и скрыться в туннель. К тому же это не позволит зенитным пушкам, что установлены на платформах, вести прицельный огонь. Мы по-прежнему в пологом пикировании скользим низко над землей. Разворот — и мы над целью! Теперь — не спускать глаз с прицела! Еще небольшой доворот влево — и маневр окончен. Огонь! Все пальцы на гашетках, впереди сплошные трассы. Они хлещут по составу. Делаем заход с другой стороны. Глубокий вираж на бреющем полете. Огнем пушки и пулеметов прочесываем состав по всей его длине. Зажигательные пули повсюду разбрасывают пучки огня. Фрицы, которым удается спрыгнуть на насыпь, гибнут от осколков рвущихся в вагонах снарядов.

Но что это? Самолет Репихова набирает высоту, за ним тянется густой шлейф дыма. Потом он разворачивается и вдруг пикирует на паровоз, а пламя на самолете разгорается все ярче, как будто летчик поднял Красное знамя и двинулся на врага.

— За кровь отцов и матерей! Прощайте, товарищи!..